«Спрячь меня вниз, В кармашек вытертых своих джинс, Выждем, пока нас не сведёт жизнь, Я незримо буду здесь. Я с тобою везде. На этих фотографиях…» (Ed Sheeran — Photograph)
Солнце еще не село за горизонт, когда двое парней вышли из бара, оставив Яча на вечерней смене. — Ты специально меня какими-то козлиными тропками водишь? — возмущался Рун, снимая с мокрой уже спины красную, под стать шортам, футболку, и совершенно не замечая, как объектив камеры уже начал выхватывать его образ. — Это хороший пляж, а значит, закрытый. А значит, иди дальше, — пробурчал Тайтл, смотря на снимки, а не под ноги, поэтому для него было неожиданно, когда нога подвернулась на большом камне и его тут же поймали сильные руки, прижимая на короткое мгновение к себе со спины. — На «хорошем пляже» не сломаешь ногу. Осторожнее. — Рун отступил и быстро обогнал фотографа-бармена, поправляя шлепанцы и наслаждаясь наконец видами. Кирати же снова поднял камеру, оставляя в памяти фотоаппарата и в своей такой яркий снимок. В последний раз он фотографировал, ещё когда они с Эртом жили вместе. Он всегда любил и умел фотографировать. Снимок, как частичка воспоминаний, оставался в аппарате или же на бумаге, когда его распечатываешь. Снимок, словно живой, мог передавать настроение момента, радость встреч, горечь расставаний. Волшебный момент, когда Рун повернулся к нему вполоборота и улыбнулся… — Чего тормозишь? Снял и иди, второй раз могу и не успеть поймать.***
Несмотря на большие булыжники на самом пляже, через метров четыреста Тайтл показал место, где в самом море камней было намного меньше, а когда Рун прошел от берега ещё три шага, под уставшими ногами очутился уже не камень, а мелкий мягкий песок. Ноги омыло еще теплое, прогретое от горячего солнца за день, море. — Подержи, — прилетела вдруг в лицо красная смятая футболка, чуть не скинув присевшего на огромный валун Кирати. — И это, — метрах в трёх-пяти пролетели два шлёпанца. — Совсем обалдел?! — откидывая футболку в сторону. — А выходить как собрался? — Ты поможешь, — просто ответил Рун, поворачиваясь наконец к морю лицом и ныряя с головой. Фотографии для нас — бесценные мгновения, минуты жизни, остановившиеся в кадре. Рун для Тайтла стал тем мгновением, которое оживило его замерший мир, пуская жизнь по кадрам. Рука сама потянулась к футболке, притягивая ее чуть ближе, а взгляд нашел небольшую фигуру, которую всё ещё было видно на предзакатном море.***
— Что ты чувствовал, когда жил со своим парнем? — Рун сидел на камне, почти вплотную к фотографу, обсыхая на всё ещё теплом ветерке. — Эртом. Его зовут Эрт, — почему-то поправил Тайтл, бездумно крутя в руках камеру и цепляясь взглядом за закатные лучи солнца, разукрасившие небо в причудливые оттенки красного, синего и фиолетового. Он так давно не видел закаты. Или не хотел их видеть? — Что я чувствовал? Радость, наверное. Радость и счастье находиться рядом с ним. Мне было хорошо, когда мы с Эртом только начали встречаться. Легко нашли общий язык, несмотря на его природную стеснительность и мою неразговорчивость. Я был так счастлив, что моя мать ни минуты не сомневалась, так как всегда была на моей стороне. И я стал счастлив вдвойне. Он был таким легким, улыбчивым. — От воспоминаний сердце больно сжалось, а в глазах поплыло от подступивших слёз. Кирати глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз, прежде чем продолжить: — Он и остался таким. — Только не с тобой, — глухо отозвался Рун, приваливаясь плечом к плечу, просто ища тепла от вдруг подувшего с моря прохладного ветра. — Да, не со мной. Но я всё же надеюсь, мой мальчик счастлив сейчас. Точнее — не мой, — тут же одернул себя Кирати. — Можно? — Рун положил руку поверх руки, что сжимала фотоаппарат, лежащий на чужих коленях. Тайтл поднял вопросительный взгляд, но в ответ только хмыкнули: — Камеру. Хочу сделать пару снимков. Небо очень красивое. А ты о чем подумал? — последнее было произнесено почти в шутку. Почти отгоняя сомнения, смотря чуть насмешливо прямо в глаза. — Можно, — просто отозвался Тайтл, доверчиво отпуская руки, не боясь за камеру и что она разобьется, как однажды его сердце. Довольно сильные руки надежно сжали аппарат, словно подсознательно отрезая его от любой опасности. Объектив навелся на закатное небо, выхватывая последние лучи. Оставляя на снимках не только лучи, но и свои воспоминания. Время словно навсегда застыло, вписывая в историю их разговор и только их тишину на двоих.