Чертова Бэтти

      Когда семеро человек ворвались в спальню семьи Де Очоа, в комнате было тихо. Часы, остановившиеся около недели назад, показывали без пятнадцати полночь, застыв в неком напряжении. Секундная стрелка, ненадолго отошедшая от огромной римской единицы, словно пыталась прорваться вперед, но неисправный механизм останавливал ее, заставляя делать крошечные потуги, не приносящие какого-либо результата. Мебель была хаотична разброшена и перевернута, находясь в самых разных углах. Ощущение было такое, будто в спальне недавно произошло настоящее побоище. И только толстый слой пыли, покрывающий кожаные диваны, кресла и столы серым плотным одеялом, показывал, насколько далеки были ужасающие события одной из темных ночей. Постель была измята, подушки вспороты, а пух, наполненный в них, находился по всему периметру комнаты, перенимая на себя всю грязь неубранного помещения.       Паутина охватывала балдахины кровати, соединяя их тонким серебряным мостиком с причудливыми узорами. Кое-где с нее свисали маленькие пауки, единственные существа, в которых все еще кипела жизнь в этом странном царстве тишины и покоя. Они аккуратно передвигали своими лапками, словно пытаясь сохранить картину оставленного, напрочь забытого Богом места на маленьком французском островке.       Выбив дверь, непрошенные гости прогнали всю атмосферу, грубо топча не так давно выстиранный, но уже успевший покрыться пылью ковер. Их было семеро. Их главарь, человек высокого роста и крепкого телосложения, с презрением оглядел представшую перед ним сцену. Люди его, находящиеся позади, вдыхали поры поднявшейся серой грязи, морщась от неприязни. Они были вымотаны долгой поездкой, и, устало переглядываясь, надеялись, что на этот раз их вылазка увенчается хоть каким-то слабым, едва различимым подобием успеха. Спертый воздух был очень тяжел и кисл. Один из ворвавшихся, что более не смог терпеть напряженность в своих легких, наклонившись, закашлялся грубым сухим хрипом, пытаясь вдохнуть порцию кислорода, но все было безуспешно.       - Обыскать здесь все. – Скомандовал Главарь, осматривая помещение. - Нам нужна любая зацепка. Любой намек на их местоположение. И, ради Бога, откройте уже эти чертовы окна!       Один из помощников, человек невысокого роста, подбежал к ставням, чтобы раскрыть их, поднимая за собой комья маленьких песчинок.       Сколько дней здесь уже не было живой души? Месяц? Быть может второй. Жирные слипшиеся локоны волос главаря, доходившие ему до плеч, ловили на себе маленькие снежинки пыли, но, казалось, человеку не было до этого никакого дела.       Взглядом он шарился по перевернутой мебели, открывал полки и сносил с места потресканные деревянные табуреты. Он останавливался у каждого угла, переворачивая там все с ног до головы, круша каждую вещь на мелкие кусочки, на щепки и пух. Наконец, внимание его привлек камин. Кирпичный и холодный, он был весь неряшливо испачкан в саже, украшен отпечатками мужских пальцев и ладони, смазанных, а потому едва различимых.       - Похоже, кто-то успел порыться тут до нас. – Раздался позади низкий мужской бас. – Один из людей, на голову выше остальных, смотрел прямо в затылок главарю, ожидая, пока тот удостоит его своего внимания. – Мне кажется, нам нечего здесь делать, Кэп.       - Ты и правда так считаешь? – Обратился к нему Капитан, подходя к камину и рассматривая его особо тщательно. В душе его крошечной искрой пылал огонек злобы. Дон Диего мастерски ускользал из его рук каждый раз, лишь появись Капитан на горизонте, оставляя его глотать сгустки поднявшегося от ветра песка. Он водил его за нос, толкая в очередной тупик и скрывался с ехидной ухмылкой, бросая мужчину со связанными руками. Его холодные глаза смеялись над пиратом при каждой их встрече, зарождая в душе молодого человека неимоверное желание вырвать их силой. Когда-нибудь он сможет преподнести себе такой экстравагантный подарок, и сегодня должен был стать таким днем. Но ставни закрыты, паутина свисает с потолка огромной сетью, а единственное, что от него осталось – это пара отпечатков пальцев, въевшихся в красный камень. Кудрявая мразота опять перехитрила его, опять сбежала, высоко подняв хвост, и это вводило Капитана в настоящее бешенство. Он вновь потерялся среди морских волн, слился с белой шумной пеной, на этот раз унося с собой еще одного пассажира. Даже будучи у всех на виду, и при невероятно высокой для своего возраста должности, Дон остался незамеченным, растворяясь в тумане бесцветных будней. Диего в очередной раз ушел, и пират в очередной раз не имел понятия, где его найти. Куда на этот раз сунет нос эта трусливая псина? Пройдут месяцы, пока Капитан вновь вычислит его, и еще больше, пока сможет нагнать. Но тот вновь исчезнет, становясь лишь упоминанием некоторых свидетелей, и так произойдет и в следующий раз, и во все последующие после него.       Если бы только молодому человеку улыбнулась удача, и сама фортуна, привлекательная чертовка, подала бы ему знак свыше, то все было бы не напрасно. Тогда он будет нестись до бляди со скоростью света, бежать, что есть мочи и лично, своими голыми руками вырвет сердце Дона из груди, надев его дорогую и жеманную шляпу. Сделает из его черепа кубок для питься, а китель, красный, как невинная кровь, что проливает глава семейства де Очоа, будет разрезан на тысячи лент и развеян над буйным морем во время шторма. Он втопчет в грязь все его титулы, а молодую невесту, прекрасную Аделаиду возьмет к себе в напоминание о победе. Она станет его маленьким призом в их долгой и стремительной войне.       Эти мысли ласкали разум Капитана уже не первую лунную неделю. Раз в год и камень разразится волшебством, месть моря отступится от беглецов, а русалки выплывут на камни, расчесывая свои длинные белокурые волосы. Хоть один чертов раз ему должно было повезти, ведь пьяные молитвы не уходят в никуда, а справедливость всегда одерживает верх. И если закон мира ясен и равен перед всеми, то и на его лицо упадет луч солнечного света, принося тепло сладкой мести. То значит и он умоется в крови последней помойной псины, Дона Диего, за которым, по каким-то причинам, все еще не пришел проклятый туман. Но лучше самому стереть самодовольную ухмылку с лица этого ублюдка, чем доверить это мертвецам, ищущим новых жертв. Веселее будет вспоминать темными ночами о его хриплых, булькающих от темной вязкой крови криках, чем в очередной раз услышать новости о Доне от некоторых горожан. Пирату надоело подъедать его пыль, что надолго оседала в легких, он ненавидел Дона Диего, и его отвратительную жизнь, и их безумного поединка, которому, кажется, нет конца. Но почему бы удаче не улыбнуться на этот раз? Чем он заслужил такие муки? Почему бы ангелу на белых пушистых мягких крыльях не прилететь и не вручить ему острый клинок, которым он проткнет грязного Лжеца, не отвечая на муки совести?       - Джеки прав. – Не без сожаления согласился пират невысокого роста, открывая ставни. – Что вообще может остаться здесь ценного и нужного?       Моряки постепенно начали соглашаться с мнением первых двух мужчин, однако Капитан уже не слушал их, чувствуя слабый привкус первой победы.       Перед ним лежала книга, не такая толстая, но не сказать, что она была тонка. Она успела покрыться толстым слоем пыли, и Капитан бы прошел взглядом мимо нее, если бы не одна крошечная деталь, что врезалась в его мозг навязчивой мыслью, возбудила и подлила керосина в огонек тихой ярости, превращая его в неконтролируемое кострище. Из-под одеяла серой грязи проглядывались черные пятна и острые линии перечеркнутых слов. Страницы были измяты и будто неоднократно сжаты чьей-то рукой, а в середине переплета неровной полоской выглядывал кусочек бумаги – остаток какой-то из записей, которую, судя по всему, берегли не для чужих глаз. Ее вырвали. Неаккуратно и резко, гонимые волнением или страхом, в злости или истерике, со стуком в ушах и липким неприятным обволакивающим весь организм чувством на душе. Ее сожгли или съели, стоптали или разорвали, бумажонку, что хранит в себе настолько страшные тайны, что сама мысль ее нахождения где-то кроме как собственного разума вызывала у автора гнев вперемешку с ужасом.        Капитан улыбнулся. Что бы это ни было, оно значило нечто важное для семьи Очоа, и, быть может, не все знания сгорели в пламени сокрытия секретов, и где-то, хотя бы в одной строке в этой книжонке таится тот самый подарок необъяснимой Фортуны, что соблаговолила одарить Пирата своим ярким золотым оскалом. Он стремительно схватил книгу, стряхивая с нее пыль своей сухой ладонью с немного потрескавшейся кожей. Где-то здесь, в этих сказках обыденных дней Дона и его супруги, хранятся ответы. Маленьким пунктиром помечены все его ходы к итоговому кресту, кладу, к его месту нахождения, к его будущей смерти.       Пират с нескрываемым интересом начал рассматривать страницы, нервно переворачивая их. Это был бортовой журнал, дневник, записи о днях, хранящиеся на пожелтевших страницах. Краткие и емкие в начале, с аккуратным и слегка витиеватым почерком, ближе к концу они становились огромными текстами, едва разбираемые Капитаном. Буквы были огромные и все больше обрывочные, хаотично выделенные и помаранные кляксами чернил.       Некоторые листы выпадали с журнала на деревянный немытый пол. Молодой человек старался поймать их, но от волнительной радости руки тряслись, впервые спустя стольких лет жизни. И, к слову, не зря. Упавшие бумаги казались куда привлекательнее остальных. Перечеркнутые, словно высушенные после того, как их намочили под струей воды, они были в пятнах сажи и воска, с измазанными нечеткими словами.       Последнюю страницу Капитан обнаружил намертво приклеенной чем-то липким, рваную по краям, будто по ней несколько раз прошлись острыми ногтями в безумии. Красными чернилами на ней было выведено три огромных слова, неуклюже, неряшливо, словно пишущий сломал все свои перья, и ему пришлось чертить нужные символы плохо слушающимися пальцами. Мужчина почувствовал прилив отвращения. Это были не чернила, слишком густые, темные и грязные, со слабым неприятным запахом.       - Что тебя так напугало, трусишка? – Пробормотал Капитан, садясь на постель, пытаясь унять дрожь в своем голосе. Чувства его яркими красками перемешались на огромном холсте души. Непревзойденная радость, граничащая с непередаваемым восторгом, горькая нотка сомнения, несущая в себе огромную порцию ужаса и настоящего отвращения к человеку, чьи записи он держал в своих грубых неухоженных руках, отдавалась в легком тошнотворном аромате сухой запекшейся венозной крови, все это, будто заправленное в плохо очищенный шприц, впрыснутый в его тело, бурным потоком отдавалось в его руках, ставших холодными, в губах, слегка подрагивающих от волнения, и, конечно, в сердце, что участило свой ритм в три раза быстрее обычного.       Он нашел его. Он сможет ворваться к нему в душу прямо сейчас, смеясь над интимностью мыслей, ругаясь над его желаниями, и копошась в самых потаенных секретах. Ведь бортовой журнал даже самого страшного неряхи не может выглядеть таковым. Дон Диего был безумцем. Хитрым олухом, который по случайности, инсценируя весь этот погром, совершенно забыл прихватить самое важное. Свою крохотную частичку жизни, так трепетно рассказанную молчаливому слушателю. И эта ошибка станет для него роковой.       Капитан открыл журнал заново, с самой первой страницы, пытаясь вспомнить, с каких из частей выпадали не слишком хорошие листы, начиная свое необычное чтение.       Да, это и правда были сказки. История полоумного человека, рассказ, что свел некогда здравомыслящего Дона с ума. Это были байки серой жизни, обыкновенной сухости и черствости, разбавляемые красными пятнами волнения. Это были сказки бортового журнала, способные привести Капитана к своему давно залежавшемуся сокровищу. К холодным серым глазам, которые он хотел перекатывать в руках, к красному кителю, что должен был разлететься на все уголки света и утонуть в морской пучине, к отполированному черепу с вином, и, конечно, к Аделаиде. К миленькой скромной стесняющейся всех Аделаиде, маленькой овечке, крошечной жемчужинке среди громадных громоздких камней. К девушке, которую унесли волны при столкновении двух господ в рьяном поединке за мнимую власть. Дона Диего Де Очоа, Господина хитрости, коварства и интриги, и Капитана Себастьяна, негласного Владыки морей. И на этот раз, молодой человек приложит все усилия, чтобы сорвать с трусливой лживой крысы его сверкающую самолюбием алмазную корону.

***

      Из личного дневника Дона Диего де Очоа.       16.05.       Санто-Доминго. Ненавижу этот город. До него долго плыть, гадая, стоит ли вообще это своих усилий, да и сам он не представляет из себя ничего особенного. Грязный. Серый. Пыльный. Однообразный и попросту скучный. Здесь часты туманы и суеверные люди – два самых нелюбимых моих фактора, к слову.       Конечно, мне не впервой спускать военный флот по личным делам, и, хотя первая моя поездка увенчалась успехом, кажется, вторая будет нести в себе огромное количество подводных камней. И это удручает. Меня интересует это дело, правда, но не слишком ли я самоуверен на этот счет? Возможен ли успех в столь сомнительной авантюре? Я бы с превеликой радостью вернулся обратно, но… Нет, мне все же не понять суть этого народа, что течет в жилах моей невесты. Вы слишком верите в байки, и то, что ты уговорила меня на этот счет, это абсурд. Я не уверен в правоте своей, но то же не могу сказать и про тебя. Мне нужны доказательства, Аделаида, а не наши общие догадки и вера в чудо. Удивлена? Милая, я знаю, что ты читаешь мои дневники. Ты превосходный дипломат, но отвратительный шпион.       Прими свое лекарство и не привередничай. Вернусь к ночи.       17.05.       Быть может, женитьба – не так плоха, как кажется на самом деле? Брак по расчету всегда звучит, как обязательство, как кандалы, что, к сожалению или счастью, не так легко обратить в легкую, но крепкую веревку, которой можно привязать себя к постели в… особых целях. Но, похоже, моя невеста и правда просто дар небес, и, иногда это наводит легкую смесь ужаса на свою скептическую часть личности. Она мила, приятна к общению, образована и довольно мягка характером, хотя в ней явно есть эта тонкая искра бунтарства, что присуща молодому поколению, что, несомненно, радует. Однако, меня явно беспокоит ее… увлеченность всему тому, чему место в детских книжках. Надеюсь, ты уже в смущении закрыла мою тетрадь? Мне неловко осознавать, что кто-то видит ее записи помимо меня. Да, мы все выросли на одних байках, таков уж удел детей, живущих у одного моря, пусть и на разных берегах, но я не предполагал, что вера в эти бредни у одного города может столь разительно отличаться от другого. И мое детство прошло не на таком большом островке, но все же.       Хотя, в последнее время, происходят такие вещи, что заставляют сильно усомниться в правильности моего мировоззрения. Кажется, виновен в этом лишь недостаток сна. Катастрофическая усталость играет свою роль. По крайней мере, в нее верить легче. Сегодня было довольно солнечно, что странно. Еще одна аномалия, преследующая меня? Или вера жителей Санто-Доминго настолько сильна, что пробудила существо из легенд, принимающего облик нужного идола? Это просто смешно. Мне и правда нужно поспать. Уже слишком поздно.       Я все еще плохо верю в нашу авантюру. Но Аделаиду забавляют подобные путешествия, а меня, по правде говоря, все больше очаровывает мысль увидеть ее сверкающие глаза и крики восторга, слегка приподнявшуюся девичью грудь и этот аккуратный стан, чистое свежее личико и такие маленькие, но аккуратные пухлые губки. Такой себе стандартный брак по расчету у нас получился. Но грех ли жаловаться?       Дата неразборчива.       Я не знаю, что они скрывают в своей маленькой каморке тайн, я не имею понятия, о чем они шепчутся под балахонистыми плащами и звоном грязных рюмок. Мне не дано выведать, зачем они прячут это от меня. Круг все ближе, он смыкается за моей спиной, и я чувствую звон холодной стали, вибрацией проходящей сквозь мое мягкое, как масло, тело. Почему они показывают мне это? За чем я должен идти? Отчего их песни сладких голосов звучат в моей голове похоронным маршем? Я не хочу делать это. Но если я ослушаюсь – то не разорвется ли мой мозг от их возмущенного крика? Я слышу все чаще. Некоторые тихие, некоторые словно скрыты за пеленой иного шума. И я боюсь. Боюсь услышать их четко. Я знаю, что они твердят, но я не понимаю, о чем они просят.       Мой отец рассказывал мне, что с каждым случается только то, во что он верит. Оно ждет его в конце с приветливой улыбкой и протянутой ладонью, на которой блестят все самые потаенные мысли.       Я не хочу знать, кто ждет меня.       27. 05.       Сегодня я изучал город, стараясь как можно больше узнать о предполагаемом предмете поиска и проветриться в целом. Не знаю, какая из причин сподвигла меня согласиться больше, но это решение я обдумывал достаточно времени, и, предполагаю, нет ничего плохого в том, чтобы попробовать выбраться в нужные воды без свистов пуль над головой и потерянных конечностей. Как только закончу действительно важные дела, конечно.       Во всех вещах есть свои плюсы и минусы, и минус моей идеальной вещи – в самой отвратной экономике, которую мне когда-либо довелось встречать. Я посетил банк, администрацию, лично встретился с чиновниками, один из которых был отнюдь не из приятных личностей, и, наконец, получил сведения о предстоящей работе. Похоже, я позарился на слишком большой кусок пирога, но разве Де Очоа когда-либо бросали свою работу? Не думаю, что сдамся, да и есть ли в этом смысл?       Так же, сама ситуация с «Флотом» не дает скучать. Говорят, они объявились в южных водах, недели четыре-пять до Санто-Доминго. Нужно будет обдумать этот вопрос позже, когда буду чувствовать себя немного бодрее. Я все меньше сплю и все больше работаю, Аделаиду это беспокоит, но, по правде говоря, что с таким закаленным человеком, как я, может случиться? Проходили и не через такое, помним, знаем. Правда, сам сон мой ухудшился, и я все чаще вижу кошмары.       Однако, теперь я не просыпаюсь один. Мне кажется, это вполне компенсирует убытки.       10.06.       После той отвратительной ночи на именинах Паричковой Шлюхи, Аделаида приболела. Был густой холодный туман и моросящий дождь, а мы решили добраться пешком, и вот что из этого вышло. Если мой организм крепок и способен выдержать такие условия погоды, то для Аделаиды это могло стать сильнейшим ударом по ее и так слабому здоровью. Почему я не подумал об этом раньше? Надо было догадаться. Но, выражение верное, ярость застилает грани понимания. И я тот еще дурак, раз не рассчитал подобного исхода.       У нее заканчиваются лекарства. Нужно оформить заказ на новые и срочно. Неделя, быть может полтора, и мы получим очередную баночку. Остается лишь надеяться, что оставшихся ей хватит на это время. Просто отвратительно. Почему я забочусь о таких глупых вещах, но действительно важные проходят прямо перед моим носом, а я не считаю должным подобное заметить? Быть может, когда-нибудь я провороню свою собственную смерть. Нужно больше концентрации. Больше внимания к вещам, к деталям, к кофе. «Флот» все ближе, а у меня пока нет идей, как справиться с ним. Деньги в казне потихоньку истощаются, нужно решить этот вопрос, как можно скорее. Иначе горожане устроят бунт, и это будет просто вишенка на огромном торте проблем.       Нужно отложить мысли о поездке, полагаю.       Аделаида предлагает заказать успокоительное у лекаря, но я не считаю эту покупку необходимой. Мой плохой сон основан лишь на усталости, такое уже бывало раньше, достаточно лишь закончить со всеми делами, и я снова буду здоров. Было уже такое. Проходили. Неужели она считает, что человек, удостоенный Высшего Ордена Испанской Короны не справится с плохим сном? Да я выбирался, будучи связанным по рукам и ногам, с вражеского корабля, проведя около недели в заложниках, где каждый чертов день меня пытались продать обратно подороже. Но, все-таки, подобная забота с ее стороны очень мила. Она не засыпает раньше меня по своей воле, даже сейчас. Хочет убедиться, что я не стану сидеть за бумагами всю ночь, быть может, именно в этом заключается мое счастье? Нужно уложить ее спать, я не могу позволить ей бодрствовать в столь поздний час в таком состоянии.       Я знаю, это глупо, но если ты каким-то образом прочтешь это, знай, ты нужна мне.       Дата неизвестна.       Должен найти. Найди его. Найти. Находка. Должен найти. Ты найдешь его. Твоя вещь. Острие. Рукоятка. Найти. Найти его. Я найду. Должен.       25.06.       Состояние Аделаиды лишь ухудшается. Врач не может ей помочь, лишь прописывает обезболивающее, и я не знаю, что делать. Я не могу выкроить время на записи в дневнике. Слишком много работы. Слишком сильное давление. Я безумно устал. Она бредит. Что мне, черт возьми, делать?! У нее галлюцинации от жара, каждую ночь, каждый день, мы не можем сбить температуру. У нас нет никаких лекарств, что хоть как-либо облегчили ее состояние. Пилюли закончились. Я оформлял заказ, но, похоже, корабль потонул. Еще один. Уже третий за последнюю неделю. Моряки отказываются выходить на воду, я не могу никак помочь Аделаиде. Почему я не могу помочь Аделаиде?! Остается лишь надеяться, что Ласточка тоже задержалась из-за этих инцидентов. По моим подсчетам, она прибудет на Санто-Доминго где-то через месяц. Возможно, я ошибаюсь. Конечно, я ошибаюсь, я теперь постоянно ошибаюсь!       Казна постепенно пустеет. Нам едва хватает денег для оплаты труда солдат. Я не справляюсь. Я не справляюсь! Грядет экономический кризис, который мы не сможем выдержать. Скоро весь город погрузится в хаос, обволакиваемый этим мерзким туманом. Я не могу рисковать ее здоровьем. Но нам нужно покинуть этот город. Скорее всего, стоит держать курс на Стальной Остров. Он ближе. Там можно залечь на дно вместе с сынишкой Арсеньегра. Хотя бы пока Аделаиде не станет лучше. Может, придется ее оставить там, а самому вернуться обратно, и решить все проблемы. Да, так будет лучше, безопаснее, надежней. Отличное решение.       Если потребуется – я спущу в море «Триумф». Аделаиде нужна помощь, и если это не сделаю я, то не сделает никто.       Я не сплю вторые сутки. В горле постоянная сухость, и тело слегка ломит. Иногда я слышу шумы. Чьи-то голоса за окном, но каждый раз, идя проверить, кто это, я стою лишь над пустой улицей. Это просто усталость. Обыкновенное переутомление. Скоро все разрешится, обязательно, я справлюсь с этим, как справлялся со всем другим своим дерьмом раньше.       31.06.       Аделаида успокоилась. Ее температура спала. Все хорошо.       Кто-то пишет в этой тетради. Кто-то, моим почерком. Я нахожу все новые и новые записи. Я их не писал. Я не мог написать такое. Мне приходится сжигать их в камине.       С Аделаидой все в порядке. Сегодня она пыталась читать ее любимую книгу, но пока она слишком слаба, и ей тяжело. Это нормально. Но иногда она смотрит. Смотрит прямо на меня. Молча.       Кто пишет эти записи? Может, ты знаешь, Аделаида? И молчишь, потому что он слишком опасен для нас обоих? Я понимаю.       Я тоже его слышу.       Дата не обозначена.       Я вижу, как догорает последняя свеча, что осталась в нашем запасе, меня завораживают эти маленькие капли горячего золотого воска, что падают вниз со стремительной скоростью и застывают в мертвой сухой оболочке, так и не добравшись до конца. Сейчас уже слишком поздно, и, полагаю, я должен идти спать, но, к сожалению, я не вижу время. Часы остановились три дня назад, около полуночи, кажется. Поэтому ты смотришь на меня столько пронзительно? Потому что я не ложусь спать? Скоро лягу. Просто, иногда мне кажется, что даже часы играют со мной в эту необычную жестокую игру, понимаешь, милая? Может, они тоже обманывают мой разум, каждый раз показывая новые даты? Они тоже смеются надо мной, Аделаида, оглушительным стрекочущим смехом, считая, что могут повелевать больным человеком. Но знаешь, что меня пугает больше? Что если это все я? Быть может, они идут, быть может сейчас уже полдень, быть может последняя свеча уже потухла, а я сижу в кромешной темноте или же при ярком свете солнца, бьющим в глаза острым жжением. Быть может, это просто я застыл в своем маленьком странном мирке из четырех стен с монстром, который наблюдает за мной в ночи. А монстр ли? Прекратите! Перестаньте кричать! Я не могу выдерживать их повелевающего тона, любовь моя. Найди его. Найди его. Найди его. Я ощущаю, как нечто острое уперлось прямо в мою шею, рисуя на ней кровавые царапины. Почему я должен найти его!? Я не хочу его искать! Я ничего не хочу искать! Я чувствую, как падает на пол склянка чернил, как ковер пропитывается этой темной густой жидкостью, я слышу, как туман проникает в нашу спальню. И шепчет, он шепчет мне, Милая, он просит меня, он уговаривает, он злится, когда я говорю нет! Правда, теперь я больше не могу говорить. Так же, как и ты больше не можешь читать. Почему ты не читаешь мои записи!? Почему ты не встаешь и не бежишь своими босыми ступнями к моему журналу, почему не переворачиваешь страницы в своем детском любопытстве, почему ты не прижимаешься ко мне ночью, почему ты не молишься!? Почему я нахожу подол твоего платья в саже, а под ногтями – запекшуюся кровь? Что ты такое? Что я такое? Я пишу, и пишу, и пишу, понимая, что не могу остановиться. Руки мои свело от усталости, я плачу на лист пожелтевшей бумаги, потому что не могу позволить себе сомкнуть глаз, Аделаида. Я чувствую, как ты смотришь на меня прямо сейчас. Как твой взгляд упирается мне в спину. Как он пронзает меня насквозь. Но я не лягу с тобой в одну постель, уж извини, Родная. Потому что ты не моргаешь. Твои глаза красные, с иногда лопнувшими сосудами, тонкой нитью обволакивающими белок. Ты мой наблюдатель, мой хищник, а я твоя добыча. Это ты говоришь в моей голове? Я хочу пить. Я постоянно хочу пить. Это ты нарушаешь мою размеренную жизнь? Что ты такое? Почему ты делаешь со мной все эти вещи?       Почему с помощью нее?       Дата неизвестна.       Скажи, остался ли я один?       Что таится за твоими мертвыми глазами? Кто прячется за этой странной улыбкой? Что ему нужно от нас? Почему ты смотришь на меня, так выжидающе и холодно, когда я срываюсь на крик? Почему они разговаривают со мной? Ты там? Ты читаешь? Или тупо пялишься на изорванные страницы, когда их охватывают языки пламени!?       Скажи мне, я один?       Ответь, ты все еще рядом со мной? Отчего ты не говоришь? Я противен тебе? Что с нами стало? Что стало со мной? Моя кожа чешется изнутри, я не могу унять это зуд, расскажи, у тебя так же? Ты чувствуешь, как закипает твоя кровь, когда ты закрываешь глаза. Не молчи! Поговори со мной! Скажи мне! Перекричи их голоса! Почему ты молчишь!? Ты бросила меня!? Ты оставила меня!? Ты оставила меня гнить в этой клетке собственного безумия!       Почему я один в этом абстрактном мире?       Я не хочу быть один! Не покидай меня! Только не ты! Только не снова! Ты читаешь это?!       А может, это просто я стал нем? Почему я нем? Почему не молчат они!?       Отчего ты бросила меня!?       Нет.       Почему я тебя бросил?       Дата неизвестна.       Не смотри на меня!       Дата неизвестна.       Я найду его. И все кончится. И все станет прекрасно. И мы с тобой опять заживем хорошо. Я увезу тебя. Увезу как можно дальше отсюда. И мы будем счастливы, я обещаю.       Дата неизвестна.       Ты ведь читаешь? Пожалуйста, скажи, что ты читаешь. Не оставляй меня одного среди этих криков.       Дата неизвестна.       Мне кажется, что в этом странном мире безумия лишь дневник остался моим спасением. И ты. Мне хочется верить, что ты где-то рядом. Я хочу знать, что ты все еще меня любишь. Ты меня любишь? Я тебя люблю. И жду твоего возвращения. Может, когда все закончится, мы с тобой утроим морскую прогулку, как раньше? Тебе так нравилось…       Теперь, вся моя жизнь – лишь короткие записки на желтом листе бумаги.       Пожалуйста, не закрывай журнал.       Не позволяй кому-либо писать в нем.       Дай мне слово.

***

       В спальне было тихо. Сквозь окна в комнату просачивался густой холодный туман, укрывая помещение мокрым одеялом прохлады. Диего напрягся. Кожа его покрылась мурашками, волосы встали дыбом, в руках был крепко зажат маленький, но аккуратный нож. Взглядом своим он буравил свою спящую невесту, ощущая, как волны ужаса и отвращения накрывают его с каждой минутой все сильнее. Во рту пересохло. В последнее время он все чаще хотел пить, но ни одна жидкость более не напоминала ему привычную воду. В каждом глотке он постоянно чувствовал солоноватый металлический привкус, и не всегда мог заставить себя проглотить выпитое. Голова гудела, словно после непрерывного пьянства длиной в неделю. Виски пульсировали ужасными колючими вспышками боли, затылок ныл, и это еще больше выводило его из себя. Кто-то, злобный и настырный, постоянно разговаривал с ним. Иногда он приходил не один. Иногда он предлагал, иногда умолял, но очень часто кричал, отчего после каждой их встрече с носа Диего большими каплями падали сгустки крови.       Найди его. Ты найдешь его. Твоя цель. Твоя задача.       Но больше всего он ненавидел и боялся того, кто лежал в его постели, в обличии молоденькой невесты. Того, кто не умеет читать и лишь наблюдает за ним сквозь полуприкрытые веки. Того, кто не ест, не моргает, не разговаривает, но уходит лишь наступи на улице рассвет и возвращается к ночи. Чьи ногти потресканы и забиты грязью, а подол платья скрывает в себе засохшие красные пятна.       Сегодня оно лежало тихо. Будто заснуло, хотя, быть может, просто выжидает нужного момента? Диего чувствовал, как рука его все сильнее сжимала клинок, как ногти впились в кожу, но еще сильнее он ощущал как тоненький жужжащий голосок в голове вновь начал свою ежедневную пропаганду. Он слышал, как шепот переходит в заискивающие речи, постепенно набирая свою громкость. У него есть около минуты до того, как Дон упадет на колени, держась руками за голову, потому что крик будет слишком сильным, потому что его барабанные перепонки будут готовы лопнуть, как он будет утирать со своего лица струйку крови, как упадет на ковер, сжимая легкоотрывающиеся мягкие шерстинки.       Сегодня в Санто-Доминго произойдет два убийства. Диего больше не мог выдерживать всего этого. Он не справился со своей задачей, похоронив в чертовом городке все свои надежды, мечты и любовь. Дон покончит со всем в один момент, и род Де Очоа прервет свое существование. Город окончательно погрязнет в бунтах, политических спорах, но ему уже будет никакого до этого дела. Да, пусть он предаст Корону своим мерзким поступком, но, может, лишь окончательно погрузившись во тьму, обретет долгожданный покой, унеся вместе с собой чудовище, которое он успел пригреть на своем плече?       Поставив одну ногу на мягкую постель, он замахнулся ножом, целясь в горло спящему существу. Руки его задрожали. Голос окончательно сорвался на крик, отдаваясь в голове громким звоном, ярчайшим эхом, яростью и желанием. Она была готова взорваться. Первые бордовые капли упали на белую чистую простынь, расползаясь ярким пятном. Облизнув сухие солоноватые губы, Диего чувствовал, как к горлу поднимается тошнотный комок.       Сейчас, он прирежет свою спящую жену.       Может, как-нибудь устроим морскую прогулку вместе?       По щекам покатились слезы. Боль в голове стала невыносимой, она разбивала его разум, разрезала его на мелкие кусочки изнутри.       Среди темной ночи, освещаемой лишь сиянием Луны, блеснула сталь. Диего поднял взгляд, чтобы получше увидеть, как изменится ее цвет, когда острие проткнет шею, и, горизонтально, оставит там свой глубокий надрез. Как постель побагровеет, и, кровь, чистая и свежая, брызнет ему в лицо. Как силы оставят его, как он упадет рядом с трупом, глотая слезы и сдерживая всхлипы. Как с утра он оглядит спальню усталым бессмысленным серым взглядом, не слыша голосов, чувствуя в себе лишь пустоту, и, выбравшись из липкой лужи, поднесет нож к своей шее. Как их найдут, разложившихся, среди пыли, и, единственные случаи, когда их упомянут, будут пьянки в барах среди солдат, некогда прислуживающих ему.       Черные кудри, что тронула первая седина, осунувшееся лицо, темные круги под глазами, неаккуратная щетина, нет, это был не он. Руки, сжатые в кулаки, и маленькие шрамы на ладонях. Дрожащие губы, и красные после отсутствия отдыха глаза. Нож, занесенный над головой, около спящей фигуры, периодический блестящий в темноте.       Тебе раньше нравилось…       И голос, заставляющий его опустить рукоять, со свистом рассекая воздух.       Дон закричал. Нож выпал из его рук, приземляясь на мягкую постель. Диего сжался в комок, схватив себя за волосы. Голос рвал, метал, оглушал его, бил по воспоминаниям, проникая в самые интимные уголки его разума. Он повелевал, он заставлял, манил, кидался на него с особой жестокостью, не оставляя попыток на сопротивление.       Его заставляли убить ее, вспороть ей горло, пачкаясь в девичьей крови. Его направляло на их общую смерть необъяснимое, столь резкое и быстрое безумие Дона.       Этого ли он хотел добиться, ведя ее под венец, когда в их свадьбу на город опустился первый увиденный им холодный туман Санто-Доминго? Этого ли хотела она, смущенно улыбаясь в их странную встречу, когда та остановила мальчика-карманника одним лишь разговором и убедила Диего не наказывать его?       Туман поднялся до одного уровня с постелью. Он окутывал Дона и его супругу своим влажным дымом, и, Диего начало казаться, что, кажется, сейчас его самого унесет в Царство Мертвых разгневанное на него существо, шепчущее в мыслях, когда мягкая девичья рука стала гладить его по голове. Нечто коснулось его лица, и поднимая его, дотронулось мягкими губами жесткой колючей щеки.       - Выслушай меня очень внимательно. – Шепнула она, наблюдая, как рассеивается проклятый туман, как опустошенный взгляд Диего рассматривает тонкие черты ее лица. Голос, взбешенный и яростный, стал затихать.       И он услышал.

***

      Последний лист. Дата неизвестна.       Его зовут Битлджус.