Latte freddo

— Людвиг, ты здесь? — Я зашел в кабинет. Мое лицо было бледнее альпийского снега. Губы дрожали. — Мой брат только что… Позвонил мне и сказал, что сегодня я увижу кое-что очень страшное… В тот день, когда ты позвонил мне и попросил произвести независимое вскрытие, потому что боялся, что французы подкупили патологоанатомов и главврача в больнице, куда поступил, как я тогда еще не подозревал, Сильвано, холод и ужас пронзили меня до самых костей. Я оглядывался всю дорогу до стоянки. Я вдруг осознал, насколько слаб и уязвим: ведь раз уж они смогли добраться до кого-то из нас, чего им стоит пустить пулю мне в лоб прямо посреди оживленной улицы? Страх топтал мой рассудок. Я не придумал ничего более обнадеживающего, чем попросить Людвига — совершенно не имеющего понятия, из какой я семьи — поехать со мной. Он любезно согласился везти машину и ничего не спрашивал. Я чувствовал себя в безопасности рядом с ним. Когда мы доехали до нужной больницы, я замер у дверей. Не мог пошевелиться. Мне еще никогда не выпадало касаться трупа того, кто, как я предполагал, был очень близок мне и моей семье. Я дрожал. Я боялся не справиться… Упасть в обморок, как тогда, в Институте. Я подведу всех, если не смогу абстрагироваться. Я не должен думать… Людвиг сжал мою ладонь. Мое дыхание сперло, сердце подпрыгнуло. Он стоял прямо за моей спиной. Я всем телом ощутил его тепло, и ритм его ровного дыхания будто пытался синхронизироваться с моим, словно баюкая, словно кутая в объятия мою тревогу. — Все будет хорошо. Я тебе помогу, — шепнул он и, кажется, носом уткнулся мне в макушку, все еще крепко сжимая мою руку. Я ничего не соображал. Прикрыв глаза, я облокотился на него, и его сильная рука тут же обвила меня, крепко стиснув в объятиях. Мы молчали. Я выравнивал дыхание. Мне не хотелось, чтобы меня отпускали. Я тонул в его руках, в его размеренном дыхании, в теплоте и томном притягательном запахе его тела. Я совершенно забыл, зачем сюда пришел. Мне хотелось зарыться куда-нибудь под одеяло и, носом уткнувшись в грудь своего напарника, тихо сопеть, пока мое сознание не провалится в сон. — Мой брат будет очень злиться, но не обращай внимания, он успокоится, как только поймет, что от тебя здесь куда больше толку, чем от нас с ним вместе взятых. — Я нервно хохотнул, ведя Людвига по коридору. — Кстати, он сказал, что с ним будет испанский комиссар — его зовут Антонио. Он такой веселый и обаятельный! Ты говоришь на испанском? — Нет, — сухо бросил парень, с недоумением уставившись на меня, когда мы уже спустились в подвал морга. Громкое эхо нашего разговора прокатывалось по прохладному помещению, точно кроме нас здесь не было ни единой души. — Очень похоже на итальянский. Кстати, мой брат учится в Испании и так хорошо болтает! Никто не верит, что он иностранец! Людвиг, кажется, раздраженно сморщился. — А ещё!.. — Феличиано!.. — не выдержав, рявкнул он, попутно пытаясь сообразить, в какую именно дверь нам нужно. — Ты можешь хоть на секунду… — О! Вот здесь… — Я ринулся к двери прямо по коридору. Людвиг, осмотревшись по сторонам, растеряно последовал за мной. — Ты за каким хером его сюда приволок?! Я тебе что сказал, идиот?! — Ты, как я и предполагал, вспылил, да так громко, что даже Антонио съежился, встретившись сочувствующим взглядом с совершенно ничего не понимающим Людвигом. — Не для чужих глаз — это значит, только ты и никто больше! — Но ты сказал, что тут будет что-то ужасное! — тут же отговорился я, неосознанно ухватившись за рукав рубашки своего напарника. — Я не люблю быть там, где ужасно, один! — Ах, да чёрт с вами! — Ты резко развернулся и, сняв с вешалки два халата, ловко швырнул их прямо мне в руки. Людвиг, напрягшись, покосился на меня, точно требуя объяснить происходящие путем какой-нибудь телепатии. — Надевайте. И пошевеливайтесь, иначе придется объясняться перед полицией. — Но полиция здесь. — Людвиг растерянно указал на Антонио. Ты покосился на испанца. Тот в ответ лишь игриво усмехнулся. — Черт, вечно забываю, что вы важная шишка, сеньор Фернандес. — Твой голос немного смягчился, и у меня самого отлегло от сердца. — Я вас прикрою, если что, — беззаботно пролепетал испанец и, смерив нервничающего меня взглядом, жестом подозвал надевающего халат Людвига к себе. Я слышал, как Антонио сказал: — Послушай, приятель, Феличиано лучше этого не… Но было уже поздно. Я расстегнул замок и в ужасе отскочил, задев спиной стулья и чуть было не рухнув на пол. — О, Господи! О, Боже! — прикрыв рот ладонью, я с какими-то несвязными молитвами на устах уставился на полуоткрытый мешок. — Феличиано, возьми себя в руки! Ты, чёрт возьми, патологоанатом. Мёртвых, что ли, не видел? — Ты тут же ринулся ко мне, однако сам и не думал глядеть на то, что вызвало у меня столь бурный приступ истерики. Я почувствовал твои крепкие руки у себя на плечах, ты пытался смотреть мне в глаза, но перед ними все еще стояло то кровавое изуродованное мясо, что я увидел внутри мешка. Я даже боялся представить, кого именно из нашего клана постигла столь жестоко циничная расправа, ведь прежде мне никогда не доводилось проводить вскрытие обезображенных до полнейшей неузнаваемости тел. Или, может… Они пытали его, когда он был жив?.. Я затрясся и указал на мешок дрожащим пальцем. — У него нет лица!.. Что с его лицом?!.. Что с ним сделали? Людвиг перевёл изумленный взгляд с трупа на Антонио, который в то самое короткое мгновение дал себе слабину и зажмурился. — Фели, успокойся, дыши. — Ты пытался меня успокоить, но я словно был под водой… Как тогда… В Институте. Земля, обращаясь в желе, расходилась под ногами. Но я стоял и держался. Как мог. — Это Сильвано. — Что?! — вдруг выпалил я, и силуэты перед глазами помутились. Мне не верилось, что тот, кого я знаю с детства и кто водил меня в школу за руку, мог быть тем… Безликим мясом… — Кто?! Как?! — Фели, я не знаю, но я пытаюсь это выяснить. — Дедушка знает? Ты сказал ему? — Я, наконец, совладал с собой и, более не нуждаясь в поддержке, вновь приблизился к столу. Крепко зажмурившись, я глубоко вдохнул и, тряхнув головой, тяжелой точно из бетона рукой потянулся к скальпелю. — Он и попросил меня выяснить. — Я услышал твой вздох за спиной. Мой взгляд был прикован к скальпелю. Я все еще не решался коснуться трупа. Людвиг без каких-либо эмоций (да, именно поэтому я и взял его с собой — он профессионален до последней клеточки мозга) молча расстегнул мешок до конца и надел белоснежные перчатки. — У него огнестрельная рана в груди, — проконстатировал он. — Да, я видел. Я хочу, чтобы вы выяснили, когда они его убили, — снова раздался твой голос за спиной, что отчасти даже пробудило меня пошевелиться. — День назад, — заключил я сиплым голосом. — Он мог быть еще жив, когда они это делали, — ровным тоном заметил Людвиг. — У него крепкое телосложение: похоже, он когда-то занимался борьбой и пытался сопротивляться. — Верно, — поддержал его я. — Они могли замучить его до полусмерти… Ты сказал, что это французы со своей извращенной тактикой объявления войны, и я кивнул сам себе, хотя не особо понимал, с чего им вообще с нами соперничать — я ведь никогда не был настолько близок к делам дедушки. Ты быстро зашагал к выходу и, уже находясь в дверном проеме, совершенно спокойно и дипломатически проговорил: — И ещё, Людвиг. Я вздрогнул и посмотрел на поднявшего слегка сощуренный холодный взгляд напарника. Повисло недолгое, но очень напряженное молчание. — Хоть слово кому-то не тому — и дружба с моим любвеобильным братцем тебя не спасет. Я возмутился: — Ловино! Как ты можешь!.. — Я понял. — Но Людвиг остался немногословен. Позже, когда мы с напарником закончили и поехали обратно, он снова вызвался проводить меня до дома. Я предложил ему зайти ко мне поужинать, и он не противился, ибо, кажется, понимал, что в ту минуту меньше всего на свете я хотел остаться один. В полнейшей тишине подогрев вчерашнюю еду, я налил нам немного выпить и поставил перед немцем бокал. Мы сидели за столом, и какая-то зловещая недосказанность сушила мне горло до зуда в гландах: Людвиг выглядел напряженным и совсем не притрагивался к ужину. Я осторожно поблагодарил его за помощь и пообещал, что мы заплатим ему за работу. Он помотал головой и вежливо отказался, сказав, что это пустяк и он только рад был помочь. Я, все же, настоял, но парень продолжал отклонять мои благодарности. Он лишь как-то вкрадчиво поинтересовался, кто это «мы», и я замялся, не зная, как и объяснить. Мне казалось, что он и сам всё понял. Просто не хотел признавать услышанное и увиденное. Черт меня дернул взять его с собой… Он, наверное, теперь до конца дней будет от меня шарахаться… Меня, к слову, весь вечер слегка подташнивало после увиденного — есть не хотелось, конечности меня не слушались, а вилка то и дело выскальзывала из рук. Отпив из бокала, я бесцельно уставился в свою тарелку, и на глаза навернулись слезы. — Людвиг, мне так страшно… — робко признался я, спрятав лицо в ладони. — Прости, что взял тебя с собой — мне так хотелось, чтобы ты был рядом… Он сказал, что понимает. И протянул мне ладонь через стол. И я вцепился в нее, как в спасательный круг. Моё дыхание спёрло, а сердце яростно заколотилось о рёбра. Я с ума сходил от его прикосновений, от того, как правильно, как потрясающе эстетично выглядят вены на его сильной руке, как гармонично смотрятся серебряные часы на его запястье, как… Как он скромно улыбнулся мне, когда я поднял на него свой затуманенный взгляд. — С каких это пор ты стал таким обаятельным?.. — тихонько заметил я, на мгновение опустив глаза и тепло улыбнувшись куда-то в тарелку. Людвиг сделал несколько глотков, и мы посидели какое-то время молча, как вдруг он сказал, что у меня очень аккуратные, правильные и привлекательные черты лица, — вдобавок к неприлично выразительным глазам, — и что он никогда такого не замечал в мужчинах в своей стране. Я сказал, что мне всегда говорили, как сильно я похож на маму. Тогда он совсем меня ошарашил: — «Наверное, твоя мама прекрасна». Я покраснел. В любой другой ситуации я бы скривился, но слышать такое от Людвига мне было непередаваемо «тепло». Я рассказал ему, что мама умерла и что я очень по ней скучаю. Я почувствовал, как он сжал мою ладонь. — Ты очень сильный человек, Феличиано. Ты потерял столько близких, но все равно продолжаешь улыбаться и нести в себе искренний человечный свет. Мне казалось, что еще слово и я разрыдаюсь. Но я сдержался. Я лишь выдавил какое-то глупое, пустое «спасибо» в ответ, но продолжал смотреть ему в глаза с затаенным дыханием. Моя кошка вдруг в самый неподходящий момент начала виться о его ноги и мурчать. Парень отпустил мою руку и рассеянно перевел на нее взгляд. Никогда в жизни так не ненавидел Сандру… — Не любишь кошек? — Я едва слышно рассмеялся. Нервно и неестественно. Я сам себя не узнавал. — Я предпочитаю собак… — Он не прикоснулся к Сандре, даже когда она запрыгнула к нему на колени. Мне стало крайне неловко, но, кажется, этот немец чем-то сильно приглянулся моей кошке — вот только она не понимала, почему не получает ответной ласки. Он вдруг взглянул на свои часы и решил, что уже слишком поздно и ему пора идти. Я тряхнул головой, пытаясь прийти в себя, а Сандра понеслась за ним в коридор. Я последовал за ним, подал ему плащ и осторожно пошутил, что кошка настаивает, чтобы он остался переночевать. Людвиг, однако, лишь рассмеялся в ответ и пробормотал что-то вроде «как-нибудь в другой раз». Я рухнул на кровать и обнял подушку. Сандра улеглась рядом и расстроенно уткнулась мокрым носом мне в шею. Я накрыл нас одеялом и всю ночь думал о том, как было бы приятно засыпать, прильнув к широкой груди Людвига и чувствовать, как сильная рука его обвивает меня за поясницу… А утром я бы встал пораньше, чтобы приготовить ему завтрак и кофе… Мне кажется, ему нравится, как я готовлю. А вдруг он тоже вкусно готовит? Он никогда не приглашал меня к себе… Интересно, а он умеет целоваться? Если он плохо целуется, я его научу. Я тихо рассмеялся в подушку от одной только мысли, как бы Людвиг противился, смущался и уворачивался, если бы я сам увлек его в наш первый долгий, глубокий, дразняще медленный поцелуй, который бы заставил его сдаться и крепко прижать меня к себе. Уверен, ему бы понравилось — я бы дразнил его и обезоруживал множественными мелкими поцелуями, медленно приподнимая его футболку и задирая ее повыше, чтобы уткнуться ладонью в его горячую обнаженную грудь и… И что? Что же дальше? Черт, какой же он горячий без верха. Я ведь тоже ему понравился тогда, на пляже, разве нет? Он ведь хочет меня, он ведь тоже хочет меня, черт возьми! И что мне ему сделать? Я не смогу дать ему себя там… С его-то размером… Нам, наверное, обоим будет очень больно. Может, я бы попробовал взять его в рот? Я бы встал на колени у стены рядом с кроватью и дал бы ему встать перед собой. Дал бы его крепкой ладони ухватиться за волосы на моей макушке. Я бы попробовал коснуться губами выступающего бугорка сквозь ткань его белья, сделал бы ему там влажно, аккуратно коснувшись языком, подразнил бы его, дал бы ему почувствовать, какой я буду теплый и податливый внутри, как я хочу его в себе. Я бы слушал его томные, тихие стоны, ощущал дрожь его ладони и как член его становится тверже и больше в ожидании ласки. И он бы, может, нежно звал меня по имени и говорил, что я теперь его мальчик. Да, я теперь твой... «Твой мальчик», сказал бы я. Я бы сделал ему приятно — он бы сказал, как ему нравится, задал бы мне ритм, я бы расслабил горло, насколько это возможно, дал бы ему все контролировать, дал бы ему толкаться поглубже и надавливать мне на макушку, чтобы я не отстранялся и привык к ощущению мужчины внутри себя. И я бы дал ему наслаждаться моим телом – дал бы трогать, обнимать, целовать – везде, где ему только захочется, чтобы ему было горячо и приятно, чтобы он понял, как сильно я его хочу и... Интересно, как много раз мне потребуется дать ему себя растянуть для его члена, чтобы подобный секс не причинял мне боль? Может, потом мне будет только приятно? Может, он и сам умеет брать в рот? Мне бы хотелось на это посмотреть… Как он опустится на колени, как я буду возбуждаться от одного только вида его светловолосой макушки между своих ног… Ох, как же я хочу, чтобы он делал это только со мной... Чтобы он был моим... Но я вдруг вспомнил, что у меня никогда не было парня… Я лишь единожды пробовал оральный секс с парнем ради интереса, но мне не понравилось, потому что он был очень груб со мной… Но Людвиг… Людвиг был бы со мной нежным… Я плелся на работу с гигантскими синяками под глазами. В голове был только мой напарник — и я ужасно хотел на него наброситься, но в этот раз даже не позволил себе обнять его при встрече… Как это принято у нас в Италии… Он ведь сам должен прийти к этому, разве нет? Он еще ни разу не делал первый шаг… Но шла неделя, а парень все так же беззаботно проводил со мной время после работы и просто обсуждал что-нибудь интересное за ужином в кафе… Я начал потихоньку отпускать мысль о том, что нравлюсь ему, и всеми силами заставлял себя остыть — мало ли, вдруг я себе что-то надумал и только сделаю наши отношения хуже, если брошусь ему на шею? Но ты бы знал, как он смотрел на меня… Так подолгу задерживал на мне взгляд и даже не отводил его, когда замечал, что я смотрю на него в упор. Под конец недели я сидел на работе и пытался отвлечь себя делами, и Людвиг вдруг возник в кабинете, хотя его рабочий день уже закончился, и поставил передо мной… Мой любимый кофе… — Фели, мне кажется, ты уже битый час смотришь в одну и ту же страницу отчета. Может, тебе помочь? — Он пододвинул стул и присел рядом, слишком близко прижавшись ко мне плечом. Я повернулся, и мы встретились глазами. Он не отводил взгляда. — Фели?.. — неуверенно переспросил я. С каких это пор я стал ему Фели?.. Он улыбнулся краешком губ и, не выдержав, отвел взгляд. И в тот момент я взмолился, чтобы он сделал первый шаг… Ну же… Скажи хоть что-нибудь… Но нет… Парень поднялся и почему-то направился к выходу. Я не сдержался и окликнул его. Он обернулся. И я сделал это… Я сам пригласил его к себе вечером. Мне было так трудно себя пересилить, а он лишь спросил, зачем? Я нахмурился. «Ты и сам все прекрасно знаешь, верно?». Людвиг выглядел растеряно, но согласился. Во-первых, я не собирался тащить его в постель — мы ведь даже ещё не целовались. Но я хотел дать ему знать, что я не против и что он тоже мне нравится, что я не боюсь этого, хотя раньше трещал лишь только о женщинах. Он пришел ко мне с выпивкой, и я даже обрадовался, став как-то посмелее — неужели он все-таки серьезен? Мы пили, ели мою стряпню (он тоже принес от себя какие-то сладкие пирожные), говорили о какой-то бессвязной ерунде, он что-то рассказал о своем брате, о том, что думает продлить свою стажировку в Италии еще на год. Я вслух подумал, что странная у него какая-то стажировка. Никогда не видел, чтобы иностранцев отправляли стажироваться в Италии в качестве патологоанатомов. Он смутился и сказал, что просто когда-то выбрал итальянский язык в школе и решил, что стоит им, наконец, воспользоваться, а отправиться куда-то все равно надо было — это было частью его обучения. Когда мы были достаточно пьяны, чтобы на что-то решиться, я набрался смелости и спросил его, нравятся ли ему мальчики. Он посмотрел на меня как-то испуганно, растерянно. Я вздрогнул. Неужели я ошибся? Но зачем… Зачем он трогал меня, почему так смотрел, так сводил меня с ума… Знаешь, что он сказал? Сказал, что думает, что я красивый. Мужчины тоже могут быть красивыми. В его глазах было недоумение, какое-то сожаление… Что-то, что я не смог интерпретировать. Мы молча сидели какое-то время, я слушал, как тикают часы в зале. Мне становилось тошно, обидно и даже как-то по-особенному больно. На этот раз это я сказал «уже поздно». Он отвел взгляд и тихо со мной согласился. Мы снова замолчали. Он вдруг поднялся, и я с раздражением и досадой спросил, зачем он пришел. Он снова растерялся и как-то неуверенно выдал: — Фели, ты же сам позвал меня. — Я тебе не Фели, — выпалил я, поднявшись следом за ним и нахмурившись. — Если ты хотел посмеяться, то у тебя получилось. Уходи. — Но я не… — Он вдруг замолчал и, поджав губы, молча направился в коридор. Я обнимал себя руками и смотрел, как он надевает плащ. Во мне что-то взрывалось и кипело, а сердце словно перемалывали в мясорубке, но я держался. Я знал, что если он будет медлить, я просто заплачу, как ребенок. Я отвел взгляд, когда он посмотрел на меня. Он спросил, почему я так зол на него, и на этот раз я не выдержал. Убирайся. И больше никогда не приближайся ко мне. Я сам не поверил, что сказал это. Мне было ужасно горько и обидно. Женщины часто мне отказывали, даже если флиртовали сами, но это было другое… Людвиг был чем-то большим, чем просто желание переспать. Он сводил меня с ума, а я, наивный идиот, почти поверил, что он мой и что я ему так же сильно приятен, как и он мне… Что же получается, я ему противен? Как и тогда, когда мы только познакомились? Громкий и пристающий итальянец… Противный южанин. Который просто хотел, чтобы его любили. За что же он так со мной…

***

Ловино, какое-то мгновение выдерживая паузу и переваривая услышанное, задумчиво присвистнул. — Даже сказать нечего: хреновее и не придумаешь. Глаза Феличиано заслезились, и он спрятал лицо в ладони, дабы скрыть это от старшего. Ловино сочувствующе глядел на брата и, качественно взвешивая бессвязно роившиеся на языке слова, осторожно уместил ладонь на его плече, едва слышно прокомментировав: — Если честно, я… Допускал мысль, что вы спите, когда видел вас вместе… По крайней мере, вы оба казались мне, как бы сказать, очень связанными между собой… Фели начал всхлипывать. — Фели, прошу тебя, не плачь! — Ловино вдруг осознал, что он совершенно безнадежен, когда человеку требуется поддержка, но все же попытался: — Вдруг у него тоже никогда не было с парнем… Ты ему нравишься, но он очень этого боится. Ты хоть дал ему объясниться? — Не хочу ничего. Я домой уехал на следующий день — как раз перед этим хотел с Людвигом объясниться, а он… Старший тяжело вздохнул. — Фели, я чертовски плох в таких делах, но уверен, что он просто очень нерешительный. Я видел, как он на тебя смотрит, и, поверь, мне знаком этот взгляд. Феличиано поднял на него мокрые глаза. — Может, я что-то не то сказал или сделал, и он передумал… Может, он не хотел, чтобы наши отношения так резко переходили во что-то подобное? — Черт возьми, почему ты меня спрашиваешь, я что, Людвиг?! — буркнул старший, перестав сюсюкаться. — Вытрись, соберись и успокойся. Меня вообще уже раздражает этот немец, но раз он тебе нравится, то вот тебе мой совет: извинись, что прогнал его, и, может, он тоже за что-нибудь извинится… Я не знаю. И еще… Черт, Фели, прости, я скотина, но мне срочно нужен контакт его брата для одного моего друга. Он же психиатр, да? Как тебе такой повод начать разговор? — Спасибо… Да, я подумаю об этом. — Младший выдавил улыбку. — Ты стал такой умный, можно я всегда буду просить у тебя совета насчет отношений с парнем? — Еще чего удумал!!!