Раздавшийся за дверью топот деревянных башмаков вынудил Ивана чертыхнуться сквозь зубы и оттолкнуть безвольное тело Луки. Спустя мгновение тяжёлые створки распахнулись, и в церковь вбежал Станко, местный деревенский дурачок, с раскрасневшимся, залитым потом лицом:
— Смерть! Мамка Тиханы воет у себя дома! Она мне велела за тобой поспешать! Смерть ходит по улицам!
Лука растерянно взглянул на Станко, не понимая, шутит ли он или говорит серьёзно, но дурачок, пуская слюни, приплясывал вокруг них, тянул за собой, а потом упал на пол и внезапно разразился рыданиями:
— Смерть! Смерть ходит по улицам! Нет, нет! Не подходи ко мне, стригой!
Леденящий мороз прошёлся по спине Луки, он застыл как громом пораженный.
Иван опомнился первым:
— Пойдем!
Мертвенно бледная луна светила над притихшей деревней. В лунном свете хорошо было видно извилистую тропинку, над которой тягучим вязким студнем стелился туман. Не было слышно привычного лая собак. И Лука внезапно осознал, что их с Иваном торопливые, срывающиеся на бег, шаги — единственный звук среди зловещей тишины. Опасность была разлита в стылом зимнем воздухе, казалось, что нечто, пристально глядя им вслед, бесшумно следовало за ними по пятам. Внутри всё сжалось от странного тошнотворного чувства. Борясь с подступающей паникой, он вцепился в руку Ивана, на мгновение прижался к сильному телу и не заметил замерзший ком земли.
Иван тут же подхватил его, не дав упасть, и замер, осторожно развернув к себе. Они снова стояли так близко, что Лука слышал громкий стук сердца в чужой грудной клетке.
— Лу-ука… — прошептал Иван, провёл ладонью по его лицу. — Лу-ука…
Его блестящие в лунном свете глаза глядели прямо в лицо, вызывая в теле уже знакомую истому.
Луна сияла в небе и серебрила верхушки деревьев.
— Нас Катарина ждёт, — прерывисто выдохнул Лука. Его сердце тоже колотилось в груди, словно обезумев. Теплое дыхание Ивана туманило ему голову.
Вдруг неясная зыбкая тень пронеслась по покрытым пушистым инеем голым веткам. Лука вскрикнул испуганно, Иван резко обернулся на тихий шорох, уже успокаивающе приобнял, разом создав иллюзию защиты, и заодно проверил кинжал на поясе.
Катарина молча сидела на полу, сжав голову руками, и всматривалась безумным взглядом в лежавшую на широкой лавке дочь. Лука с тревогой прислушался к тяжёлому дыханию немой девушки. Она была без сознания, лишь изредка судорожно всхлипывала, с трудом втягивая бледными губами воздух. Жизнь с каждым вздохом покидала её тело.
— Смотрите, что у неё на шее, — дрожащим голосом еле слышно проговорила Катарина.
По тонкой коже из двух крошечных точек запёкшимися ниточками протянулась кровь.
Лука коснулся припухшей воспалённой, с обсосанными краями, ранки, поднял испуганные глаза на Ивана:
— Что это?
Иван как-то ссутулился, взглянув на неподвижную фигурку девушки, с явной неохотой процедил:
— След от укуса стригоя…
Лука всплеснул руками, чуть не застонав от досады:
— И ты туда же! Повторяешь деревенские сплетни…
Катарина подняла на него заплаканные глаза:
— Это не выдумка, сынок.
Помолчала, вглядываясь в лицо Ивана, потом снова перевела взгляд на Луку:
— Я хотела бы извиниться за то, что зря напраслину возвела на молодого господина. Это был не он…
Лука уставился на неё непонимающим взглядом, заметив краем глаза смущение на лице Ивана.
— Это был Юре… — еле слышно всхлипнула Катарина. — Юре — виновник всех странных смертей в деревне.
Бедная немая умерла перед рассветом. Несчастная мать, просидевшая всю ночь перед её бесхитростным ложем, запинаясь и беспрестанно вытирая слёзы, рассказала, что она легла немного вздремнуть, а проснулась от непонятного восклицания и увидела мужчину, присосавшегося к шее дочери. Она вскрикнула при виде раздвинувшихся в страшной улыбке окровавленных губ, но нашла в себе силы плеснуть из кувшина святой водой. Грандо (а это был именно он!) отпрянул и зашипел на неё, словно рассерженный кот, а потом внезапно пропал.
— То есть, как пропал? — недоумённо спросил Лука.
— Просто испарился, словно его и не было, — тяжело вздохнула Катарина.
— Постой, но я сам осматривал всех покойников. И у них не было на шее подобных ранок, — нахмурился Лука, с недоверием глядя на неё. — Что-то здесь не сходится…
— Я думаю, что Катарина спугнула его, и он не успел скрыть след от укуса, — неожиданно вместо неё снова ответил Иван.
Лука изумленно воззрился на него, и тот продолжил:
— Для того, чтобы спрятать ранки, стригою их надо просто зализать…
В ответ на немой вопрос, мелькнувший в глазах Луки, он коротко добавил:
— Я читал…
Кто-то громко забарабанил в дверь, заставив их подскочить от испуга.
— Тетка Катарина, открывай-ка побыстрее, — громыхнул знакомый властный голос. — Мне нужен святой отец. Наш дурень, коли не соврал, сказал, что он должен быть здесь.
Лука поспешил открыть дверь. За порогом стоял их староста с огромным, остро заточенным колом в руках. Увидев в хате покойницу, он отшатнулся, чуть не выронив странное оружие из руки, потом совладал с собой, быстро перекрестился и повернулся к Луке.
— Я сейчас выследил стригоя у его вдовы. И поверь мне, если бы он был человеком, то он был бы уже мёртв. Но вот это… — Михо потряс деревянным колом, — просто не пробило ему грудь, словно та была из железа. Теперь мы должны попытаться убить тварь в собственном гробу. Собирайся!
Значит, Божена не обманула…
Лука, погружённый в собственные мрачные мысли, машинально качнул головой.
— Он никуда не пойдет, — невыразительным голосом сказал Иван.
— Это ещё почему? — Лука и Михо задали вопрос одновременно.
Иван помрачнел, пожал плечами:
— Неужели, ты не понимаешь?
Он не договорил, но слово
Опасно тяжело повисло в воздухе.
— Чтобы победить монстра, нам нужна праведная сила молитвы. Мы не сможем пойти на стригоя без святого отца! — гаркнул Михо. Уперев руки в бока, он вперил острый как сталь взгляд в Ивана, не собираясь уступать, потом, нехорошо сощурившись, повернулся к Луке.
— Конечно же, я пойду с тобой, Михо, — примирительно произнес Лука, боясь взглянуть Ивану в лицо, но осознание того, что о нем беспокоятся, теплом разлилось по всему телу, потребность немедленно коснуться Ивана отдалась покалыванием в кончиках пальцев, и он крепко сцепил ладони, опасаясь сделать лишнее движение.
— Береги себя, сынок, ты у меня один теперь остался, — Катарина негромко всхлипнула, утирая краешком платка слезы.
Лука кивнул, порывисто обнял её и первым вышел за дверь в кроваво-алый свет морозного декабрьского утра.
Вскоре над деревней тревожно зазвучал колокольный звон, собравший людей к церкви. Взволнованный гул голосов нарастал с каждой минутой. Стоя на крыльце, Лука ощутил на себе взгляд сотен испуганных глаз. Студеный рассветный ветерок шевельнул его волосы, заставив поёжиться. Иван, проскользнувший сзади, незаметно для других сжал его замерзшие пальцы, и от прикосновения теплых мозолистых ладоней сердце глухо забилось где-то в горле.
— Нам нужны добровольцы, — над толпой звучно разнёсся голос Михо, решившего сразу взять быка за рога, — чтобы убить стригоя…
Притихшие селяне боязливо отшатнулись назад, наступило молчание. Староста бросил гневный взгляд в настороженную толпу, и, немного помедлив, из нее вышли шестеро. Михо, увидев среди них егеря Стипе Миладжича, удовлетворённо крякнул.
На кладбище стояла тишина. Но не та убаюкивающая сонная тишина, которая была здесь летом, когда Лука приходил на могилку матери, а затаившаяся, давящая, наполненная веющей со всех сторон зловещей заброшенностью страшного места. Даже ветер, ласково перебиравший тогда сочные травы на надгробьях, сбежал отсюда, предпочтя им ленивые морские волны.
Охотники осторожно переступали через неухоженные холмики, цеплялись за колючки чертополоха, путались ногами в бурых мертвых травах, покрытых серебристым инеем, боясь провалиться в просевшие могилы. Наконец добрались до надгробия с надписью
«Горечь смерти миновалась», заставившей Ивана иронично приподнять бровь, в три пары рук быстро раскопали могилу. На дне ямы показался разбухший от влаги деревянный гроб, Стипе и Михо осторожно лопатами приподняли полусгнившую крышку.
Тоскливый вопль внезапно нарушил тишину погоста, и Иван едва успел удержать дёрнувшегося в испуге Луку от падения в яму.
Остальные невольно отшатнулись в сторону, ожидая тошнотворного смрада гниющей плоти, но не пахло ничем, кроме сырой земли, прелой затхлости трухлявого дерева и слабого железистого запаха свежей крови.
В гробу лежал, не тронутый тлением, раздутый, словно насосавшаяся пиявка, Юре Грандо. Румяное, одутловатое лицо его, перепачканное землёй, смотрело на них незрячими глазами.
Лука содрогнулся от отвращения, почувствовав, как по спине потекли противные ручейки липкого пота, но сумел взять себя в руки и открыл молитвенник.
— In nomine Domini Patris et Filii et Spiritus Sancti… — торжественно разнёсся по кладбищу его громкий низкий голос.
Он повелительно вздёрнул руку с крестом:
—
Смотри, стригой, есть Иисус Христос, который спас нас от ада и умер за нас. А ты, стригой, не смог успокоиться в мире! (1) За сим проклинаю тебя, дьявольское отродье… Изыди в мир иной, сын врага рода человеческого, да не будет тебе оттуда возврата!
Глаза лежащего в гробу, чёрные, словно потухшие угли, медленно обвели безмолвных мужчин, остановились на Луке, и широкая ядовитая улыбка раздвинула пурпурно-красные, с запёкшейся в трещинках кровью, губы.
— Бейте, во славу войска Небесного!
Какое-то время охотники колебались, затем Стипе и Михо с размаху ударили колом мертвяка, метя прямиком в сердце. Удар был настолько силён, что должен был пробить грудину насквозь, но кол снова отскочил, словно заколдованный.
Молодой парень от ужаса выронил лопату.
— Его невозможно убить, — перепугано воскликнул один из мужчин. — Сегодня ночью он придёт в деревню и выпьет нашу кровь.
— Успокойся! — громко рявкнул Иван. — Глупо сразу отступать. Надо попробовать все способы…
Охотники нерешительно переглянулись:
— Мы думали, что святой молитвы и вбитого кола будет достаточно. У нас с собой больше ничего нет…
— Хорошо, придем сюда завтра, — Иван обвел их глазами. Трое, не выдержавшие его прямого взгляда, потупились. Согласно кивнули лишь Лука, Михо и Стипе. Яму они не стали заваливать, положили сверху на тело ветку боярышника, впрочем, не сильно веря в её могущество…
По дороге домой некоторое время все шли молча, и, не глядя в глаза друг другу, так же молча расстались.
Лишь оставшись наедине с Иваном, Лука решился заговорить.
— Я знаю, почему не получилось убить эту тварь молитвой, — в голосе его прозвучала горечь. — Как могу я призывать имя Господа, если грешен. Да и под силу ли нам, смертным, убить стригоя?!
Он закусил губу, словно раздумывая, потом с силой сжал нательный крест:
— Я пойду. Скоро служба.
Иван осторожно протянул было руку, чтобы задержать его, но так и не решился дотронуться. Лука, едва передвигая ноги, побрел по тропинке, ощущая спиной взгляд.
Только к вечеру он добрался до дома. Стянул с себя сутану, вытянулся на лавке и задумался. Мысли крутились вокруг Юре, Катарины, Михо, но, вольно или невольно, снова возвращались к Ивану. Лука то безуспешно убеждал себя, что нет ничего греховного в том, что он влюблен, ведь сказано же в первом послании Иоанна что,
кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь (2). То с тоской вспоминал, что
мужеложники Царства Божия не наследуют (3). И тут же осознавал, что готов гореть в огне преисподней, если там, среди языков адского пламени, рядом с ним будет его личный зеленоглазый демон.
Он дотронулся до шеи, там, где горячие губы оставили собственническое клеймо, и всхлипнул. Иван не был ни Богом, ни дьяволом, и вчера Лука умер и воскрес заново в объятиях такого же, из плоти и крови, человека, как и он.
Погруженный в раздумья Лука и сам не заметил, что на улице совсем стемнело. Внезапно ему показалось, что мимо окна промелькнула чья-то тень. Он вслушался: осторожные шаркающие шаги приблизились, кто-то замер по ту сторону двери. На мгновение установилась тишина, не было слышно даже короткого предупредительного тявканья, которым Беба привык встречать старых знакомых. Потом с робкой настойчивостью в дверь постучали.
— Кто там? — голос его дрогнул, казалось, что каждый волосок встал дыбом от подкатившего к горлу страха. Стук повторился, за дверью послышалось чужое осиплое дыхание.
— Пусти меня, Лука, — услышал он вдруг знакомый, сводящий с ума бархатный голос, давно возымевший над ним непонятную власть. Голос, который звучал вкрадчиво-мягко в ночной тиши, и, казалось, окутывал его со всех сторон. Голос, которому хотелось подчиняться и делать всё, что он попросит…
Дверь совершенно бесшумно затряслась.
— Иван?! — Лука замер, превратился в статую, не веря своим ушам. Страх пропал, уступив место горячечному нетерпению. Лоб покрылся испариной, он до боли впился ногтями в ладони, стремясь хоть как-то справиться с внезапно охватившим его неизъяснимым желанием. Ноги предательски подкосились. А ведь надо всего лишь сделать шаг, один маленький шажок, и оказаться в его объятиях! Безвольно, как очарованный, он шагнул к двери, не раздумывая, послушно откинул щеколду.
С жутким скрежетом распахнулась дверь. Лунный свет, освещавший двор, озарил самое прекрасное лицо, полил серебром светлые волосы. У Луки перехватило дыхание, и сердце, заполошно застучав, замерло в томительном ожидании.
— Ты разрешишь мне войти? — Иван не сводил с него похотливых глаз, наполняя Луку нетерпеливым, сладким и тягучим, словно мед, томлением. Наслаждение прошлось волной по задрожавшему в предвкушении телу. Он приглашающе распахнул дверь пошире, отступил в сторону. Иван тенью проскользнул внутрь, затем повернул голову к Луке, облизал узкие красные губы, остановился взглядом на нательном кресте. Лука словно в забытьи шагнул ближе, жаждая вновь ощутить эти губы на своих губах. Теперь он знал, какое мучительное блаженство могут они дарить. Дыхание перехватило, кровь зашумела в ушах, и он снова,
как тогда, при первой встрече, не расслышал фразу.
— Что ты сказал? — беспомощно прошептал он.
В какой-то момент всё вокруг как будто заволокло мерцающей дымкой, остался лишь только голос. Сквозь туман в голове, на грани сознания, он скорее почувствовал, чем услышал:
— Сними крест, не бойся…
Трясущимися от жгучей страсти руками Лука потянулся к серебряному крестику, давным-давно надетому на него любящей матушкой. Словно задутая внезапным порывом ветра, потухла свеча, мрак окутал комнату. И в этой темноте глаза напротив торжествующе блеснули алым.
С улицы раздался громкий голос, испуганно звавший его по имени, Радостно, словно узнавая старого приятеля, залаял пес, загремел массивной цепью. Как только мир наполнился звуками, наваждение разом спало, и Лука с ужасом признал в стоящей рядом нескладной коренастой фигуре Юре Грандо. Тот бросился на него, схватил за горло. Дверь широко распахнулась.
— Лука! — на пороге показался Иван с аркебузой наперевес.
— А вот и защитничек пожаловал! Собираешься убить меня
этим? — Юре глумливо расхохотался, притянул к себе Луку поближе, нарочито медленно провел языком по его шее. Губы у него были ледяные, изо рта скверно воняло, прикосновения влажных распухших пальцев были настолько омерзительны, что Лука замер на непослушных ватных ногах, едва сдерживая рвотные позывы.
— Отпусти его, — процедил Иван, — иначе я размозжу тебе голову.
Шёпотом, чуть касаясь уха Луки зловонным дыханием, Грандо пробормотал:
— Да твой заступник, как я погляжу, дурачок…
Глаза его покраснели, словно их затопило кровью, горла Луки коснулись острые клыки…
Последнее, что Лука услышал, перед тем как провалиться в бархатную темноту, — отчаянное
«Нееет!» и звук выстрела.
Душно… Очень душно… Что-то сжимало горло… давило на грудь так, что было трудно дышать…
Лука поперхнулся, с трудом открыл глаза, вынырнув из кошмарного сна. В кромешной тьме слышалось заунывное похрапывание, а на груди урчало что-то тяжёлое. Он осторожно изменил положение рук, опасливо прикоснулся к тому, что лежало поперёк его груди. Пальцы дотронулись до чего-то пушистого. Он непроизвольно вскрикнул и испуганно дёрнулся. Тотчас же все звуки стихли. Он замер, боясь дыхнуть. Спустя некоторое время, показавшееся ему вечностью, храп возобновился. Лука потихоньку протянул руку, наткнулся на занавеску, отодвинул её, и с облегчением выдохнул. Толстая свеча в изящном бронзовом канделябре почти догорела, и хотя в комнате царил полумрак, он увидел рядом с собой недовольно зевающего толстого кота, а в кресле-качалке — крепко спящую Катарину.
Внезапно на него, словно снежная лавина, обрушилось последнее воспоминание, и он резко подскочил на кровати. В горле пересохло, на лбу выступил холодный пот, рука лихорадочно метнулась к горлу, ощупала его. Перед глазами всё поплыло. Лука вспомнил, но лучше бы не вспоминал!
— Катарина, — хрипло прошептал он, с трудом шевеля губами. Но она в ответ только всхрапнула.
Он обессиленно откинулся на подушку, пытаясь собрать мысли в кучу. Пока понятно было одно: он каким-то чудом выжил и он точно не дома. Но где? Взгляд его задержался на стенах, обтянутых серым шёлком, массивном кабинете из светлого дерева, украшенном рельефной резьбой, перепрыгнул на атласный балдахин, сплошь затканный серебряными нитями…
Так, он в роскошной кровати. Рядом с котом, снова уютно свернувшимся в клубок. Наверное, в замке у Ивана. Раз он здесь, то и Иван, скорее всего, тоже в порядке.
Лука негромко кашлянул, и Катарина наконец-то открыла глаза, удивлённо уставилась на него, потом, заулыбавшись, радостно всплеснула руками:
— Очнулся, хвала Господу!
— Где я? — прохрипел он, обвёл сухим языком потрескавшиеся губы и зашёлся в страшном кашле.
— В Тиньянском замке… — Катарина метнулась было в сторону двери, потом, подскочила вновь к кровати, крепко обняла, невольно вынудив его закусить губу от боли в затёкшем теле. Потом трясущимися руками налила стакан воды, заставила выпить.
— Иван жив?
Она, чуть наморщив лоб, молча отстранилась.
— Ты слышишь меня? Он жив? — испуганно повторил он, схватив её за руку.
— Жив, да! Его сиятельство всю неделю не отходил от тебя. Я его отправила спать, потому что он уже едва держался на ногах…
Лука облегченно выдохнул, немного успокоившись, почесал недельную щетину на подбородке, прислушался к урчанию в животе. Потом взглянул на Катарину, присевшую на край кровати. Та в волнении крутила пальцами уголки фартука, но не решалась задать вопрос, явно вертевшийся на языке. Видимо, то, что она так долго молчала, не предвещало ничего хорошего. Луке даже показалось, что Катарина озадачена, точно не в силах решить, радоваться ей или плакать.
— Ну что еще? Говори, — он вопросительно приподнял брови.
Катарина задумчиво пожевала губами, потом словно решившись, смущенно хихикнула:
— Когда Юре укусил тебя, он ворвался ко мне с тобой на руках, ровно сумасшедший! Еле выпустил, всё оставить боялся. Ну-у, как выпустил… Стипе и Михо его от тебя еле-еле оторвали. И мне вот интересно…
Лука вдруг почувствовал, как краска прилила к щекам, а сердце оглушительно забилось, и сконфуженно отвёл глаза, не заметив бесшумно появившегося в дверях Ивана.
— Погоди, — перебил он её, — но как же я выжил, если стригой…
— Ты не умер, потому что потерял мало крови. Я спугнул его, — раздался в комнате бесстрастный голос. — А теперь Юре мёртв, уже насовсем…
Лука вскинулся, натыкаясь на непривычно серьёзного Ивана:
— Ка-ак?
— Мы убили его…
Иван перевёл взгляд на Катарину, и медленно, с нажимом, сказал:
— Прикажи нагреть воды побольше, да приготовить для Луки поесть…
— Ну, думаю, что Его сиятельство дальше все сам и расскажет. А я, пока готовится ужин, пойду, подогрею тебе молоко, — с этими словами Катарина безропотно поднялась и торопливо пошла к двери.
— Как ты это сделал? Она тебя сразу послушалась… — глядя ей вслед, поинтересовался Лука.
Иван усмехнулся невольному восхищению, прозвучавшему в голосе, но ответить не успел.
Катарина опередила его, крикнув в приоткрытую дверь:
— Он спас тебя, сынок!
Иван долго, казалось, целую вечность, рассматривал Луку, затем быстрым шагом преодолел расстояние между ними, буквально рухнув на колени перед кроватью. Их пальцы соприкоснулись, но ни один из них не отдёрнул руки.
— Наконец-то, — непривычно глухим голосом пробормотал Иван, не сводя с него глаз. — Никогда бы себе не простил, если бы… если бы…
Лука затаил дыхание, ожидая, что он скажет дальше. Но Иван замолчал, потом схватил его исхудалую руку, прижал к своим губам.
— Я грязный, — Лука сглотнул ком в горле.
— Зато живой… — по узким губам скользнула нерешительная, но счастливая улыбка, как будто треснула и рассыпалась маска, враз сделав его лицо юным и беззащитным. — Никогда себе не прощу, что опоздал…
Словно стыдясь своей слабости, Иван уткнулся лицом в одеяло. Этот высокомерный ироничный человек так редко показывал свое истинное обличье, что у Луки внутри что-то ощутимо вздрогнуло.
— Спасибо тебе. И не вини себя… — прошептал он, робко коснувшись мягкого шелка рассыпавшихся по плечам русых волос. — Если кто и виновен, то только я: сам открыл ему дверь, сам пригласил войти. Трудно, знаешь ли, в наше время принять сам факт существования вурдалака…
Иван стиснул ему руки с такой силой, что Лука замер, не шевелясь и не дыша:
— Не труднее, чем признаться самому себе, что влюбился в католического священника…
За дверью раздался звон разбившегося стекла. Лука ойкнул от неожиданности. Иван весело расхохотался.
— Катарина, — насмешливо окликнул он нерешительно заглянувшую в комнату пунцовую от смущения женщину. — Чёрт возьми, дай мне набраться смелости и наконец-то объясниться в любви! Наедине… Без свидетелей… С глазу на глаз…
Всё ещё улыбаясь, Иван повернулся к порозовевшему Луке.
— Последние полгода я стоял на коленях перед распятием чаще, чем в детстве. С той самой минуты, когда впервые увидел тебя. Ты тогда так трогательно сопел мне в спину, что я проехал полдороги с таким стояком, какого у меня отродясь не было. Но чем дольше я молился, чем больше просил Господа Бога простить меня, — он ласково провел ладонью по его запястью, — тем больше понимал, что готов сгореть в геенне огненной только за твою улыбку — такую, как сейчас, робкую и недоверчивую. Ты проник в каждый уголок моего тела, поселился в моих мыслях… Я одержим тобой, святой отец!
Он осторожно лег рядом, притянув Луку к себе. Взлохмаченная голова доверчиво опустилась ему на плечо.
— Ты пропал на полтора месяца. Почему ты не приезжал ко мне так долго?
— Когда я понял, что испытываю к тебе не только похоть, я испугался, что могу навредить тебе…
— Как ты это понял? — нетерпеливо перебил его Лука, не обратив никакого внимания на последние слова, казалось, даже не услышав их.
—
Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют (4)… — глухим голосом продекламировал Иван. — Скажи-ка, маленький искуситель, для чего ты затеял тогда чтение «Песни Песней»?! — он подцепил пальцами вновь залившееся предательской краской лицо Луки за подбородок, заглянул в карие глаза. — И знаешь ли ты, что краснеешь слишком соблазнительно?
Он помолчал, сжимая его в своих объятиях, потом серьёзно продолжил:
— После того, как Ален пересказал мне деревенские слухи, то, что он назвал «глупыми бабьими сплетнями», я забеспокоился. Поэтому всю последнюю неделю ночами приезжал в Крингу. И даже однажды попался на глаза Катарине…
— Так вот почему ты не очень-то удивился, когда она просила у тебя прощения.
— Я думал, что хорошо прятался, но разве скроешься от женских глаз, — усмехнулся Иван.
— А Грандо? — Лука невольно вздрогнул от отвращения. — Ты, что, сразу вот так и поверил?
— Я ни за что бы не поверил, если бы не увидел всё собственными глазами. Однажды стригой появился буквально из ниоткуда, из какой-то незаметной щели в доме Божены. А уже утром в библиотеке дядюшки я нашёл старинную книгу о выходцах с того света…
Лука поёжился, потом пытливо всмотрелся в его лицо:
— Как вы его убили?
Выстрел не причинил Юре никакого вреда. Небрежно отшвырнув Луку в сторону, он шарахнулся к двери, просочился сквозь узкую щель и был таков. Иван, как слепой, подхватил невозможно лёгкое тело, затаив дыхание, вслушался в слабое биение сердца, не помня себя от страха, отнёс драгоценную ношу к Катарине, баюкая, держал Луку на руках, боясь оставить хотя бы на мгновение.
Он не помнил, как Стипе и Михо сграбастали его в охапку, поставили на ноги, вытолкали на улицу, сунули в руки топор. Не помнил, как оказался на кладбище среди заброшенных могил, как стоял на коленях в гниющей листве, ожидая возвращения стригоя, и грязь чавкала под ногами, как Михо громко читал молитвы над уже лежащим в гробу монстром. Он не помнил ничего, кроме мертвенно-бледного лица Луки, да ранок на горле, откуда вытекала слабеющей струйкой алая кровь.
Он лишь услышал громкий вскрик: «Бей!» и отреагировал мгновенно. Щербатое сточенное лезвие опустилось на шею Грандо. Гортанный старческий вопль, больно полоснув по истерзанным нервам, сорвался с распухших губ, запузырилась в их уголках сукровица, тело выгнулось дугой, страшно клацнули зубы. Иван с усилием выдернул топор — из зияющей в горле раны брызнула свежая кровь — снова ударил. Голова отлетела прочь. Крови было так много, что она всё текла и текла из обезглавленного трупа, пока не заполнила весь гроб. Потом они набили рот твари чесноком, проткнули осиновым колом ставшее мягким тело, положили в гроб распятие…
Иван помотал головой, отгоняя воспоминание, вплёл пальцы в его волосы, почти неслышно прошептал:
— Мы отрубили ему голову…
Лука проснулся на заре. Прислушавшись к сонному дыханию Ивана, тихонько выбрался из-под пухового одеяла, прошлёпал босиком к инкрустированному перламутром бюро, аккуратно, стараясь не разбудить спящего, откинул крышку в поисках писчей бумаги и чернил.
На полке лежал знакомый томик с дельфином и якорем. Быстро оглянувшись, Лука открыл книгу на закладке и потрясённо распахнул глаза. Потом он сморгнул подступившие слёзы и счастливо улыбнулся, слегка дрожащими пальцами провёл по своему имени, написанному быстрым летящим почерком.
Слово
синьор было зачеркнуто…
— Синьор Лука, я вечно думаю о Вас,
И к Вам летит мое любое слово;
Моя судьба (о, как она сурова!)
Влечет меня и кружит каждый час…
***
Хотя Лука обдумал текст письма еще вчера, всё же на несколько мгновений он задумался, потом решительно написал:
«Ваше Превосходительство!..»
Перо торопливо летало над белым листом бумаги, выводя ровные строки витиеватых фраз…
Он внимательно прочёл написанное, удовлетворённо кивнул головой, посыпал письмо песком, чтобы чернила быстрее высохли. Потом подошёл к окну, отдёрнул бархатную занавесь и, не удержавшись, ахнул от восторга.
За окном всё было белым-бело. Узкая долина между холмами, еще вчера мрачно темневшая корявыми деревьями, сегодня утонула в снегу. С улицы доносились звуки просыпающегося замка: громко переругивалась прислуга, нетерпеливо ржали кони, заунывно мычали коровы, петухи кричали на всю округу. Над пекарней поднимался белый дымок и истаивал в бледно-сером небе.
— Что это такое? — раздался за спиной хриплый со сна голос. Иван стоял у стола и держал в руках написанное Лукой письмо.
— Прошение архиепископу Риеки об извержении меня из сана (5), — тихо пробормотал Лука. — После сегодняшней ночи…
Его голос дрогнул. Он, густо покраснев, замолчал, не в силах отвести взгляд от обнаженного Ивана, от этих восхитительно длинных ног, стройных бёдер, мускулистой груди, узкой полоски шрама на плече, которую ночью в беспамятстве ласкал губами…
Иван бережно разгладил листок, быстро подошел к Луке, порывисто прижался носом к затылку, туда, где на макушке немного просвечивала начавшая уже зарастать тонзура. Пальцы напряжённо вцепились в тощие плечи, сминая рубаху.
И Лука сорвано выдохнул, откидывая голову назад, потёрся щекой об его руку, потом нехотя отстранился.
Его тревожила какая-то мысль, для него самого непонятная, вертелась у него в голове, не давая покоя. Он чувствовал, что ему непременно нужно было ещё что-то выяснить. Но что?
Он снова выглянул в окно.
Какой-то одинокий всадник, фигура которого резко выделялась на фоне ослепительно белого снега, медленно двигался по заснеженной долине.
Вспомнил! Щеки Луки полыхнули румянцем, он торопливо обернулся к Ивану.
— А Ален?
— Что Ален? — тонкая морщинка залегла между бровями Ивана.
— Кто он для тебя? — ревниво спросил Лука.
Иван недоумённо взглянул на него, захватив в плен ладоней его лицо.
— Зануда-кузен! Страшно не одобряющий мое поведение, и всем своим видом, и даже обращением, этим
«Ваше сиятельство», — передразнил он, закатив глаза к потолку, — демонстрирующий мне это на каждом шагу… — и, внезапно поняв, поперхнулся смешком, глядя, как Лука беззвучно открывает рот, словно рыба, выброшенная из воды.
Иван собственническим жестом обхватил его за талию, снова притянул к себе.
— А что ты успел насочинять, распутный мальчишка? — тихо рассмеялся он, прихватив губами мочку уха. — Расскажешь мне сегодня ночью?
И возмущенный возглас Луки тут же был заглушён горячим ртом, завладевшим его губами…
В небе невесомо кружились огромные пушистые хлопья снега, падали на темно-зеленые лапы сосен под окнами замка. Лука, доверчиво прижавшийся к Ивану, смотрел на притихшую под белоснежным покрывалом долину и чувствовал себя
на седьмом небе от счастья живым.
