Поиграем в города... (пейзажное порно)

      Лучезарное солнце поднималось всё выше, заливая окрестности священной горы ярким светом. Молоденький пастушок из крошечной деревушки Литохорон, приютившейся прямо под обиталищем всесильных богов, гнал блеющее стадо вверх по крутой каменистой тропинке. Ноги в поношенных сандалиях бойко скользили по еще влажной от обильной росы низкорослой траве.       Легчайший ветерок ласково подталкивал белые кудрявые облака, и, казалось, сулил обманчивую прохладу, но парнишка знал, что скоро на ослепительно голубом небе не останется ничего, кроме раскаленного солнечного диска, а воздух загустеет от зноя.       Он торопился спрятаться со своей отарой в спасительной тени вековых деревьев. Там, в воронке из замшелых гигантских камней, сложенных, по слухам, еще руками титанов, прохладный ручеек давно уже напевал свою незатейливую песенку.       Вскоре тропинка нырнула в густой лес. Вековые темно-зеленые сосны соседствовали в нём со стройными кипарисами. Тут и там мелькали серебристые узловатые стволы дикой оливы. Небольшие полянки заросли высокой травой, среди которой трепетали крупные лепестки гранатово-красных анемонов (1), напоминая о слезах, пролитых богиней любви над простым смертным.       — О, Афродита, воспетая в гимнах, несущая благо! Морем рожденная Матерь-Богиня, Владычица ночи, ты укрываешь любовников страстных туманной завесой… — пастушок приятным глуховатым голоском затянул было песенку, услышанную им от слепца, недавно проходившего через их деревню.       Но почуяв близость воды, овцы громко заблеяли, бестолково толкаясь, устремились к ручейку, и ему стало не до пения.       Напившись, отара разбрелась по тенистой полянке, позванивая колокольчиками, и стала дружно щипать зелень.       Огромный кудлатый пес, высунув темно-розовый язык и тяжело дыша, развалился в тени душистого мирта, добродушно поглядывая на своих подопечных.       Пастушок наполнил тыкву-горлянку ледяной водой, достал из котомки кусок солоноватого сыра и лепешку, и по-братски поделился с лохматым помощником.       Затем лениво прислонился спиной к кривому стволу оливы, и о чём-то задумался, щурясь на золотистые солнечные полосы, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев.       Горный чистый воздух был напоен дурманящими острыми ароматами сосновой смолы и сладковатым запахом цветов, над которыми басовито гудели толстые шмели, монотонно стрекотал многоголосый хор кузнечиков, суетились маленькие трудолюбивые мирмидоняне, старательно тащившие в свой дом тонкие былинки.       Больше ничто не нарушало тишины разомлевшего от наступившей жары леса.       Пастушок зевнул, и только лишь собрался по привычке забраться в гущу травы, чтобы немного поспать, как вдруг услышал приглушенный заливистый смех.       Пёс навострил уши и, нерешительно вильнув хвостом, негромко заворчал, но пастушок поднёс палец ко рту, призывая к молчанию, и настороженно прислушался.       Смех раздался снова, на этот раз совсем близко.       Пастушок, немного подумав, осторожно раздвинул переплетенные ветви, выглянул в образовавшийся просвет, и обомлел.       В душистой пышной траве растянулись двое — полностью обнаженные любовники, сплетенные в бесстыдном объятии. На мгновение ему показалось, что перед ним юноша и девушка, но, внимательно присмотревшись, он увидел, что ошибся.       Холодные капельки пота выступили у него на лбу, когда он понял, что перед ним далеко не люди. Небрежно сброшенные хитоны были выделаны из дивной златорунной шерсти, и золотые фибулы, скреплявшие ткань, тускло поблескивали в зеленом сумраке леса. Конечно, можно было бы принять их за сумасбродных богачей, зачем-то забравшихся в лесную чащу, но на хламидах, ярко-красными пятнами пламенеющих в зеленой траве, аккуратно стояли сандалии с крылышками.       Тот, что был повыше, с длинными золотистыми волосами, разметавшимися по обнаженным плечам, прильнув всем телом, жадно прижимал к себе своего хрупкого возлюбленного.       До пастушка донёсся опьяняющий аромат мускуса, и он замер с приоткрытым ртом, не в силах отвести взгляд от небывалого зрелища: божественно безупречные, загорелые тела блестели от пота, словно смазанные оливковым маслом.       Пастушок решил было бесшумно отползти назад, сбежать, пока не поздно, заткнуть уши, закрыть глаза, хотя бы отвернуться, но не успел. Любовники слились в долгом чувственном поцелуе.       Пастушок на мгновение прикрыл веки, но, услышав неосторожно вырвавшийся громкий стон, снова широко распахнул глаза.       С трудом оторвавшись от припухшего рта, златокудрый уже скользил кончиком языка по худой груди, накрывая губами темный сосок, слегка прикусывая его, едва ощутимыми поцелуями спускаясь ниже, туда, где на коротких русых завитках покоился полувозбужденный член.       Пастушок судорожно сглотнул, увидев, как узкие тонкие губы, растягиваясь, обхватили темную блестящую головку, как потом шустрый розовый язык облизал, пачкая слюной, выпуклые венки, вновь вырвав из груди раскрасневшегося, лежащего на спине с плотно зажмуренными глазами, любовника хриплый рваный вскрик.       Пастушок внезапно почувствовал, как его лицо тоже запылало, а по телу пробежала непонятная судорога, и мышцы ног задрожали, заныли от мучительно сладкой истомы.       — О, Зевс-Громовержец! — невольно выдохнул он, увидев, как златокудрый перевернул любовника спиной к себе, не переставая покрывать быстрыми поцелуями потную кожу, нетерпеливо развел упругие половинки, ткнулся меж ними сначала языком, а потом лихорадочно быстро смоченными в амбросии (2) пальцами, заставив того негромко зашипеть и часто-часто задышать распахнутым ртом в попытке поймать ускользающий из легких воздух.       Он не должен был видеть это, но не мог заставить себя отвернуться. От греховного зрелища захватывало дух и замирало сердце.       Пастушок и не заметил, насколько он сам возбудился, пялясь на то, как вздувались перед ним четко очерченные мышцы на загорелой спине, как большой член, исчезая среди крепких ягодиц, плавными движениями растягивал до предела задний проход, насаживаясь все глубже и быстрее, как бедра вбивались в бедра, как сильные руки в порыве страсти обвивали тонкую талию.       Забыв обо всем на свете, бесстыдно задрав подол старенького хитона, с остекленевшим взором, он ритмично двигал дрожащей рукой в такт непристойным шлепкам, доносившимся с поляны. Член в ладони пульсировал так, словно собирался взорваться. Короткие волосы, мокрые от пота, прилипли к высокому лбу.       Вдруг, пачкая пальцы, пастушок задохнулся, обессиленно привалился к шершавому стволу, даже не заметив, что оцарапал себе грубой корой щеку.       Он пришел в себя от раздавшегося над ухом мелодичного звона медного колокольчика. Лениво открыв глаза, он увидел стоявшего рядом кудрявого барашка. Пес, широко зевнув, ткнулся ему ладонь мокрым носом.       Он перевел взгляд на поляну.       Там уже никого не было… Или, может, там никого вообще не было…       Пастушок вытер испачканные пальцы о траву.       — …ты укрываешь любовников страстных туманной завесой… —  пробормотал он, падая навзничь в густую траву.