***
Дом его находился в крошечном закоулке, выходящем на улицу, тянувшуюся до Каменных ворот. Клирики находившейся неподалеку церкви Святого Марка уже провозгласили свое «Benedicamus Domino»(2), и паства, привычно проголосив в ответ «Deo gratias», повалила прочь из храма Божьего. Натыкаясь на торопящихся по домам горожан, они повернули направо, и зашагали по Аббатской улице в сторону южной крепостной стены. Вечерний Загреб встретил их прохладным дыханием приближающейся осени. Последние лучи заходящего солнца зажгли рыжеватые блики на черепичных крышах. Ажурные зубчатые шпили церквей отбрасывали затейливые тени на выбеленные стены фахверковых домов. Узенькие улочки, с травой, проросшей сквозь круглый булыжник, терялись в густеющей тени плотных августовских сумерек. Из стоящих тут и там на случай пожаров бочек несло застоявшейся водой. — …старший брат сейчас находится в Вене… Вместе с моим отцом он сопровождает вельможного бана ко двору короля Максимилиана… — Иван не умолкал ни на минуту в попытках разговорить его, тем самым мешая привести скачущие мысли в порядок. Лука же отвечал на все вопросы коротко и невпопад, одновременно пытаясь про себя считать в уме в напрасной попытке успокоиться. «Раз… два… три… Куда мы идём?! Может быть, нет никакой фрау Ренаты, а он ведёт меня прямиком в ад?! Что это было? Четыре… пять… шесть… Он же просто извинился… Он ведь и не думал этого делать… Раз… два… три… Наверное, просто прядь моих волос прилипла к его губам… А я уже насочинял невесть что… Или все-таки поцеловал?.. Четыре… пять… А может, это виновато мое долгое воздержание… Это оно сыграло со мной такую злую шутку… От природы не убежишь… шесть…семь… — он замедлил шаг, затем и вовсе остановился, — точно, просто пора завести семью… Женюсь и это наваждение пройдет…» — Что за странное название у этой башни — Лотрщак?! — Иван растерянно оглянулся на него. — Что с тобой? Ты меня не слышишь?! Лука облизал пересохшие губы, стараясь набраться храбрости и посмотреть ему в глаза, но так и не осмелился. — Да, наверное, странное, что-то на латыни, — он пожал плечами, упорно глядя в сторону, — приходский священник как-то говорил, что оно означает, но я забыл. Жаль, что король, приказавший построить её, давно умер, и спросить больше не у кого (3) Горячие пальцы коснулись его холодных рук. — Эй, Луковка, — тихим голосом позвал Иван. — Да, посмотри ты на меня, в конце концов… — Ну? — Тяжело вздохнув, он нехотя повернулся. — Чего греха таить, я не должен был целовать тебя. Поэтому, если тебе неприятно со мной говорить, то я помолчу… «Значит, не показалось…» — Лука от волнения прикусил губу, но раскаяние в голосе Ивана прозвучало столь искренне, что он, помедлив, вспомнил вдруг одну историю, поднял брови и невинно похлопал ресницами. — А тебя не разорвёт на части, как одного турецкого петуха?! Иван, озадаченно моргнув, резко остановился и выжидающе уставился на него. — А при чем здесь петух? — неуверенно переспросил он. — Идём, расскажу по дороге. Старики рассказывали, что давным-давно, когда турки стояли перед Загребом, султану мешал то ли спать, то ли думать один горлопан-петух. В конце концов, уставший от кукареканья правитель приказал его зарезать и подать на обед. Повар выполнил приказание, но до стола султана птица так и не дошла, — Лука кивнул головой в сторону видневшейся башни, —пушка с этой башни выстрелила, и ядро попало аккурат в большое золотое блюдо, на котором лежал жареный петух. Говорят, после этого турки сняли осаду, и ушли восвояси… В глазах напротив заплясали зелёные бесенята, а тонкие губы задрожали от сдерживаемого смеха: — Признайся, что всё это ты выдумал только сейчас… — Ну, выдумал, но не совсем уж всё (4)… — Лука не выдержал и рассмеялся тоже. «Подумаешь… Раз… два… три… Разберусь с этим позже…» </I> Вскоре до них донёсся скрежет петель и грохот тяжелых засовов. Южные ворота Загреба, натужно заскрипев, закрылись на ночь. Недалеко от ворот, под охраной величественной квадратной башни со стрельчатыми бойницами, находился самый тихий район Градеца, с заросшими травой крохотными тупиками и утопающими в зелени каменными домиками. Днём и ночью улицы здесь были почти пустынны: ни одному головорезу не приходило в голову наведываться туда, где сутками напролёт находилась вооруженная до зубов городская стража. Бывшая кормилица Ивана обитала вместе со своей хмурой, не старой еще служанкой в аккуратном маленьком домишке, увитом виноградом до самой черепичной крыши. Впрочем, при ближайшем знакомстве оказалось, что крыша была покрыта отнюдь не черепицей, а всего лишь дранкой, окрашенной в красный цвет (5), а служанка умела смеяться так же заразительно, как и её госпожа. Открывшаяся взору Луки мирная картина так мало была похожа на обитель врага рода человеческого, что он окончательно успокоился. Фрау Рената, маленькая опрятная старушка с поблекшими от времени голубыми глазами, сидела в высоком кресле у окна со спицами в руках, а на полу играл с клубком пушистый серый котенок. Увидев Ивана, она заулыбалась, засуетилась, повелительным голоском приказав подать вино для дорогих гостей…***
Простоте и ясности её рецепта мог бы позавидовать любой пекарь: <i>«Мука, яйца, мёд, вода, пряности…». Но сам процесс выпечки требовал весьма длительного времени, большой выдержки и вдохновения. На изготовление пряников, по её словам, уходило до полутора месяцев. Сначала тесто должно было созреть, далее, после выпечки, пряники должны настояться, потом их надо было раскрасить красным и снова подождать, затем украсить белыми затейливыми завитушками, а это значило еще неделю ожидания… Лука несколько раз замешивал тесто по её рецепту. Готовые пряники источали волшебный аромат и таяли во рту, но внешний вид их оставлял желать лучшего: в первый раз они вообще расплылись лужицей; а потом на поверхности появлялись то круглые отверстия, то внутри — пузыри, то — глубокие или мелкие трещины. Иван, закидывая очередной пряник в рот, медленно облизывал пальцы, уверяя, что они превосходны, и вполне тянут на то, чтобы, пропустив два первых круга ада, прямиком отправить его в третий. Но, глядя на бледного Луку, со сверкающими от злости глазами и сжатыми в тонкую полоску губами, он, видимо, сам чувствовал, что его слова звучат не слишком-то убедительно, и благоразумно умолкал.***
Вот и сегодня Лука в очередной раз осторожно просеял муку, разложил её тонким слоем по противню и отправил прогревать в печь. Потом на водяной бане растворил в начищенном до блеска котелке сахар, масло и мёд, который купил ещё на прошлой неделе, измучив всех торговцев рынка. Он скривил губы, вспомнив их фальшивые, словно приклеенные улыбки, когда в поисках лучшего мёда, черпал его ложкой из кринок, затем вращал её, с неодобрением наблюдая, как стекает вниз тонкая медовая струйка, пока, в конце концов, не отыскал то, что нужно. Сухонький старичок с аккуратной седой бородкой гордо вскинул голову и проговорил: — Лучший товар на этом рынке у меня, сынок… На его глазах зачерпнул из глиняного жбана светло-янтарный мед, крутанул ложку вправо-влево, и душистый густой липец, плавно перетекая то на одну, то на другую сторону, стал навёртываться на неё, слой за слоем, золотистой лентой (6). Лука, медленно помешивая, заварил в горячем медовом сиропе треть подогретой муки, затем растолок в старинной каменной ступке подогретые пряности, вмешал их в тесто. По кухне тут же поплыл нежный медвяный запах, смешиваясь с более сильными ароматами сладкого миндаля, ванили и корицы. До него вдруг донеслось мягкое, еле слышное постукивание. Торопливо смахнув с рук муку, он на мгновение замер, затем осторожно откинул ставню. В кухню через прилавок вместе с холодным осенним ветром тут же ворвался Иван. — Эй, вообще-то, для гостей у меня есть дверь… — привычно проворчал Лука. Нимало не смутившись, тот невозмутимо выслушал упрек и пожал плечами, словно говоря, что через окно быстрее и удобнее. И Луке пришлось лишь вздохнуть и в очередной раз смириться, как смирился он с тем, что пути назад нет, что Иван бесцеремонно вторгся не только в его дом, но и в его жизнь, ворвался как-то очень неожиданно и стремительно, словно… словно турецкая армия Сулеймана Первого в венгерскую Буду после битвы при Мохаче (7). Просто в один прекрасный день Лука понял, что Ивана в его жизни много, слишком много, и это… здорово. Слишком нахальный, чрезмерно говорливый, совершенно невыносимый, несносный, насмешливый и завораживающе прекрасный, — полная противоположность ему самому! — Иван вносил странное разнообразие в его жизнь. — Coincidentia oppositorum… Совпадение противоположностей… — кажется, так однажды выразился их приходской священник во время очередной воскресной проповеди. Иван появлялся всегда внезапно, словно уличный кот, либо на рассвете, когда город еще досматривал последние сны, либо с наступлением сумерек. Он никогда не обговаривал день следующей встречи, никогда не рассказывал, чем он занимался, когда они не виделись. Лука твердо знал, что хотеть мужчину мужчине грешно, что на том свете его ждут горючие пески седьмого круга ада (8), но помнил реакцию своего тела, и страшился, и, одновременно, жаждал вновь испытать те странные ощущения от простого прикосновения губ к волосам: неясное томление и безотчетный страх. Он до сих пор не мог до конца понять, что он чувствовал к этому человеку, но начинал терять контроль над собой. За короткий срок Иван сумел завладеть его мыслями, и Лука совершенно не знал, что с этим делать. Настолько, что когда сталкивался со своей бывшей невестой в церкви, довольно принуждённо с ней раскланивался, и торопливо занимал свое место, к явному удовольствию несостоявшейся тещи. — Ну что, на этот раз, получается? — торопливо поинтересовался Иван, заглядывая из-за спины. Лука повернулся к нему и притворно нахмурился: — Вот как ты думаешь?! Иван ткнул пальцем в горячее тесто, тут же получил увесистый шлепок по руке, отскочил, и голосом, предательски срывающимся на смех, пропел:Он мог вам бублик дать за так, Зато за дырку — взять пятак: Вот ведь какой, Вот ведь какой Лука был чудак! (9)
Затем увидев, как Лука закатил глаза, виновато произнёс: — Да, помню я, помню. Надо снова набраться терпения… Потом он без зазрения совести заглянул под крышку сковороды, осторожно подхватил кусок румяной, с хрустящей корочкой, рыбки, и уселся на высокий табурет наблюдать за манипуляциями с тестом. Ну, по крайней мере, Луке хотелось на это надеяться. Ему хотелось верить, что Иван следил сейчас за руками, а не изучал его лицо, как делал всегда, когда думал, что Лука этого не видит. В такие моменты Иван особенно напоминал ему кота, который выследил очень аппетитную мышку, но пока не понял, как ему к ней подступить. Лука добавил в остывающую медовую массу взбитые яйца, аккуратно, не торопясь, всыпал остальную муку, замесил тесто, затем осторожно, не поднимая головы, скосил глаза и вдруг встретился с напряженным взглядом. В глазах напротив, обычно насмешливых, сейчас мерцало такое тщательно скрываемое отчаяние, что у него перехватило дух. Пойманный врасплох, Иван замер, не смея шелохнуться, потом с силой сдавил виски, и его взгляд, по-прежнему прикованный к лицу Луки, снова стал непроницаемым. Лука непослушными руками разложил тесто по приготовленным горшочкам, поставил их на холодный каменный пол поближе к стене, аккуратно накрыл льняной тканью, сверху прикрыл доской, для надежности закрепив её камнями. Потом выпрямился и глухо произнёс: — Ты приходишь всегда так поздно… Они некоторое время смотрели друг на друга в полной тишине, а потом сказали одновременно: — Я боюсь… И, как-то замявшись, снова замерли, буравя друг друга напряженными взглядами. — Я боюсь навредить твоей репутации честного пекаря… — криво усмехнувшись, отмер первым Иван. — А ты? Чего боишься ты? «Чего боюсь я?! Боюсь того, что чувствую к тебе. Боюсь своих снов, в которых тебя убивают под окнами моего дома. Боюсь реакции своего тела, когда ты рядом. Что из всего этого ты хотел бы услышать?!» Лука сделал глубокий вдох и выбрал самое безопасное: — Я боюсь, что в следующий раз не успею с табуретом тебе на помощь… — Следующего раза может и не быть, — нарочито небрежно бросил в ответ Иван, делая шаг назад. — Я уезжаю… Он прислонился плечом к деревянной балке, лоб его прорезала вертикальная морщина, пока он задумчиво барабанил пальцами по гирлянде лука. На пол с тихим шорохом сыпалась сухая шелуха. — Уезжаешь?! — не веря своим ушам, тихо переспросил Лука. — Куда? Ответом было молчание. — Иван! — позвал он громче. Тот медленно качнул головой, затем взглянул сквозь прищуренные веки: — В Вену с отцом и братом… Несмотря на жару в кухне, Лука почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот. — Надолго?! — невольно вырвалось у него. Зеленые глаза Ивана разом потемнели, а губы плотно сжались, и Луке показалось, что сейчас… вот сейчас… Он застыл, не дыша. Его собственное сердце стучало, как барабан. Иван шагнул к нему, рывком притянул ближе, прижав к себе. — Ты будешь хоть немного скучать по мне? — выдохнул ему в волосы и замолчал, кончиками пальцев поглаживая ему шею. — Ты не ответил… — Лука закрыл глаза, вслушиваясь в участившееся дыхание. Пытаясь унять охватившую его дрожь, он отстраненно думал, что надо прекратить это безумие, но уже понимал, что сделать этого не сможет. — Я не знаю… — Иван пришёл в себя первым. Судорожно вцепившись ему в плечи, словно боясь потерять, он все же нашел в себе силы мягко отодвинуть Луку, пробормотать ещё, что ему уже пора уходить и исчезнуть в оконном проёме.***
На днях выпал первый снег, сразу же сделав город белым и нарядным, облепил ветки деревьев, заставив их склониться чуть ли не до земли, на радость детворе замуровал сугробами узкие улочки. Начиналось самое волшебное время в году, время надежды, веры, чуда, ожидание праздника. В окнах домов мерцали свечи, указывая дорогу Христу. С черного бархата неба сыпали, кружась в медленном танце, одинокие снежинки. Домой идти не хотелось, там его никто не ждал, и Лука неторопливо слонялся по усыпанному серебристым снегом Загребу, слушал трезвон колоколов Адвента, и чувствовал, что сердце разрывалось от тоски и отчаяния. Неделю назад он, прихватив коробку с пряниками, навестил отца Вани. И тот, ростовщик до мозга костей, мельком заглянув в неё, сразу почуял запах прибыли, и тут же дал согласие на брак. Окончательно продрогнув, Лука забрёл в переполненную, несмотря на пост, местную корчму, заказал огромную порцию гипокраса, угостил завсегдатаев душистой сливовицей в честь своей помолвки, под приветственные крики выпил ещё и её. С трудом отбившись от пожеланий счастья и насмешек, буркнул, что хочет спать, и побрел домой. В доме было холодно почти так же, как и на улице. Пахло ароматными травами и воском, которым он к празднику отполировал весь дом. Над маленьким венецианским зеркалом, привезенным дедом из какого-то давнего похода, висел комок из омелы, переплетенный с темно-зелеными ветками падуба. Он скинул на табурет свой подбитый мехом плащ, зябко поежился, и, немного подумав, отправился на кухню за очередной бутылкой. Тут было гораздо теплее. Подернутые пеплом, мерцали в печи угли. Он подкинул дубовое полено, зажёг свечи в подсвечнике. Задумчиво крутя в руке кружку, полюбовался разложенными на льняной скатерти кроваво-красными пряниками с витиеватыми белыми узорами. Припомнив восхищенный взгляд будущего тестя, рассеянно подумал, что, судя по всему, на Рождество около его лавки будет толпиться народ. Отхлебнул изрядный глоток, затем другой, третий, с удовлетворением отметив, что в голове наконец-то зашумело, поплыло, по телу разлилось живительное тепло, и под ногами качнулся пол. И вдруг замер, почувствовав, как сердце сначала пропустило удар, а потом бешено забилось, потому что раздался отчаянно настойчивый стук в дверь. Пошатываясь, он подошел к двери и тихо спросил: — Кто там? — Это я, открой, — тут же отозвался знакомый голос. Дрожащей рукой он откинул деревянный засов. На пороге, изрядно пьяный, стоял Иван. Лука от неожиданности сделал шаг в сторону, пропустив кривовато улыбающегося ночного гостя в дом. Тот прошёл на кухню, равнодушным взглядом окинул ровные ряды красных узорчатых пряников, затем достал с поставца бокал и початую бутылку, плеснул себе до краёв, отсалютовав Луке, побултыхал содержимое и уничтожил его в несколько глотков. — За что пьём? — хмуро поинтересовался хозяин, разглядывая его с неподдельным любопытством. — За мою будущую жену… Лука, присев на табурет, пригубил из своей кружки, отстраненно подумав, что этого стоило ожидать. Некоторое время они сидели молча, опустив головы и отрывисто дыша. — Скажи же что-нибудь, — не выдержал, в конце концов, Иван, умоляюще взглянув на Луку. — Ты даже не хочешь спросить, кто она? — Я уверен, что она честная и порядочная девица, которая составит тебе отличную пару. И ты будешь жить с ней в любви и согласии до самой смерти, — не отрывая от него взгляда, ровным голосом проговорил Лука. — А, вот как! Ты, значит, уверен, — протянул Иван. — А я так нет… Лука машинально сделал еще один глоток: «Я не уверен, я тоже не уверен в этом, но ты должен это сделать. И я должен это сделать, чтобы остановить это безумие. Безумие, которое погубит нас…» Он откашлялся, поставил кружку на стол, взглянул на него с тоской: — Я должен тебе сказать, что я тоже снова помолвлен. Иван прищурился, на его скуле дёрнулся желвак, он вскочил было, но Лука выставил ладони перед собой, и он остановился. Рука его, небрежно крутившая бокал, судорожно сжалась. — О, мои поздравления! Я так понимаю, что твоему будущему тестю — он кивнул на стол, — они понравились. Ну, что же, я очень рад, что смог отблагодарить тебя за помощь… Прощай! Пьяно покачнувшись, он осторожно, стараясь не коснуться Луки, вышел из кухни. В тот же миг до кухни донесся лёгкий звон разбитого стекла и приглушенная брань. Потом Лука услышал, как с силой хлопнула входная дверь.Финал №1
Поколебавшись несколько мгновений, Лука сорвался из-за стола и выскочил на улицу. — Не уходи! — успел крикнуть в спину убегающего Ивана. Тот остановился, но даже головы не повернул, только обхватил себя руками, словно от боли. — Не уходи… — сделав еще шаг, негромко повторил Лука. Иван наконец-то обернулся, вглядываясь в него. Лука ответил ему долгим пронзительным взглядом, затем, не выдержав, неуверенно подался вперед, уткнулся лбом в плечо, зажмурился, почувствовав, как дрожавшие пальцы вплелись в его волосы. Потом чуть отстранился, несмело огладил бледные щеки, словно это было нечто хрупкое и нежное, подушечками пальцев. — Шершавые, — прошептал Иван, ловя их губами. Лука, еле слышно выдохнув, запрокинул голову. Сердце надрывными толчками отдавалось в ушах. Зацепившись за изящный готический шпиль собора, над городом повисла полная луна. В её неверном свете он видел застывшее напряженное лицо Ивана, странно прозрачные, казавшиеся сейчас очень огромными, глаза. Иван мягко обвил его талию руками, зарылся лицом куда-то в шею, вызывая мурашки: — Луковка, мы стоим с тобой на краю пропасти… — Нет, — хрипло пробормотал в ответ Лука. — Мы уже падаем. Вместе… Губами отыскал его губы, и мир вокруг куда-то исчез… Лука проснулся от жажды, резко открыл глаза и прислушался. Колокол на ратуше ударил дважды. В спальне было темно, хоть глаз выколи, и так нестерпимо холодно, что ему показалось, что он промёрз до костей. Он протянул руку в поисках мехового покрывала, притянул спящего Ивана к себе, вжался в горячую спину. Немного согревшись, высвободил из-под одеяла ноги, прошлепал босиком по каменным плитам, растопил камин, напился воды, ледяной настолько, что свело зубы. Дрова весело затрещали, взметнув огненный сноп искр. Голова всё еще кружилась, как и холодный пол под ногами. — Дай воды, в горле пересохло, — раздался за спиной сонный голос. Лука дождался, пока Иван с жадностью напьется, потом снова юркнул к нему под одеяло, коснувшись ледяными ногами горячей кожи, уткнулся в обнимающую руку. Подумал, что это сон, конечно же, сон. Потому что, разве такое может быть на самом деле?! Жалкий сдавленный всхлип вырвался у него, заставив Ивана испуганно дернуться: — Эй, ты чего? Тебе больно? Лука в ответ лишь затравленно замотал головой, крепче обхватил его, едва ли не впиваясь ногтями в спину. — Послушай, — Иван умолк, потрепал его по голове, словно несмышленого ребёнка, — что тебя тревожит? Лука беспомощно вздохнул: — Ты должен жениться. У вас так принято. — У кого это «у вас»? — со странной ноткой в голосе переспросил Иван. — У благородных господ. Вы же обязаны обзавестись наследниками… Иван сделал глубокий вдох, потом продолжил спокойным голосом: — Луковка, неужели ты думаешь, что после сегодняшней ночи я смогу с тобой расстаться? — Но мы не сможем быть здесь вместе. Законы государства предусматривают смертную казнь для таких, как мы… — Так разве весь мир ограничен одним лишь только Загребом?! Что ты думаешь, например, про Novi Orbis? — Иван погладил его кончиками пальцев по спине, затем мазнул быстрым поцелуем по припухшим губам. — Спи! Утро вечера мудренее… Новый Свет? Лука поёрзал немного, раздумывая. Тепло, рожденное близостью крепкого тела, прогнало сомнения прочь. «Новый Свет, говоришь?! Забавно…» Проспав, кажется, всё на свете, босиком по холодному полу он потопал вниз по лестнице. На полу в прихожей, незамеченные ночью, по-прежнему лежали осколки разбитого вдребезги зеркала. Переступив через поваленный табурет, он опустился на колени, замер, разглядывая в них свое лицо, разбитое на множество частей. Тонкий осколок больно впился ему в кожу. И он, не мигая, заворожено уставился на ярко-красную струйку крови, тут же потёкшую по руке, спустя мгновение пришел в себя, выбрав блестящий кусочек поаккуратнее, быстро поднялся. Красные, пламенеющие даже в сумраке сердца, лежали на столе. Он протер осколок и положил его в середину украшенного пряника. — Ай! — раздалось за дверью. Прыгая на одной ноге, в кухню ворвался Иван, покачнувшись и едва сумев сохранить равновесие, повис на Луке, задышал горячо в шею: — Пряник, украшенный осколком зеркала? Что это значит? Почувствовав, как кожа непроизвольно покрывается мурашками, Лука пожал плечами: — Даже не знаю… Иван чуть-чуть подумал и немного торжественно произнёс: — Вот тебе мое сердце, взгляни на него и увидишь в зеркале, кому оно принадлежит…Финал №2
Лука сжал раскалывающиеся виски руками, некоторое время сидел неподвижно, глядя на стену остановившимся взглядом, вздохнул, допил бутылку до конца, устало опустил голову на стол и закрыл глаза. Утром он пришёл в себя не сразу. С трудом продрал глаза, потёр небритую щеку, кое-как распрямил затекшую спину. С первой попытки встать не удалось, его повело в сторону. Он нахмурился, пытаясь восстановить в памяти события вчерашнего вечера, и, вспомнив, негромко застонал. На полу в прихожей лежали осколки разбитого вдребезги зеркала. Переступив через поваленный табурет, он опустился на колени, замер, разглядывая в них свое лицо, разбитое на множество частей. Тонкий осколок больно впился ему в кожу. И он, не мигая, заворожено уставился на ярко-красную струйку крови, тут же потёкшую по руке, спустя мгновение пришел в себя, выбрав блестящий кусочек поаккуратнее, быстро поднялся. Красные, пламенеющие даже в сумраке сердца, лежали на столе. Он протер осколок и положил его в середину украшенного пряника.***
— Слышали ли вы, господа, о чем шумит весь город?! Некий мастер-лицидер (10) испёк пряники. Но говорят, что это очень необычные пряники… — с таким вопросом обратился бан Юрай Драшкович (11) после заседания Совета к своим приближенным. — Я не только слышал, ясновельможный господин, но и имел честь держать этот шедевр в руках. Мастер, которого зовут, как и меня, прислал свое творение в дар моему младшему сыну накануне свадьбы, — с важностью в голосе отозвался его ближайший помощник, подбан (12) Лука Ракитич. Со всех сторон тут же послышались оживлённые выкрики: — Как пряник выглядит? — Что в нём такого необычного? — Он вкусный?! — Господа, господа, угомонитесь, — успокаивающе произнес подбан. — Расскажу всё, что видел. Это пряник, знаете, этакое пламенное сердце, покрытое красной глазурью и украшенное белоснежным узором. А в центре у него находится маленькое зеркальце… — Зеркальце?! — недоуменно отозвались присутствующие. — Оно-то там зачем? — Ну, даже не знаю, — протянул подбан. — Наверное, для красоты. Сын мне ничего не объяснил…