***
— Лукита! Иванко! Подъём! — звонкий голосок Ясмины донёсся из-за закрытой двери и вырвал Ивана из сна. Он кое-как разлепил глаза. Солнце недавно встало, но в нехотя скользивших по комнате лучах уже весело танцевали крошечные пылинки. Вяло шевельнулось воспоминание о прошедшей ночи: кажется, он вчера чего-то испугался. Снаружи снова мелькнул неясный блик. Заметалось, запрыгало сумбурное: «Да что же это такое?!» Не глядя по сторонам, как был в трусах, Иван бросился к окну и… нервно хихикнул: там, где вчера ему почудилась белая фигура, стоял пышный куст, щедро усыпанный цветами — этакое белоснежное облако с необыкновенно сильным сладким ароматом. Он нахмурился, подумав, что наперед надо бы меньше небылицы перед сном вспоминать. Тогда и сон будет крепким. — Иво! Что ты там всё выглядываешь? — услышал он за спиной голос Луки. Тот сидел на кровати, широко расставив острые коленки, и машинально приглаживал рукой взлохмаченную шевелюру. Выгоревшие брови его были выжидающе сдвинуты, но Иван отметил про себя, что в вопросе не слышалось особого удивления. Прежде чем Иван отозвался, в комнату ворвалась возмущенная Ясмина с известием о давно готовом завтраке, тут же смущённо пискнула, и поспешно юркнула за дверь под добродушный смех брата. Смеющийся Лука выглядел так обыденно, что Иван решил все загадки оставить на потом. С практики велели вернуться со сказками. И у него ещё было полным-полно времени, чтобы со всем разобраться. Когда он спустился на кухню, Лука-старший скептически оглядел его узкие светлые джинсы и приказал снохе: — Достань-ка штаны и рубаху Стипе… По длине как раз… А ширина… Ну что же, по крайней мере, дышать в них точно легче… Лука-младший фыркнул, а Ясминка тихонько прыснула в кулачок, когда Иван вновь появился на кухне в широченных штанах и рубашке навыпуск. Он, мельком видевший отражение в зеркале, в ответ скорчил им рожу, чем вызвал взрыв смеха. Радойка успокаивающе погладила его по плечу: — Зато теперь, Иво, никакая колючка не страшна… — …и змея, сынок… — буднично добавил старик, мгновенно заставив Ивана оборвать веселье.***
Сборы были недолгими. Когда после плотного завтрака Лука-младший и Иван вышли во двор, там уже стоял молоденький ослик, всем видом выражавший крайнее недовольство: через его спину старик успел перекинуть две плетёные корзины с провиантом. Увидев новых зрителей, ослик попятился, взбрыкнул задними ногами, но был остановлен сердитым окриком хозяина: — Демократ, стоять! Что за упрямая скотина! — Кто-о? — Иван растерянно вытаращил глаза, но, вспомнив, хрюкнул: в Америке по осени прошли выборы и карикатурными изображениями осла и слона тогда были переполнены все югославские газеты (1). Ворота распахнулись, пропуская оглушительно мекающую скотину на улицу. Старик повернулся к Радойке, на ходу давая последние наставления, но слова его потонули в шуме, вырывавшемся из доброй полусотни глоток, и та в ответ лишь покивала, после вытянула перед собой руку тыльной стороной к себе, и, согнув ладонь, негромко проговорила: — Как моя ладонь ко мне гнётся, так и скотина моя с пастбища вернётся… (2) Зазевавшийся на неё Иван чуть не полетел на землю, споткнувшись о расстеленные на земле штаны (2). Лука успел подставить плечо и ответить на безмолвный вопрос: — Это шепоток — короткий заговор… А штаны… Ну-у, это примета, чтобы стадо не разбегалось… Овчарки сбили непоседливых созданий в одну плотную кучу, и, поднимая пыль, стадо потянулось по улочке. На краю деревни встретились две пожилые женщины. Лука-младший поздоровался с ними, они в ответ растянули губы в слащавой улыбке, но Иван успел заметить косые взгляды, которыми те их проводили. Лука-старший шел впереди, ведя на поводу навьюченного осла. Рядом, гордо запрокинув рогатую голову и тряся бородой, с достоинством шествовал — иначе и не скажешь! — чёрный козёл. — Ишь ты! Козёл-то словно Большой Иосип на параде! — желая завязать разговор, как бы ненароком обронил Иван. Лука, молчаливо шедший рядом, сделал страшные глаза: — Тихо! Деда услышит — заругается! Иван знал по опыту, в том числе и семейному, об отношении народа к президенту: умерший за восемь лет до его рождения, Иосип Броз «Тито» по-прежнему был популярнее в стране, чем Иисус Христос. Даже либерально настроенный отец однажды поддался веянию моды и купил себе футболку с надписью «Iosip Broz — dobar skroz» (3). Поэтому, не желая вступать на скользкий путь разговоров о политике, Иван поторопился перевести беседу в иное русло: — А куда будем девать молоко? — Что? Молоко? — Лука покосился на него с усмешкой. — Загляни-ка к ним под хвосты… Иван бегло взглянул в сторону стада и понял, что щеки его заливает румянец. — Не обижайся, бывает… — примирительно произнёс Лука. — Девки остались дома. За ними сестра присмотрит… С собой взяли одну-единственную, так что, проблемы «Куда деть молоко?» не будет… — А почему… — Иван запнулся, боясь задать очередной глупый вопрос, но Лука поощрительно кивнул, и он продолжил, — почему вы держите так много козлов? Ну, просто я слышал, что обычно предпочитают выращивать коз… Лука пожал плечами: — Многие в округе так и делают… Но теперь люди озабочены правильным питанием, а козлятина, между прочим, входит в пятерку самых полезных видов мяса. В нём просто уйма полезных микроэлементов. Тут тебе и натрий, и кобальт, и магний, и фтор… Иван пробурчал негромко: — Ох, не там мои родители ищут полезные ископаемые… Лука с улыбкой оглядел его с пят до макушки и неожиданно предложил: — А переезжайте сюда. Места здесь много… Думаю, уживемся как-нибудь… Хотя… — он почесал обгорелый нос, — слышал, может, такое: «Хочешь поссориться с соседями, заведи козу»? Иван улыбнулся: — В городе обычно говорят: «Заведи ребенка». С ребенком-то всё понятно. А с козами что не так? — О-о-о… — протянул Лука. — Знаешь, какие они свободолюбивые и независимые. За ними нужен глаз да глаз… И если не уследить, то, так сказать, вкусишь плоды этой самостоятельности… Потрава… — коротко объяснил он, поймав недоумённый взгляд Ивана. — Помнишь, дед говорил, что я был бы хорошим футболистом? Это вот им спасибо… — легонько огрел прутиком отбившегося козлика. — Когда держишь коз, умение быстро бегать, по-моему, самый полезный навык. Чтобы догнать и отогнать эту заразу от какого-нибудь прохожего или от соседского огорода … — Так как, говоришь, звали твоего первого тренера? — невинно хлопнув ресницами, поддел его Иван. — Изаура… Эх, и упёртая скотина была. Чуть зазеваешься, тут же исхитрится и обязательно сбежит… — раздавшийся заливистый смех заставил и Ивана рассмеяться тоже и взглянуть на собеседника с явной симпатией. Пожалуй, практика обещала стать интересной. — Далеко до пастбища? — поинтересовался он. — Нет, не очень. Минут тридцать… Вверх по тропе, через два поворота… — Лука махнул рукой, показывая в гору, куда среди нагромождений огромных обвитых плющом валунов, шла одна, хорошо протоптанная пастушья тропа.***
Велебит проснулся и наполнился звуками. Под ногами трещал белёсый от пыли щебень. Птицы распевали утренние песни, трещали, свистели, гомонили на разные голоса. Над цветами слышалось стрекотание и жужжание насекомых. Иван огляделся по сторонам, и у него захватило дух от вида, открывшегося перед ним: острые скалистые гребни отчётливо вырисовывались на фоне голубого неба и напомнили спину огромного спящего дракона с редкими тёмно-зелёными пятнами чешуи из хвойных деревьев. Поймав на себе взгляд Луки, он ошеломлённо улыбнулся: — Здесь так… так… — щёлкнул пальцами. — Чёрт! Никак не подберу подходящее слово… — Красиво? Иван досадливо поджал губы: — Нет, не то… Это слишком просто… — Великолепно? Превосходно? Изумительно? — Наверное, да. Это точнее… Знаешь, я был с родителями в Северном Велебите, так вот там больше леса, цветов и высокой травы. Но от здешних голых скал веет каким-то суровым, сдержанным великолепием. А воздух! Какой здесь воздух! Ложкой можно есть! Он принюхался и зажмурился от удовольствия: над горами царил терпкий густой аромат сосен. — Это пахнет паклина (4). — отозвался Лука. — Сосновая смола, которую изготовляли здесь с давних времен для пропитки корабельных деревьев. Говорят, что когда её варили, всю округу заволакивало чёрным дымом. Из-за этого некоторые считают это слово синонимом «pakao»… — Ада?! Лука кивнул в сторону от тропы к краю ущелья: — Загляни туда. Но осторожнее. Иван вытянул шею и посмотрел вниз: узкая, мрачная расселина густо поросла ощетинившимися тёмными пиками сосен-великанов, о чём-то глухо и тревожно шептавшимися между собой в царившем там полумраке. — Брр! Похоже! Аж мурашки по коже! — Точно! — Лука понимающе усмехнулся. Тропа, то расширяясь, то снова сужаясь, поднималась вверх и становилась всё круче. Стадо растянулось по ней узкой полосой. Изрядный отрезок пути пришлось идти вдоль отвесной скалы. Храбрясь изо всех сил, Иван буквально силой убедил себя не зажмуриться на узенькой тропинке, и за это удостоился беглого одобрительного взгляда Луки, шедшего впереди: — Мы уже почти пришли. Гляди, дед завернул за поворот? Спустимся вниз, и всё… Чуть погодя, глядя, как маленькие рогатые разбойники бесстрашно и непринуждённо скачут по краю обрыва, Иван сказал: — Всегда удивляло, как козы держатся на отвесных скалах. Неужели не падают? Он надеялся, что произнёс это без дрожи. Прежде, чем ответить, Лука пробормотал про себя: «Ненавижу этот кусок дороги», заставив Ивана испытать тёплое чувство благодарности, затем отрицательно качнул головой: — Бывает! И падают, и даже разбиваются насмерть… — но, видимо увидев промелькнувший испуг, добавил, — но редко…***
Они обогнули каменный выступ, и оказались на горном плато. Иван никогда не считал себя знатоком цветов, но на одно короткое мгновение ему захотелось им стать, так как перед ними раскинулось роскошное пёстро-зелёное лоскутное одеяло с нашитыми на него разноцветными — алыми, сиреневыми, малиновыми, жёлтыми, лиловыми, голубенькими, розовыми, фиолетовыми — заплатками мелких луговых цветов. Лука улыбнулся его восторгу, и Иван чуть виновато пробормотал: — Просто в городе за год забываешь про лето… — Разумеется, — согласился Лука и очень серьёзно предупредил. — Только не отходи далеко за границы плато, потому что там… — он кивнул в сторону серых каменных уступов, — предостаточно гадюк. Припомнив свою встречу со змеей, Иван незаметно поёжился. Однако Лука это заметил и мягко коснулся его плеча. — Возможно, тебе это покажется чудом, но здесь… — он обвёл вокруг рукой, — этих гадин нет. И вообще, гадюка никогда не нападает на человека просто так. Исключительно, если наступишь. Однако, — задумчиво протянул он, — в детстве знание этого факта не особо утешало, да и, если честно, я их до сих пор боюсь, хотя давно должен бы привыкнуть. — Даже не могу представить, как к этому можно привыкнуть! — горячо воскликнул Иван. — Наверное, я подобрал неправильное слово. Скорее подойдёт — смирился… — И как можно с этим смириться, тоже не представляю… — О, отец выбрал для этого самый радикальный способ — убил гадюку (кстати, говорят, за убийство змеи снимается сорок смертных грехов!), положил в бутылку и поставил дома как украшение. Посмотрев в вытаращенные глаза Ивана, Лука негромко рассмеялся: — Словом, будь осторожен! Да и змеи не страшнее, чем волки… Иван искоса взглянул него: — Решил вывалить на меня все местные ужастики сразу, да? — Эге-гей! Поторопитесь-ка! — донёсшийся до них громкий окрик Луки-старшего заставил их прервать разговор. Стоило признать, что место для пастбища было выбрано идеальное. Чуть ниже плато, в небольшом котловане, обнаружилось зеркально-чистое озеро, пополняемое водой из змеящегося по горному склону ручья. Когда они отправились туда за водой, то нашли небольшую земляничную поляну, густо покрытую переспевшими ягодами. — Здесь есть всё, что нужно для счастья простому горожанину, приехавшему на лето в деревню… — заявил Иван, отправляя пригоршню земляники в рот и слизывая с пальцев красный сок. — Смотри, не облопайся… — еле сдерживая смех, предупредил его Лука. — Иначе будешь бегать по кустикам… — Не дождёшься… — Иван без лишних слов показал ему язык и наклонился за новой порцией ягод. Вдруг он заметил возле трухлявого пенька гриб, неподалёку ещё один… другой… третий… Присмотрелся: грибы росли аккуратным ровным кругом, вычерченным будто циркулем. Потянулся было сорвать, но Лука схватил его за плечо: — Не надо… Иван удивился. Он был почти уверен, что это съедобные грибы, такой от них исходил аппетитный грибной дух. — Деда рассказывал, что такие круги получаются от того, что здесь, на этой поляне, всю ночь протанцевали местные феи. А поскольку не все из них бывают дружелюбными, грибы запросто могут оказаться ядовитыми… — Лука слегка прищурился, явно ожидая насмешки. — А ты сам-то веришь в это? — Как не верить?! — Но это же грибы! Разве вы их не собираете? — Здесь не собираем… — Лука сделал особый упор на слово «здесь» Иван поморгал, хотел ещё что-то сказать, но передумал. Ему вдруг ярко представилось, как огромная луна заливает серебристым сиянием полянку. В её мягком свете беззаботно кружат малютки-феи — их белые платьица расшиты жемчужными нитями, за плечами трепещут прозрачные крылышки, — топчут маленькими изящными ножками траву. А поутру в вытоптанных кольцах вырастают грибы. Стоило признать, это было чудесно! (5) В конце концов, Иван не собирался соваться со своим уставом в чужой монастырь. Хочется местным жителям в это верить, так пусть и верят. Он ехал сюда за сказками. Так вот же они! Хочешь — хорошенько запоминай, ещё лучше — записывай. К тому же, его самого всё больше очаровывал этот мир: все эти шепотки Радойки; прибаутки Луки-старшего, которыми он сдабривал свою речь; блюдце молока для домового; и этот парень, Лука-младший, почти его ровесник, который получил незаурядную профессию авиамеханика, но продолжает так по-детски верить в чудеса. Мир, который находился почти рядом, (всего-то в двух часах от Загреба!), но был столь не похож на тот, в котором вырос сам Иван.***
Сам луг, окаймлённый приземистыми зарослями кустарника, был разделен стареньким забором на несколько загонов, в один из которых под надзор собак отправилось пастись стадо. Козлики весело разбежались по подлеску, обдирая молоденькие веточки, и изредка опуская жующие морды в прогретую солнцем траву. Демократ без устали помахивал хвостом и старался не отставать от своих собратий. Овчарки развалились в тени, лениво вытянув перед собой мощные лапы. Они-то прекрасно понимали, что при свете дня их оживлённо мекающим поднадзорным ровным счётом ничего не угрожает. На краю поляны у отвесной скалы стоял огромный тис — с мощным стволом, многовершинной кроной и размашистыми ветвями, — мягкими иглами которого была устлана земля. Под этим-то деревом они общими усилиями стали обустраивать лагерь: настелили лапника и сухой травы, сверху поставили палатку, натаскали валежника, вычистили и наполнили свежей водой поилки. Затем Лука-старший обошел луг по границе, беззвучно шевеля губами, словно что-то приговаривая на ходу. — Что он делает? — спросил Иван, усердно чистя картошку для супа. — Заговор от змей читает… — откликнулся Лука. Иван уже с неприкрытым интересом похлопал ресницами: — И что, помогает? — Разумеется, — серьёзно ответил Лука. — Кар! Кар! Кар! — донеслось с ветки воронье карканье. Иссиня-чёрная птица явно прислушивалась к разговору. По крайней мере, Ивану так показалось. — Пошёл отсюда прочь! — замахнулся на неё Лука. Ворон даже не испугался: он упорно перепрыгивал с ветки на ветку, то поднимаясь к верхушке, то спускаясь до уровня их глаз. — Зачем ты его гонишь? — Не к добру это, — Лука зашарил по земле в поисках чего-нибудь потяжелее. — Ишь, как распрыгался! Беду подзывает. Громкое карканье стало насмешливее, а колдовское блестящее око смотрело на них прямо-таки с человеческим вниманием. Над костром неожиданно забулькал чайник, одновременно с ним из котелка повалил густой аппетитный парок, и Иван приподнял брови: — Оставь птицу в покое, и сдвинь-ка лучше чайник на угли да завари чай. Вон и дед идёт. Лука-старший как-то грузно уселся на поваленное дерево, принял кружку из рук внука, но пить не торопился, долго мешал ложечкой сахар и о чём-то хмуро размышлял. Лука и Иван переглянулись, выжидающе уселись напротив, но не один из них не решился прервать молчание. Наконец старик откашлялся: — Чудно! Впервые за много лет я встретил гадюку… Лежит на пеньке, окаянная, не ворохнётся… — И что с того? — недоумённо произнёс Иван. — Случайно заползла. Здесь вроде как нет непроходимых границ… Лука-старший тяжело вздохнул, немного погодя добавил в раздумье: — Надеюсь, что ты прав, сынок. Он отыскал в кармане пачку папирос и спички, с видимой досадой закурил. — А какой вы заговор читали? — Иван на миг замялся, но тут же продолжил. — Ну, против змей… Или это секрет? — Да, тайны в этом большой нет, — Лука-старший щелчком сбил пепел с папиросы. — «Иди в поле, иди в лес, а ты, змея три аршина, в землю влезь…» Ворон, до этого неподвижно сидевший на ветке, при этих словах встрепенулся, громко крикнув напоследок, сорвался с дерева и был таков. Это произошло так неожиданно, что старик охнул и глухо выругался.***
Вечер наступил как-то быстро, сразу резко похолодало. Необходимые дневные дела были переделаны — скошена трава в ближайшем загоне, на ночь туда переведено стадо, свежая вода вновь набрана в поилки, и вновь собран хворост, — и они все вместе собрались на полянке под деревом. Иван, боявшийся стать обузой и оттого весь день пахавший как лошадь, только теперь ощутил, насколько сильно он вымотался. Он прислонился к шершавому стволу, прикрыл глаза, не в силах больше бороться с усталостью, но почувствовав, как на плечи легло что-то тёплое, вздрогнул и пришёл в себя. — Так лучше? — вполголоса поинтересовался Лука-младший, накинувший на него одеяло. — Может, ты приляжешь пока? — Спасибо… — Иван смущённо кивнул, но прилечь отказался. — Боюсь, что как только приму горизонтальное положение — сразу вырублюсь… Лука усмехнулся: — То же самое было и со мной в первый день отпуска… Ну, отогревайся, — он неожиданно заботливым жестом поправил сползший край одеяла, застенчиво пояснил. — Здесь так всегда бывает. В горах-то… Днем жарко, а ночью свежо. Он опять занялся костром. Вскоре жизнерадостно затрещали ветки, выбрасывая в загустевшее синью небо золотистые искры, а на скатёрке появилась незамысловатая деревенская снедь: крупно нарезанные ломти хлеба, куски холодного мяса, яйца, огурцы, помидоры, сыр и корзинка фруктов. — Ничего, сынок. Завтра, когда всё устаканится, будут сказки… — Лука-старший ободряюще потрепал его по плечу. — А сейчас подкрепитесь и отдыхать. Вам, молодёжи, сон необходим… Иван, соглашаясь, покивал головой: сегодня ему точно не до практики. Лука-младший вскинулся было, собираясь поспорить, но дед, поняв ход его мыслей, с ходу отмёл все возражения: — Всё равно сна ни в одном глазу… Я посижу у костра с собаками. А поспать и днём можно, если захочется… Арчи! Джек! Овчарки, услышав свои клички, неторопливо поднялись, потянулись, потёрлись носами о его колени, и, положив свои мохнатые морды к нему на колени, задремали стоя. После сытного ужина они отправились спать в палатку. Иван поёрзал, несколько раз шмыгнул носом — тело ломило от усталости и непривычных нагрузок, а спать на почти земле было жёстко, неудобно и зябко. — Двигайся ближе, вдвоём теплее… — явно устав от его возни, сонно пробормотал Лука, приподнял одеяло, и Иван без долгий раздумий подкатился под горячий бок. Этого хватило, чтобы зубы (наконец-то!) перестали выбивать дрожь, и он смог задремать.***
Хриплое карканье раздалось почти над ухом. Иван резко распахнул глаза, ему показалось, что кто-то тихонько позвал его по имени. Шепот прозвучал глухо, точно издалека. Он взглянул на безмятежно похрапывавшего с приоткрытым ртом Луку, хотел было разбудить его, но в последний момент передумал. В палатке уже стоял предутренний полумрак. А это значило, что никакие ночные кошмары не могли его напугать. Иван отодвинул полог и разом оказался в кольце сумрачно-серого тумана, окружившего их поляну. Предрассветный ветерок налетел нежданно, пробрав до костей промозглой стынью. Собаки стояли около потухшего костра, навострив уши, но их хозяина нигде не было видно. Один из псов при виде Ивана слабо вильнул хвостом, но тотчас оскалился и предупредительно зарычал. Неведомая тёмная тень колыхалась в плотной туманной дымке. Неожиданно за белёсыми клочьями тумана застучали дробно копытца, коротко шорохнули по ветвям тяжёлые крылья и послышался звонкий, словно колокольчик, смех. Он доносился отовсюду сразу, раздаваясь, казалось, во всех сторон. Ладони моментально вспотели, а волосы встали дыбом. — Кто здесь? — крикнул он в пустоту и… проснулся. Сердце его стучало, билось о рёбра так, что могло разбудить всё живое в округе. Иван сел, дрожавшими руками пригладил взлохмаченные волосы и оглянулся. В палатке он был один. Странное чувство неприятным холодком расползлось в груди. Вновь приснившийся сон (да, сон ли это?!) выглядел слишком уж реальным. — Встал? Тогда пойдём заморим червячка… Иван оглянулся. Лука приветливо улыбался, просунув голову в распахнутый полог палатки.***
Иван сидел с большущей кружкой чая в руках, вдыхая его терпкий травяной аромат разомлевшего под солнцем луга. Золотистые лучи проглядывали сквозь тонкие ветки и вырисовывали на поляне причудливые узоры. Прошедшая ночь украсила чуть примятую траву крупными жемчужинами росы, которые сейчас блестели и переливались в ясном утреннем свете. Вокруг была такая красота и безмятежность, что он невольно удивился своему сновидению. Ему хотелось верить, что, несмотря на всю пугающую реалистичность, это был всего лишь типичный ночной кошмар. О том, что что-то подобное виделось ему ещё в деревне, Иван предпочёл не думать. — Ты сегодня что-то слишком молчалив. И выглядишь не очень… — прозвучал над ухом голос Луки-младшего. Иван поднял голову — дед и внук стояли и смотрели на него с одинаковым беспокойством. «Сказать или не сказать?» — мелькнуло в мыслях и… пропало. — За год отвык спать на свежем воздухе… В подтверждение своих слов Иван протяжно зевнул и потянулся. Лука-старший недоверчиво прищурился, и Ивану почему-то захотелось спрятаться от этого пытливого взгляда, но он бодро произнёс: — Так, что у нас сегодня по плану? — Тут по плану каждый день одно и то же… — фыркнул Лука. — Замечательно… — Иван одарил его деланно-безмятежной улыбкой, и твёрдо сказал себе. — Это всего лишь сон… Сон повторился следующей ночью. И через ночь… И ещё одну… Он повторялся три ночи подряд с поразительным упрямством, и казался до ужаса правдоподобным. Но напрасно Иван вглядывался в туман: ни одно из сновидений никогда не доходило до развязки, хотя еженочно добавлялись новые детали. Во вторую ночь собаки, сердито ощетинившись, ворча и скаля зубы, пытались остановить его, подталкивая носами в сторону палатки. В третью ночь Иван наконец-то отчётливо расслышал, что шепчет прохладный туман, ибо голос был везде — сбоку, впереди, за спиной — вокруг него: — Иванко! Иди ко мне… Я жду тебя! По коже внезапно побежали мурашки, ибо голос был женским. Откуда здесь взяться женщине? На мгновение его охватила паника. Мелькнуло тревожное: — Я, что, схожу с ума, что ли? Он так напряжённо вглядывался и вслушивался, что у него заболели глаза и уши. Но голос был таким пленительным, таким манящим, что воображение мгновенно в красках нарисовало Прекрасную деву, прелестную и печальную. В последний момент, когда Иван уже был готов шагнуть в лохматую сумрачную завесу, собаки схватили его зубами за штаны, не выпуская за пределы поляны. В четвёртом сне собак уже не было и в помине. Однако он, всё-таки опасаясь, что они появятся и могут помешать ему, торопливо вошёл в туман. Разом наступила нехорошая, аж до звона в ушах, тишина. По телу сразу разлился зябкий леденящий холод. В серых бесформенных клубах, окруживших его, чуялся запах затхлой подвальной сырости. К нему примешивался еще какой-то слабый аромат — сладковатый тошнотворный, похожий на запах стоялой болотной воды или… мертвечины. Глубоко втянув тяжёлый воздух, Иван попытался было понять, откуда это так пахнет, но не успел: неясная фигура, полностью скрытая под струящейся тёмной тканью, внезапно промелькнула перед ним. Он в испуге отшатнулся, проглотил подступивший к горлу комок страха. Вдруг невесть откуда налетел бодрящий ветерок, принеся с собой медвяный запах луговых цветов. В туман, нагоняя ещё больше страха, ворвался звонкий смешок… Цоканье копытцев, мягкий шелест крыльев, переливчатый смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков… — каждое утро все его сны обрывались одинаково. И каждое утро он порывался рассказать о своих снах, но всякий раз (словно какая-то неведомая сила строго-настрого запрещала это делать!) почему-то думалось: — Да ну, к чёрту! Заикнись, что сна испугался — засмеют… К тому же, Ивана не покидало щемящее чувство досады от того, что он так до сих пор и не увидел, что будет дальше. Та таинственная незнакомка из сна… Она звала его на помощь. Он был уверен в этом. От кого и почему её надо было спасать, он не понимал, Но точно знал, что она отчаянно ждёт подмоги. После этих ночных кошмаров Иван чувствовал себя вялым и разбитым. Не замечая встревоженных взглядов деда и внука, огромным усилием воли заставлял себя вставать, буквально силком впихивал в себя еду, и совершенно забыл о своей практике. Напрасно после ужина Лука-старший неторопливо раскуривал папиросу, явно собираясь поговорить: быстро перекусив, Иван уходил в палатку, закутывался в одеяло, и тоскливо ждал, и страшился наступающей ночи. Когда утром пятого дня Иван выполз из палатки, первое, что он увидел — это обеспокоенный взгляд Луки-младшего. Когда они встретились глазами, Лука почему-то помрачнел и торопливо окликнул деда. Лука-старший с минуту внимательно смотрел на Ивана, потом хмуро проворчал: — А ну-ка, мил человек, купаться! Быстро! Внучек, пригляди-ка за ним! — Купаться? Сейчас? — Иван потёр воспалённые веки и огляделся по сторонам. — Но… — Никаких «но» — отрезал Лука-старший, затем, в попытке смягчить невольную грубость, неловко похлопал его по спине. — Ступай, сынок! Уважь старика… Солнце ещё не встало, хотя было уже довольно светло: бледно-голубое небо окрашивалось нежнейшими розовыми красками зари. Луг и озеро обволокло белым пушистым одеялом тумана, столь непохожим на серый морок из его сна, что Иван спорить не стал и безропотно стянул полотенце с ветки. Отчего-то ему самому захотелось побыстрее окунуться в воду и смыть с себя свои странные сновидения. Лука встрепенулся, хотел что-то спросить, но, передумав, молча потянул Ивана за рукав, и тот, едва переставляя ноги, послушно поплёлся следом вниз по тропе. Тяжело крутилась, подобно несмазанной шестеренке, какая-то мысль, но сосредоточиться у Ивана не получалось: трава под его ногами была мокрой от росы и кроссовки ужасно скользили. Лишь при виде спокойной глади озера он наконец-то её, эту мысль, сформулировал: — Дед вроде как строго-настрого запретил нам плавать здесь перед рассветом и в сумерках… Лука неопределённо хмыкнул: — Ну, из любого правила бывают исключения… Над озером дрожала серебристо-розоватая дымка. Сквозь прозрачную зеленоватую толщу воды виднелись пучки коричневато-бурой травы на дне. Зеркальная неподвижная гладь манила к себе, поэтому Иван торопливо разделся и вошёл в тёплую как парное молоко (да, избитое сравнение, но на ум ничего другого не приходило!) воду. Наклонился, ополоснул лицо, затем обернулся: Лука сидел на берегу, как был, в одежде и не сводил с него глаз. Иван недоумённо сдвинул брови: — Ты как-то слишком буквально выполняешь поручение деда… Лука махнул рукой, мол, не обращай внимания. Иван пожал плечами, оттолкнулся от дна и поплыл на середину озера. Когда он, дрожа от прохладного утреннего ветерка, выбрался на берег, туман уже ушёл, солнце поднялось над горизонтом, и всё вокруг — блестевший от росы луг, озеро, горы, — стало золотисто-зелёным. — Ну, как ты? — осведомился Лука, слишком серьёзно, так, словно, догадывался о кошмарах. — Со мной всё нормально… — недолго думая, отмахнулся Иван. Но всё-таки решился прислушаться к себе — удивительно, он вроде бы плохо спал в предыдущие ночи, но после купания ощутил себя бодрым и полным сил: в ушах не шумело, глаза, в кои-то веки, не были словно засыпаны песком, — и медленно, с невольным восхищением повторил. — Действительно, всё нормально. Вода в озере будто целебная… — Конечно, целебная… Это же вилино озеро… — Той, которая… — Иван помахал руками, словно птица — крыльями. — Ага, — без улыбки подтвердил Лука. — У нас в деревне все знают: если поплавать здесь, то затянутся раны на теле и все болячки отступят. Раньше, говорят, сюда многие наведывались. Кто руки-ноги больные лечил, кто спину… — Раньше? А сейчас что? — А сейчас в деревне считают, что неладное это место. Сюда, кроме нас с дедом, больше никто и не ходит… — Почему? Лука неохотно откликнулся: — Боятся… Может, ты заметил, как на нас женщины в деревне смотрели с неодобрением… Просто один дурной человек захотел поймать здешнюю вилу. Он был неместным, приехал откуда-то издалека. Ушёл сюда под вечер, и не вернулся. Наутро люди в деревне заволновались, отправились на поиски… Он лежал здесь, на берегу, живой… Только радости от этого было мало… — С ним что-то случилось? Лука медлил с ответом, наблюдая за ползущим по травинке муравьём. У Ивана появилось странное чувство, что он обдумывал, стоит ли рассказывать дальше. Всё же решившись, дескать, хочешь верь, хочешь не верь, сказал как отрубил: — Вила наказала его… Он был полностью парализован… И полностью ослеп… Здравый смысл, впрочем, не собирался так скоро сдавать своих позиций, заставив Ивана коротко хихикнуть. Но смешок вышел неискренним и каким-то натянутым: — И все сейчас же решили, что виновата вила, а не, положим… инсульт. Или, на крайний, инфаркт… — Берег рядом с ним был испещрён ямками — следами козьих копыт. А в руке он сжимал несколько белых перьев… — просто ответил Лука, потом усмехнулся. — Трудно объяснить это с рациональной точки зрения, а? — Почему же вы не боитесь? — Чего же тут бояться? — помолчав, уклончиво буркнул Лука, взглянул искоса, и Ивану показалось, что парень что-то от него скрывает. «Дед что-то видел…» — внезапно пришло на ум сказанное ещё в Модричах, и он растерянно прикусил губу: еще совсем недавно он ни за что бы не поверил в это, скорее всего, даже позубоскалил бы от души над такой наивностью. Но теперь, после своих сновидений на зыбкой грани морока и яви, такой ответ не сильно бы удивил. Более того, он даже был бы готов к чему-то подобному. Надо же, как быстро он, оказывается, привык. Ведь ещё и недели не прошло, как он здесь, а его способность изумляться — Да сколько можно! — уже исчерпала себя. И если бы сейчас из-за кустов вышла какая-нибудь фея с волшебной палочкой наперевес, он бы даже бровью не повёл. Чуть погодя Иван зацепился за слова о следах от козьих копыт. Ну, так и есть!.. Перестук копыт, шорох крыльев… Что же такое получается? По всему выходит, что это вила является к нему во снах… Но в чём он провинился, что она так мучает его и… ту деву, просящую о помощи? Поднимаясь к лагерю, он постарался припомнить всё, что когда-либо слышал вилах. Выходило неладное: они могли летать как птицы, вызывать бурю и град, поднимать ураганы. Были способны убивать взглядом. Попавшего в их хоровод юношу затанцовывали до смерти… Если люди умудрялись ненароком заснуть в месте, где отдыхали вилы, то надолго заболевали. Если пили из заповедного источника, то слепли… В старину, говорят, молодые мужчины, прельстившись красотой вилы, отбирали у них крылья, брали в жёны. Но такой брак никогда не заканчивался удачно. Рано или поздно вила обманом и хитростью выманивала свои крылья обратно и улетала (*)… Вспомнив это, Иван в который раз подумал, что должен рассказать о своих кошмарах, но… «Сначала сам всё выясню… Пойму, что же это такое: горячечный бред, причудливая игра воображения или какая-то альтернативная реальность… — решил он про себя. — А потом скажу…» К тому же, в сегодняшнем сновидении незнакомка была почти рядом. Наверное, он вот-вот увидит её лицо… Когда они вернулись к палатке, оказалось, что Лука-старший уже успел развести огонь и что-то готовил. При виде их старик прищурился и остро всмотрелся в Ивана: — Накупался? Ивану показалось, что этот простой вопрос был задан весьма напряжённым тоном, да ещё и не ему, а своему внуку. Но он всё-таки покивал на всякий случай. — Вот и ладненько! — мягко усмехнулся старик. — Озеро-то, оно, лечит… После полудня жара стала нестерпимой. Устроившись в тени густого кустарника, рогатая братия щипала ветки, лениво переговаривалась и хлопала ушами, отгоняя назойливых насекомых. Гудели пчелы, звонко трещали цикады. Горьковато-терпкий аромат лугового разноцветья пьянил не хуже, чем вино. Со лба ручьём стекал пот, одежда взопрела насквозь. От летнего зноя дрожал воздух и огнём обжигал пересохшее горло. — Ишь, палит без передыху! Всю макушку изжарило! Перекур… — Лука-старший, всё утро пролазивший по склону горы в поисках каких-то трав, корешков и ягод, уселся под деревом, вытер взмокшее лицо. — Идите, искупнитесь… Да и мне ведро прихватите… После купания полегчало, даже захотелось поесть, хотя утром кусок в рот не лез. Иван подцепил на сухарь кусок тушёнки, сверху украсил немудрёный бутерброд помидорной долькой, подтянул к себе кружку чая. Воспоминания о ночных кошмарах куда-то отступили. Зато совершенно некстати всплыла в памяти практика. Скоро надо было возвращаться домой, а он так ничего и не записал. Конечно, известная студенческая байка авторитетно утверждала, что можно выучить китайский язык за одну ночь. Но у него не было никакой уверенности, что подобное могло сработать и с его домашним заданием. К тому же, он столько дней не проявлял к нему ни малейшего интереса. Иван тяжело вздохнул, не зная, как приступить к разговору, который до сей поры игнорировал. Но его опередил Лука-младший, усердно жевавший рядом такой же бутерброд. Он бросил беглый взгляд на Ивана и обратился к Луке-старшему: — Деда, расскажи что-нибудь… Какую-нибудь быличку… Выразив признательность улыбкой, Иван с надеждой уставился на старика. Тот неторопливо, мелкими глотками, прихлебывал чай и что-то сосредоточенно обдумывал. Лука громко повторил вопрос. Старик сморгнул и улыбнулся: — Быличку, говоришь? Ну, слушайте… Жила у нас (Ты уж не помнишь её, внучек!) на окраине деревни, аккурат возле кладбища, бабка Мирна. Жила одна, держала козу, которую и повадилась по лету выгуливать на погосте. Отведёт свою кормилицу туда утречком, привяжет к колышку на длинной веревке. Та и бродит там весь день средь крестов… Хоть и возмущались селяне, но ругали её за спиной, ибо была старуха, несмотря на имя, склочная и зловредная… Вот однажды верёвка возьми и оборвись… Бабка вечером шасть на кладбище, ан козы-то нет на месте… Упала бедняжка в приготовленную уж не упомню для кого могилу, да стоит там молча. Конец веревки на краю ямы-то остался. Ну, бабка, значит, и подумала: — Никого звать не буду… Коза небольшая, сама вытяну… Да оступилась, да сама вслед за козой в могильную яму и полетела. Стала криком кричать, звать на помощь. Мимо девки проходили, вроде как с гуляний возвращались, услышали её, перепугались знатно, в деревню побежали, тут же растрещали, раззвонили. Мужики за вилы да на погост… А к тому времени уж стемнело, звезд, что гороха, на небе высыпало. И в этой темноте голос из-под земли зовущий… Жуть, да и только!.. Долго ли, коротко ли, но старая Мирна сумела убедить их, что она живой человек, бросила им конец верёвки… — Что-то бабка слишком лёгкая… — лишь это и успел вымолвить один из мужиков. В ту же минуту из могилы показалась рогатая башка с бородкой. Мужики всё побросали и бежать… (6) — Глянь-ка, у вас здесь что не коза, то тренер… — с трудом выдавил из себя Иван, заставив Луку хрюкнуть. — Мужики, поди, олимпийский рекорд по бегу поставили… И они, некоторое время уже кусавшие губы в попытке сдержать рвущийся смех, не выдержали и расхохотались. — Ну, деда, это же детская страшилка… Расскажи нормальную страшную сказку, — отсмеявшись, попросил Лука. — А по мне, так вполне жуткая, — Иван растёр по щекам невольные слёзы смеха. — Бабка-то, поди, до утра в могиле просидела… Лука-старший весело посмотрел на хихикающих парней и подтвердил: — А то! Просидела аж до следующего полудня, до самых похорон… Ну-у, от всего этого и польза была: Мирна после такого приключения тише воды, ниже травы стала… — Вот так и рождаются все новые страшилки, — фыркнул Иван. — Через некоторое время местный люд на деревенских посиделках будет уже, минуя бабку, божиться, что из могилы чуть было не вытащили самого дьявола… Механизм «испорченного телефона». Старик шумно отхлебнул из кружки: — Твоя правда, сынок. За исключением одного маленького «но»: многие, да, но не все… — потом он обратился к внуку. — А страшные сказки — отчего же не рассказать? — расскажу. Но, сам знаешь, их лучше у ночного костра слушать… День, забитый под завязку рутинной суетой, прошёл как обычно. Но вот солнце упало за горные вершины, вечерние облака сменили свой цвет с оранжево-розового на сиренево-васильковый. И вскоре мириады звёзд приветливо замигали в чёрно-лиловом небе. Лука-старший наконец-то перекусил последнюю нитку (он зашивал в наволочку собранную поутру и уже высохшую до хруста траву), бережно спрятал иголку за воротник и бросил получившуюся подушку в руки Ивану: — Держи-ка, сынок! Иван уткнулся в неё носом. Она благоухала тонкой горечью выгоревшего на солнце разнотравья, ещё сосновой хвоей и тёплой пыльной землей — всем тем лучшим, чем пахнет лето. В голове пронеслось радостное «Эх, и крепко сегодня буду спать», и он с изумлением поймал себя на мысли, что и думать забыл про ночные страхи. Отужинали они быстро, и Лука-младший улёгся на вытащенный из палатки спальник и выжидающе уставился на деда: — Ну, теперь сказки? — Почему бы и нет… — старик открыл новую пачку папирос, кряхтя, наклонился к костру, неторопливо прикурил от головёшки. — Страшные? Лука-старший махнул рукой: — Какие уж вспомню… Не обессудьте… Сказки были… волшебными: одна плавно перетекала в другую, и Ивану чудилось, словно перед глазами кружился чудесный калейдоскоп с яркими картинками-стекляшками. Лука-старший рассказывал о полуднице, которая может прикинуться высокой статной девой, или косматой старухой ростом с османские ичиги. Стоит немного заработаться и пропустить полуденный отдых, и она тут как тут: появится прямо из раскалённого зноя, протянет к руки к шее, вот-вот свернёт. И одно от неё спасение. Надо медленно, неторопливо поведать ей, как растить хлеб от маленького зёрнышка до калача на столе. Заскучает полудница за рассказом — тогда уцелеешь… Рассказывал он и о маленьком человечке Жиреке, который собирает здесь из ведомых ему одному цветов сок и становится невидимым. Как и любой другой лесной житель, малыш очень не любит, когда за ним следят, и оттого заманивает неосторожных путников в чащу леса, где они пропадают бесследно. А ещё о таинственных пещерах, в которых по определённым дням загораются голубые искорки неведомых огней. И если ты храбр, то можешь, следуя по этим огонькам, отыскать несметные сокровища. Впрочем, найти клад можно, и не спускаясь так глубоко: на высокогорных лугах Велебита короткими летними ночами можно увидеть зеленоватое пламя, обвивающее кроны некоторых деревьев. Увидишь такое — перекрестись, ибо так сверкают зубы дьявола. Там, где оно появилось, нечистый закопал свои богатства. Но чтобы выкопать его, требуются тайные знания и незаурядное мужество. — А про фей? Или ведьм? — Хм, можно и про фей, и про ведьм… — В дубовых чащах Велебита растут фиолетовые колокольчики, внутри которых живут феи. Несмотря на то, что эти крошки так малы, злые люди всё равно должны их опасаться. Но к тем, кто их уважает, феи относятся доброжелательно: вызывают дожди в засушливое лето, оставляют еду у дверей бедняков, заботятся о сиротках, и, говорят, учат их волшебному языку и открывают им все секреты сказочного мира. Поэтому, при встрече с ними нужно опустить глаза долу и пойти дальше своим путем, не тревожа и не беспокоя их. Ну, а ведьмы… Что ж, ведьмы! Во все времена были женщины, которые знали много больше, чем остальные… женщины, которые владели тайными знаниями… Сначала их уважали и опасались. Долго ли, коротко ли, стали только бояться, избегать и обвинять во всех бедах. Чтобы выжить в этом новом для них мире, ведьмам пришлось скрыть свою сущность и перейти на сторону тьмы… Одетые в чёрные лохмотья, с лицами, закрытыми платками, они стали предпочитать ночной образ жизни… Важным сборищем ведьм была ночь летнего солнцеворота, когда они собирались на горе Клёк… Это там! — Лука-старший махнул рукой куда-то в сторону. — Добирались они туда на ослах и лошадях… Но не животные это были, а заколдованные люди, которым не повезло случайно встретить ведьму на дороге в ту ночь… Кстати, ведьмы с феями обычно враждовали: сеяли колокольчики, приманивали туда сказочных малюток, собирали из таких цветов букеты, наделяли их опасной чародейной силой и продавали на базаре наивным покупательницам… Иван зябко передёрнул плечами — вспомнилось вдруг тёмное несуразное одеяние старухи с вокзала, — но на вопросительный взгляд старика ничего не ответил. — Что с ведьмами происходит после смерти? — подал голос молчавший до этого Лука. — Сейчас чайку попьём, согреемся перед сном, — Лука-старший подкинул хвороста в костёр, передвинул к огню чайник, потом продолжил. - Некоторые думают, что ведьмы прямиком отправляются в геенну огненную. Ерунда, считаю… Мне кажется, что её душу ни в раю (уж точно!), ни в аду не ждут… — А в ад-то почему нельзя? — прервал своё молчание Иван. — Ад, в какой-то мере, территория, которая относится к юрисдикции бога. Ведьма же отвергла Творца. Поэтому, не принятая ни в преисподней, ни в райских кущах, душа её после смерти тоже может вступить на тёмный путь… Слышали, небось, про заложных покойников? — Да… Нет… — одновременно откликнулись Лука и Иван. Старик хмыкнул: — Заложные покойники — умершие неестественной смертью — самоубийцы, умершие из-за пьянства, утопленники, некрещеные, убитые и не погребённые… Земля их не приняла, в загробном мире места им тоже нет. Оттого тени их (пока тело где-то тлеет) и шляются по свету. Раньше старики сказывали, что с такой-то вот нежитью души колдунов да ведьм и любят блудить… — И долго так мертвяки… могут блудить? — запнувшись, полюбопытствовал Иван. Лука-старший присел около костра и высыпал в закипевшую воду какие-то травы и ягоды. Над полянкой поплыл цветочный аромат. — Сейчас настоится, — произнёс он и ненадолго задумался. — Разное говорят, сынок… Про заложных покойников бают, что, якобы, несмотря ни на что, бог не оставил их. Оттого они доживут свой положенный при рождении срок, а потом успокаиваются… Про ведьм и колдунов иное толкуют: мол, их неупокоенные души дольше на белом свете томятся, поскольку над ними тяготеет проклятие, или чёрная магия, которая не пускает их в загробный мир… Да и в свободе они ограничены… Лука-старший разлил дымящийся чай по кружкам, одну всучил Ивану со словами: — Выпей горячего чайку, сынок, сразу согреешься! Но, смотри, рот не обожги! Иван, давно уже натянувший рукава рубашки на озябшие пальцы, с признательностью обхватил горячие бока кружки, чуть пригубил. Чай был необыкновенно вкусен, хотя и отдавал непривычной горчинкой. Вторую кружку, для себя, старик аккуратно отставил в сторону, третью же, как-то неловко повернув запястье, и вовсе опрокинул на землю. — Эх! Вот растяпа! — он искренне огорчился, предложил внуку свой чай. Но Лука-младший, вежливо отказавшись, вместо этого спросил у него, о каком таком ограничении свободы идёт речь. — Видишь ли… Призраки традиционно привязаны к месту или времени. Отсюда следует, что обычно они не гуляют там, где им вздумается, да ещё и сутками напролёт… Всё это под силу лишь очень могущественной нежити… — старик замолчал, взглянул на небо. — Ого! Вот мы засиделись… Ночь уже подходила к концу. Неярко брезжил рассвет: над горизонтом проступала пока ещё тусклая оранжевая полоска зари. Костёр догорел. От остывающих углей, подёрнутых сероватым налётом, вверх поднимались тонкие струйки дыма. Лука-младший зевнул: — И впрямь, спать бы давно пора… Иван покосился на туман, который стлался над озером, а потом задал вопрос, который целый день не давал ему покоя: — А вилы? — Ишь ты, вилы… — пробормотал старик. — Ну, про них завтра… А то мы сегодня столько страшных историй рассказали, что впору баечника ждать. — Уж этот-то зловредный старикашка мимо не пройдёт да своего не упустит, — с улыбкой вставил Лука-младший, — обязательно наколдует, чтобы говоренное приснилось, да так, чтобы человек с криком в холодном поту проснулся… Иван в ответ не улыбнулся, взглянул на него исподлобья и продолжил, обращаясь к Луке-старшему: — Кто они такие? И что им от людей надо? И почему они им вредят? — Разве вредят? — старик поджал губы, но спорить не стал, похлопал по плечу и настойчиво повторил. — Допивай, и на боковую… Предрассветную тишину разрезал шорох. Это, захлопав крыльями, легко снялась с ветки какая-то птица. Чай давно остыл, но всё равно остался ароматным и вкусным. Иван отпил глоток, другой… Его вдруг неудержимо потянуло в сон. Перед глазами что-то суматошно замелькало. Он широко зевнул, выронил пустую кружку, вытянулся около костра во весь рост, и почему-то совсем не удивился тому, что под головой у него тотчас оказалась подушка. Последнее, что он услышал, проваливаясь в небытие, это встревоженный вскрик «Деда, что с ним?», успокаивающее «Так надо, внучек», а чуть позже — где-то на задворках угасающего сознания, — нечеловеческий вопль, полный безысходности и бессильной злобы.окончание следует…