Ивана разбудили жалобное блеяние и заунывный вой собак. Он некоторое время ещё полежал неподвижно, пытаясь припомнить, что ему снилось. Подушка под головой уютно шуршала травами. Иван обескуражено потёрся об неё носом — на ум ничего не приходило, и… это было здорово.
Потом он открыл глаза. Лука-младший держал в руках козлёнка с опухшей мордой. Лука-старший стоял со шприцем наперевес.
— Что стряслось? — сонно потёр лицо Иван.
Малыш дрожал всем тельцем и еле слышно плакал тоненьким голоском. Лука-младший почёсывал его за ушком и что-то ласково приговаривал.
— Змея! — не оборачиваясь, коротко откликнулся Лука-старший, аккуратно вводя лекарство под шёрстку.
— И что теперь будет? Он не умрёт?
— Не должен… — старик помассировал место укола, смазал мордочку какой-то вонючей мазью и с трудом разогнул спину. — Ну, всё, Лука! Отпускай…
Козлёнок немного постоял, покачиваясь, сделал несколько неверных шажков, и с горестным меканьем брякнулся в траву.
— Ничего-ничего, жить будешь… — Лука-старший потрепал его за холку.
— Деда… — немного замялся Лука-младший. — Ты, правда, думаешь, что это всё не случайность…
— Ох, чую, что нет… — неохотно протянул старик. — Надо бы уходить отсюда, но боюсь…
Он не договорил, замолчал резко, будто бы чуть не сказал лишнего.
Иван взглянул на него, не скрывая удивления — в голосе Луки-старшего сквозило явное беспокойство, — однако сдержался. Возможно, старику виднее. Ивану же эта поляна казалась местом, в котором ему ничто не может угрожать. Его сейчас совершенно ничего не беспокоило, да и странный сон больше не тревожил. Он славно выспался и чувствовал себя на удивление отдохнувшим.
— Эх, если бы ещё не змеи, цены бы этому месту не было… — нежданно-негаданно выпалил он. — Сам-то я змею видел лишь раз. И этой встречи мне вполне хватило…
— Где? — старик уставился на него с подозрительным любопытством.
— В подземельях Медведграда, куда мы однажды, уж не помню зачем, спускались с бабушкой…
— Медведграда?!
Непонятное замешательство в голосе Луки-старшего застало Ивана врасплох:
— Его самого… Разве я не говорил, что моя бабушка работала смотрителем крепости?
— Нет, не говорил… — старик прищуренными глазами слишком уж пронзительно вгляделся в его лицо, потом, заставив Ивана недоумённо почесать нос, хмыкнул и быстро перевёл разговор. — Позавтракаем — и за дела… их ведь, сколько не делай, меньше не становится
Завтрак, однообразная привычная суета, торопливый обед, короткий отдых, разговоры — ещё один день за всеми хлопотами пролетал незаметно. Мир вокруг по-прежнему был прекрасен: солнце ласково припекало макушку, беззаботный ветерок перегонял по плато пёстрые волны цветов, в небе носились птицы, разрезая синь острыми крыльями.
Правда, ближе к обеду у Ивана появилось ощущение, что с него кто-то не спускает пристального взора. И отчего-то думалось, что смотрели на него из иного мира. Но каждый раз, когда Иван исподтишка оглядывался по сторонам, он ловил на себе лишь беглые взгляды Луки-старшего или Луки-младшего.
Уже начинало темнеть, когда они вновь собрались под тисом. Вскоре занялись сухие ветви, дым столбом поднялся вверх, вырисовывая причудливые узоры. На скорую руку приготовили нехитрый ужин. Старик сделал ещё один укол козленку, — того, как и утром, трясло мелкой дрожью, хотя опухоль с мордочки стала потихоньку спадать, — подбросил в огонь сухое поленце, присел было, но тотчас вскочил — ни с того, ни с сего залаяли собаки, с трудом перебивая истошное меканье — вышел за пределы освещённого огнём круга, бормотнув на ходу:
— Черти рогатые сегодня сами на себя не похожи…
Иван заметил, что Лука-младший тоже напрягся, вглядываясь в темноту. Впрочем, старик вернулся шустро, успокаивающе подмигнув внуку:
— Поди, зверя какого учуяли… Туман, ничего не видно…
— Туман? Откуда он взялся? — невольно с тоской повторил Иван, вскочил, беспомощно оглядываясь кругом. С ужасом всмотрелся в темноту: на три-четыре шага вперед ничего не было видно. На плечи всей тяжестью легла обречённость, а по ногам разлилась ватная слабость. Вновь нахлынуло воспоминание, вновь (очень живо!) вспомнился сон, напитанный тёмной опасностью, сон, о котором он, занятый бытовыми мелочами, не вспоминал уже сутки. Не вспоминал, или тщательно пытался забыть.
— Иво! Что с тобой? — тёплая рука Луки-младшего успокаивающе обхватила его за талию и притянула к себе. Близость чужого тела всего лишь на мгновение вернула утраченное спокойствие, но внезапно Иван ахнул и поспешно спросил:
— Какое сегодня число?
Лука смешливо фыркнул куда-то в ухо:
— Лето — это такое золотое время, что ты забываешь, который сейчас час, не говоря уж о том, какое число и день недели…
— Вроде одиннадцатое июля (1) подходит к концу… — подал голос Лука-старший.
— Одиннадцатое? — воскликнул Иван. — Так сегодня же, как я мог забыть…
Договорить он не успел. Повеяло холодным стоялым воздухом, будто бы открылась дверь в подземелье. Туман становился всё гуще, гибкими спиралями скручивался вокруг полянки, превращая горное плато в ловушку, окутывая Ивана давящим страхом. То, что было донельзя банальным, знакомым, вяло истаивало в сером сумраке. Что-то злое, невероятно кошмарное стояло рядом. В голове раздался знакомый жутковатый шепоток. Он скосил глаза: слышат ли дед с внуком то, что слышит он. На коже выступил пот, и футболка прилипла к спине. Захотелось крикнуть, что ему страшно, страшно до ужаса, до мурашек по коже, но не успел. Чьи-то ледяные пальцы с силой сжали его запястье, вырвали Ивана из объятий Луки и потащили в густой вязкий туман. Снова пропали звуки. Тропинка, по которой его волокло неведомое нечто, отсырела от росы. Ноги путались, цеплялись за узловатые корни. «Это сон, только сон! Всего лишь ночной кошмар! Я проснусь, я сейчас проснусь! — твердил себе Иван, хотя сердце его обмирало от страха. Ведь так бывает во сне: бежишь, не можешь остановиться, а потом — раз! — и просыпаешься. Но холодные руки всё тянули и тянули его вперед, и непослушное тело несло дальше и дальше…
И вдруг всё разом закончилось, так же внезапно, как и началось. Иван споткнулся — земля ушла из-под ног, — вскрикнул, попытался ухватиться хоть за что-то, но не удержался, кубарем покатился куда-то вниз, ударился затылком, да так, что перед глазами вспыхнули тёмные пятна и потерял сознание.
Очнулся Иван на острых коленках. На лбу огнём горела царапина. Смутно ощущая чьё-то тепло, трудом приоткрыл глаза, привыкая к полумраку, — Лука! — и враз зажмурился от нестерпимой боли. Сил не хватало не то, что встать, даже приподняться. Он шевельнул онемевшими губами, проверяя, может ли произнести хоть слово. Не было уверенности, что получится. Вышло и впрямь плоховато, но попробовать стоило ещё раз. Он откашлялся, с трудом выдавил из себя:
— Что со мной?
— Тсс, Иво! Лежи! — руки Луки-младшего ласкали виски, гладили, перебирали волосы.
Под напором этих простых манипуляций боль потихоньку отступила. Иван всмотрелся внимательнее и охнул: полянка, на которой они оказались, опоясалась белёсой светящейся полосой тумана, похожей на кольца гигантской рептилии, и нехорошим, липким безмолвием, в котором явственно ощущалась какая-то угроза, и от которого стало не по себе. Он на ощупь провёл рукой по земле — ладонь стала мокрой от росы, — позвал почему-то шёпотом:
— Л-лука! Почему мы здесь?
— Потому что ещё ничего не закончилось… — напряжённым голосом отозвался Лука.
Иван замолчал, всматриваясь в его невероятно белое в лунном свете лицо, на котором застыло выражение ужаса. Потом уловил боковым зрением какое-то движение и оцепенел от страха, услышав злобное шипение. Из высокой травы то тут, то там выглядывали змеи, издевательски покачивали плоскими треугольными мордами, ни на миг не отводя от них немигающих холодных взглядов. Раздвоенные язычки так и полоскались в воздухе, но ни одна не двигалась с места, словно… ожидая команды. Захотелось закричать, но Иван понял, что если закричит, то сердце, которое сейчас испуганно билось о ребра, вполне может остановиться. Да и язык присох к гортани. Не отлепить! Единственное, на что его хватило, — это изо всех сил вцепиться в руку Луки вмиг вспотевшими ладонями.
Высокая фигура возникла нежданно-негаданно, точно соткалась из густой темноты ночи. Прекрасная дева с неестественно бледным лицом, тёмными волосами, украшенными серебряной диадемой, тонкая и гибкая, в чёрном до пят одеянии. Увидев её, змеи вытянулись в предвкушении. Но она приложила палец к губам, отрицательно качнула головой, затем бесшумно и грациозно скользнула к Ивану, провела тыльной стороной ладони по его скуле и расплылась в сладкой улыбке:
— Ну, здравствуй, Иванко!
Иван неосознанно дёрнулся, пытаясь уйти от прикосновения. Он не почувствовал тепла в этих пальцах, точно его трогало нечто омерзительное. Чудовище, нежить, а не писаная красавица.
Дева, помрачнев, подцепила его подбородок тонкими пальцами:
— Что же ты молчишь? Онемел? Или не рад встрече?
— Кто В-вы? — испуганно выдавил Иван, но запнулся на полуслове — из-под её ног взметнулась вверх чёрная птица, уселась на плечо, — и уставился на неё в ужасе, как-то враз догадавшись, кто стоит перед ним. Затем, всё ещё не в силах поверить в новую реальность, ущипнул себя покрепче за руку, тут же зашипел от боли. Значит, это не сон! Изо рта вырвалось беспомощное:
— Барбара! Барбара Цельская! Но… Как же так?! Как такое вообще возможно?!
— Пойдём со мной, и я тебе всё расскажу… — она протянула ему руку.
— Нет! — таким уязвимым Иван не чувствовал себя даже на похоронах бабушки. Он зажмурился, борясь с желанием сбежать, вместо этого вжался в костлявые коленки друга, пытаясь найти защиту, и Лука немедленно обхватил его обеими руками.
Барбара надменно повела красиво очерченной бровью, раздумчиво погладила ворона по блестящим крыльям. Тот довольно встопорщился и выжидающе уставился на хозяйку, во встречном взгляде которой мелькнул злой огонёк.
— Юноша! Моя птица всегда готова выклевать глаз любому, кто хотя бы косо посмотрит на меня! — свысока обратилась она к Луке. — Если ты не хочешь стать слепцом, то не путайся под ногами…
Но Лука упрямо огрызнулся в ответ:
— Ты не причинишь ему вреда, ведьма…
— Нет?! — казалось, её это позабавило, потому что она громко рассмеялась. — Ему, может быть, и нет… Но я могу причинить вред тебе…
— Это мы ещё поглядим, кто кого… — в голосе Луки послышались сердитые нотки.
Вред Луке? Иван не собирался подставлять друга, поэтому торопливо выпутался из обнимающих его рук и поднялся, хотя ослабевшие ноги отказывались слушаться:
— Чего Вы хотите от меня?
Безрадостный отрывистый смех оборвался. Барбара пожала плечами:
— Предложить выгодную сделку. Хотя, я бы назвала это не сделкой, а скорее одолжением, любезностью, причём, весьма приятной… Услуга за услугу, только и всего…
— Ты обманешь его…
Барбара при этих словах Луки напустила на себя оскорблённый вид:
— Да ты никак со мной спорить собрался?! Какой резон мне врать?
— И что я должен сделать? — перебил её Иван. — Продать душу или?..
— Души может купить лишь дьявол… — Барбара на мгновение злобно оскалилась, но быстро взяла себя в руки. — Я же предлагаю тебе все богатства Медведграда в обмен на поцелуй…
Всего лишь поцелуй?! Это было так до непредсказуемости просто, что Иван растерялся, посмотрел на Луку, но тот, закусив губу, отчаянно замотал головой.
Неожиданно ворон каркнул Барбаре в самое ухо. Она яростно сверкнула глазами, но тут же одарила Ивана мягкой улыбкой.
— Помоги мне, Иванко… Ты же поможешь мне? — её шепот — тихий, едва слышный, — выбил из Ивана все мысли и сломил волю к сопротивлению. Сознание стало пустым. Лицо Барбары неуловимо изменилось, став нежнее и печальнее. На него смотрела невинная дева, отчаянно нуждавшаяся в помощи. Дева из его снов… Сумеречная грёза, созданный воображением ангельский образ, наконец-то обретший кровь и плоть. Он так долго мечтал увидеть её, и вот она здесь.
— Я устала… Я хочу покоя… — умоляюще шепнула Барбара. — Всё, что тебе нужно сделать, это поцеловать меня и снять с моей души проклятие… Один поцелуй, и моя душа станет свободной…
Завороженный её совершенной красотой, трогательным и обволакивающим разум голосом, Иван шагнул вперёд. В конце концов, поцелуй — это всего лишь поцелуй…
— Погоди-ка, сынок, целоваться! — раздался за его спиной запыхавшийся голос, а потом над полянкой зазвенел знакомый переливчатый смех. Туман мгновенно пропал, словно его не было и в помине, над ними раскинулось бездонное звездное небо, и огромная луна щедро залила окрестности белым светом.
— Почему ты недоговариваешь, Чёрная Королева?
Иван обернулся. Рядом с Лукой-старшим стояла, едва касаясь земли, самая прекрасная девушка на свете, в белом полупрозрачном платье, сотканном точно из легчайшего летнего облачка. Лунный свет скользил по длинным светлым волосам, струился сквозь стройное тело, серебристым отблеском отражался в огромных зелёных очах.
— А, пожаловали старые знакомцы… Пастырь-сказочник и его козлоногая подружка! — мягкие нотки из голоса Барбары пропали моментально. Королева с пренебрежением рассмеялась, но Ивану почудилось, что она старательно скрывает страх. — Не лезьте не в своё дело! Вас это не касается!
— Ошибаетесь, Ваше Величество! — немного иронично проговорил Лука-старший. — Этот парень — мой гость, и я за него в ответе. Иво, сынок, отойди-ка в сторону…
Тут Иван почувствовал, что его настойчиво потянули за штанину. Он глянул вниз — Лука глазами показал сесть рядом, — послушно опустился на траву, заставив змей угрожающе закачаться, отчего-то равнодушно (точно забыв о своём страхе!) отмахнулся от них, и, глядя на большие белоснежные крылья, сложенные за спиной пришедшей красавицы, чуть слышным шепотом поинтересовался:
— Это вила, что ли?
— Да, — движением век подтвердил Лука.
Иван вздохнул, на ощупь нашёл его ладонь, решив оставить бессмысленные попытки понять происходящее. Всё, что он видел и слышал за последнюю неделю, давно уже не укладывалось в голове, но сегодня ночью его мир окончательно перевернулся вверх ногами. На поляне стояли королева, умершая в пятнадцатом веке, крылатая дева и… старик, который, судя по всему, был знаком с ними обеими.
Потом он тихонько хихикнул, мельком подумав, что теперь-то щипать себя за руку не нужно. И так понятно, что тут одно из двух — ой, пожалуй, всё-таки, из трех! — он либо сошёл с ума, либо крепко спит и никак не может проснуться, либо всё это правда. Впрочем, он тут же посерьёзнел, наткнувшись на вопросительный взгляд Луки.
Вила между тем плавно повела тонкими руками, пробормотала что-то знакомое, и злобно шипевшие змеи исчезли в один миг без следа. Так вот откуда Лука-старший узнал то заклинание!
Увидев это, Барбара сердито топнула ногой — от злости сверкающие сапфиры глаз затянуло чёрнотой — и взвизгнула:
— Неделю! Мой господин даёт мне всего лишь неделю на спасение… этакую семидневную попытку раз в девять лет… И всего лишь ночь, когда я могу показываться людям в
таком обличии… лишь ночь,
чтобы побыть красавицей, как в былые времена…
Ворон обеспокоенно завозился на её плече, захлопал крыльями, потянул клювом за волосы, она раздражённо сбросила его, ткнула пальцем в сторону вилы:
— А ты! Ты во второй раз портишь мне всё! Подучила старика заморочить мальчишку сказками, чтобы он не спал всю ночь, да потом опоить его травами…
При этих словах Иван вздрогнул, и так сильно, что Лука крепко сжал пальцы, заставив скривиться от боли.
Вила звонко рассмеялась:
— И испорчу сызнова! Тебя здесь никто не ждал!
— Ну, уж нет! На этот раз ты мне не помешаешь!
Барбара холодно оглядела собеседницу, потом повернулась к Ивану, и он обмер, почувствовав, как звенящая темнота опять заволакивает разум. Странные образы поплыли перед ним: кованые сундуки, набитые драгоценными камнями, рыцарские доспехи, арбалеты, старинные пистолеты, чьи рукояти были украшены перламутровыми инкрустациями, потемневшие портреты на стенах тронного зала Медведграда, незнакомые люди, почтительно склонявшиеся в поклоне, и резное каменное кресло, в котором сидит она — красавица в синем платье (2)… Он идёт по огненно-красной ковровой дорожке к своей королеве, протягивает ей руку. Она ласково улыбается, встаёт навстречу, обвивает его шею, подставляет для поцелуя губы. Нежные, мягкие, податливые…
Хрустальный смех привёл Ивана в чувство. Морок отступил. Когда он распахнул глаза, что обнаружил себя на той же самой поляне. Вила крепко держала его, обхватив своими крыльями. Маленькое пушистое перышко попало Ивану в нос, он громко чихнул, почувствовав при этом, как тревога уходит прочь. Лицо вилы оказалось так близко, что он смог рассмотреть её более внимательно: нежную фарфоровую кожу, и ярко-зелёный взгляд, слишком проницательный, слишком мудрый, слишком серьёзный для юной девы.
— Будь здоров! — вила весело подмигнула, но разом нахмурившись, резво оттолкнула его в сторону Луки-младшего, ибо Чёрная Королева явно не собиралась отступать.
У Ивана появилось ощущение, что на поляне разыгрывается финал фэнтезийного фильма, этакая женская версия битвы Гэндальфа и Сарумана. Две стройные фигуры — чёрная и белая — замершие друг против друга, несколько томительных мгновений гневно сверлили друг друга ненавидящими взглядами, явно желая испепелить всё окрест. Если честно, Иван не удивился бы, если воздух между ними затрещал от молний. Но вот губы вилы дрогнули, зашептали-запели заклинания. Серебристо-белое мерцание вырвалось из её пальцев. Она вскинула руки, пальцами коснулась щеки Барбары.
Та взвизгнула, резко отпрянула, будто обожглась. Неясные призрачные тени длинными извивающимися щупальцами окутали её с ног до головы, и прекрасное лицо королевы постепенно стало меняться, и было в этом преображении нечто жуткое: гладкая сияющая кожа потемнела и покрылась сеточкой морщин, на щеке выросла бородавка, взор поблёк, в чёрных волосах заблестело серебро седины. Вскоре от совершенной красоты не осталось и следа, и перед ними на поляне (Иван задрожавшими руками неверяще потёр глаза) стояла старушка-божий-одуванчик с Загребского вокзала и сверлила их злобным взглядом.
— Да кто Вы такая? — воскликнул Иван второй раз за вечер.
— Глупцом прикидываешься… — брызгая слюной, проскрипела старуха. — Как и бабка твоя. Хотя она была и умна, и хитра. Одна из немногих, кто, пусть не сразу, но поверила записям замковой хроники… За что и поплатилась… «Берегите Иванко… Берегите Иванко…» — вдруг передразнила она с противными визгливыми нотами в голосе.
Иван вздрогнул, поневоле сжал кулаки: то были последние слова, которые бабушка смогла произнести незадолго до смерти. Об этом родителям рассказал один из сотрудников музея, который утром около надворотных башен наткнулся на умирающую.
— Не может быть… — прошептал он. — Откуда Вы их знаете?!
— Да ты и впрямь дуралей! — пренебрежительно скривилась она. — Ведь это…
— Убирайся, ведьма! Твоё время уже истекло! — вила внезапно расправила крылья над Иваном, словно горлица над птенцом.
— Цыц, козлоногая! — старуха насмешливо погрозила ей крючковатым пальцем. — Пожалуй, до полуночи немного минуточек-то у меня ещё осталось. Не получилось помиловаться с красавчиком, так хоть поговорю… — потом повернулась к Ивану и холодно отрубила. — Это я её убила! Я!
От этих слов у Ивана потемнело в глазах.
— За что?! — не помня себя, он метнулся к старухе, но был ловко перехвачен Лукой-младшим, задохнулся от злости, яростно забарахтался в неожиданно медвежьих объятьях, пытаясь освободиться. Бесполезно! Парень держал его крепко, бормоча на ухо успокаивающие словечки.
Старуха склонила голову. На её губах заиграла широкая безумная улыбка.
— Тебе интересно, Иванко, почему твоя бабка умерла? Один молоденький идиот, который испугался до смерти, лишь услышав мой голос, рассказал ей обо всём. И она, не доверяя сторожам, всю неделю по ночам дежурила сама, своим упрямством спутав мне карты. Конечно, я разозлилась… — старуха притворно надула губы. — Пришлось нашептать ей, что через девять лет я обязательно отыщу тебя… Вроде бы, после этого ей и стало плохо… — задумчиво добавила она, а потом расхохоталась.
Над ними резко каркнул ворон, яростно захлопал крылья, набирая высоту. Застигнутый врасплох, Лука немного ослабил хватку, но Ивану этого хватило. Он вывернулся из рук, но к старухе не успел. Та лениво прищелкнула пальцами и стала исчезать, постепенно превращаясь в тёмный размытый силуэт.
Вот до него едва слышно донеслось издевательское:
— До встречи, Иванко!
И всё пропало…
— Девять лет! Сегодня как раз девять лет, как погибла бабушка! А я только сейчас узнал, что свои последние слова она, оказывается, шептала не просто так… — челюсть Ивана тряслась от попытки успокоиться. Но напрасно он зажимал рот ладонями. От душившего гнева и нервного напряжения тело колотило всё сильнее. Не помня себя, часто-часто дыша, он уткнулся в шею Луки-младшего…
Змея появилась ниоткуда, закачалась перед Иваном в жутком танце, дразня раздвоенным языком. В ярком свете луны были хорошо видны и шахматный рисунок на спинке, и чуть более светлая зигзагообразная полоска. Гадюка! Он судорожно сглотнул, инстинктивно отступил назад, чуть не упал. Лука-старший изо всех сил отпихнул его прочь, как котёнка, но сам споткнулся и не устоял на ногах. Гадина чёрной молнией бросилась на старика и вцепилась в руку, собралась цапнуть во второй раз, но не успела. Вила бесшумно, подобно ветру, имеющему ноги, скользнула к ней. Мелькнуло из-под белого платья раздвоенное копытце. Послышался хруст ломающихся позвонков, и змея упала в траву, продолжая, даже будучи мёртвой, яростно колотить хвостом. Следом за ней тяжело повалился и старик.
— Деда! — вскрикнул в ужасе Лука-младший и бросился на помощь… Но вила успела первой, подхватила старика на руки, взмыла ввысь, взбивая воздух белоснежными крыльями. Когда Иван и Лука прибежали на озеро, она уже стояла по пояс в воде и негромко напевала колдовские заклинания над качавшимся в сверкающей лунной дорожке Лукой-старшим. Затем вынесла его на берег — и так полупрозрачное, платье всё намокло и прилипло к телу, — светло улыбнулась им, потупившимся в смущении, и сказала, что завтра к вечеру всё наладится…
Они вдвоём дотащили еле передвигавшего ноги Луку-старшего до палатки, накрыли одеялом, а потом Лука-младший всмотрелся в пепельно-серое, лишившееся красок, лицо деда, в тёмные пятна от змеиных зубов, вдруг всхлипнул и прижался к Ивану.
Иван понял, что тот плачет, и растерялся, неловко коснулся губами растрепанной макушки, ответил грубовато:
— Вытри слёзы! Рубашка от слёз промокнет! Жив-здоров дед… Вила же обещала…
Лука тотчас отстранился, тихо вздохнул, собираясь что-то сказать, но передумал. Беспомощное, какое-то детское выражение его лица неуловимо изменилось, стало отчуждённым.
Они просидели у потухшего костра до утра, лишь изредка обменивались короткими репликами… и, кажется, делали вид, будто всё в порядке, но старательно отводили друг от друга глаза.
Утро выдалось не самым приятным. Серые облака вроде бы не обещали проливного ливня, но тонкие нити мокряди, с рассвета нехотя сшивавшие небо с землёй, умудрились превратить плато в блёклую акварельную картину.
Впрочем, их полянка оставалась сухой: могучая крона тиса надёжно защищала её от дождя. Иван подбросил в костёр пару веток: несмотря на дождь, было тепло, но он никак не мог остановить нервную дрожь.
Котелок, полный каши, давно призывно ухал, а чайник уже начинал распевать свою песенку, но сил заставить себя пошевелиться, снять посуду просто не было.
Лука-старший дремал в палатке. Правда, рассудок Ивана продолжал робко настаивать на том, что старика надо как можно скорее отвезти в больницу. Однако события вчерашней ночи окончательно добили его чувство здравого смысла, а периодически бросаемые в сторону палатки взгляды убеждали, что поводов для паники нет: хотя под глазами Луки-старшего залегли тёмные круги, и он был бледен, как мертвец, но дыхание казалось ровным и спокойным, а зловещая опухоль на месте укуса почти сошла на нет. Да уж, ничего не скажешь, чудеса, да и только!
Раздумья Ивана прервал Лука-младший, ходивший проверить стадо. Щёки его раскраснелись от влажного ветра, волосы растрепались.
— Не видишь, кипит же! — сказал он укоризненным тоном (по крайней мере, так померещилось Ивану), поёжился, зябко потёр плечи, потом присел на корточки и протянул к огню ладони.
Иван торопливо обернул тряпкой горячую дужку, снял чайник, стиснув зубы, припомнил неожиданно, что он чувствовал, когда узнал о смерти бабушки. Хотя прошло уже девять лет, он так и не смог смириться с её кончиной, и сердце всё так же сжималось от боли. Лука вчера чуть не потерял родного человека и искал у Ивана поддержки, а он, вместо того, чтобы хоть как-то поддержать, или хотя бы поговорить…
— …повёл себя как бесчувственный чурбан… — Иван легонько коснулся его руки, чтобы тот посмотрел в его сторону.
Лука обернулся:
— Что?
— …или как бессердечная скотина… Ты прости меня, пожалуйста, — почти отчаянно попросил Иван. — Если это может служить хоть каким-то оправданием, то… мне стыдно! За собственную дурость, неверие… за то, что испугался…
Его снова передёрнуло при воспоминании об ужасной картине: вот он опускается на колени возле потерявшего сознания старика; вот мгновенно отекает, становясь багрово-синюшным, укушенное запястье; вот что-то испуганно шепчет побелевшими губами Лука-младший…
— Нет тут твоей вины, сынок! Так что, прекрати накручивать себя…– донёсся из палатки слабый голос. Лука-старший — измождённый, но вполне бодрый, — с трудом уселся, кряхтя, вытряхнул из пачки помятую папироску. — Ну-ка, внучек, подай огоньку…
Услышав его голос, Лука с радостно засиявшими глазами едва не подпрыгнул на месте, подорвался на ноги, выхватил из костра ветку с тлеющим огоньком. Старик поблагодарил его улыбкой, потрепал за волосы.
Иван вопросительно уставился на Луку-старшего в ожидании объяснений. Но тот не спешил, с удовольствием затянулся, выпустил в серое небо клубы дыма изо рта. Пальцы его, державшие папиросу, мелко дрожали при этом.
Когда молчание стало особенно тягостным, Иван не выдержал:
— Мне надо было всё рассказать в первое же утро. Рассказать про сны, про странный шёпот, про свои сомнения. Поверить! И тогда ничего бы не случилось…
— Хорошо, положим, ты бы поверил… — Лука-старший добродушно усмехнулся. — И что бы тогда сделал?
— Я бы… — Иван запнулся, потом выпалил порывисто. — Уехал, лишь бы вас не подставлять…
— Эвон что! — старик пристально уставился на него. — А, скажи-ка, сынок, почему ты нам и впрямь ничего не рассказал?
Иван мгновение помешкал и нехотя отозвался:
— Мне всё время казалось, что вы будете смеяться надо мной… А ещё — что мне кто-то запрещает…
— Смеяться?! Мы?!
Иван быстро взглянул на Луку-младшего: губы у того по-прежнему были бледными, но сейчас на них появилась растерянная улыбка, а в глазах мелькнула странная тень.
А Лука-старший кивнул, как будто ожидал именно таких слов:
— Это злые чары, сынок… Тёмная магия, с которой справиться тебе в одиночестве было бы ни под силу… Ну, отвёл бы ты от нас беду, а сам-то бы обязательно погиб… Да и, если честно, уйти отсюда вряд ли удалось. Чёрная Королева не выпустила бы ни тебя, ни нас. Змеи, кои на плато отродясь не водились, появились ведь неспроста.
Снова повисла пауза. Иван внезапно почувствовал, как у него начала пухнуть голова. Вопросов, на которые хотелось бы услышать ответ, было слишком много. И он определённо не знал, с какого из них начать.
— Вы их знаете, вилу и Барбару… Откуда? — наконец-то решился спросить он.
— Хочешь сначала выяснить это?! — на лице старика сверкнула мимолётная усмешка. — Эх, молодость… Счастливая пора, когда не веришь в смерть…
— Причём тут смерть? — Иван натянуто улыбнулся.
— Ты не услышал меня или не поверил? — ответил вопросом на вопрос Лука-старший. — Ты же мог погибнуть…
— Серьёзно? Но… — Иван осёкся, чтобы не выдать волнения, неверяще покачал головой. — Вы?! Вы тоже с этим столкнулись?! И потому догадались…
— Ну, особой проницательности тут действительно не потребовалось… — просто сказал старик. — Ты прав, сынок. Я сам почти прошёл через это, когда в молодости служил в ЮНА (2)…
У Ивана по спине отчего-то пробежали мурашки.
— И никогда и никому не рассказывал всей правды. Даже внуку… — Лука-старший уткнулся взглядом в костёр, как-то весь сжался, вздохнул и медленно начал свой рассказ. — Случилось это летом тысяча девятьсот пятьдесят пятого… Весной я — безусый юнец, у которого ещё молоко на губах не высохло — стал новобранцем. И, если честно, мне повезло, что всё, что произошло со мной, произошло именно в тот год, а не двумя годами раньше, или годом позже… Усатый отец народов (4) к тому времени уже гнил в могиле, и наш Иосип поддержал предложение Москвы о дружбе. Конфликт с Италией из-за Триеста (5) уже закончился, а до подавления Венгерского восстания (6) было ещё далеко. Я вам это говорю к тому, чтобы вы поняли, что получить трёхдневную увольнительную в тот год было намного проще. И если я остался жив, то, во многом, благодаря этому… Наша воинская часть стояла в Медведграде… Ты же знаешь, сынок, — Лука-старший перехватил взгляд Ивана, — что замок не всегда был музеем… Так вот, однажды ночью во сне я услышал, как меня позвала женщина… В следующие ночи всё повторилось…
— И Вы тоже ни словом не обмолвились об этом… — вставил Иван.
— Конечно же, нет. А иначе — прямиком под строгое наблюдение врачей в психиатрическую больницу… Да и сами посудите, ну кто бы мне поверил, в то время-то…
Иван судорожно сжимал и разжимал пальцы, чувствуя, как они холодеют от напряжения. Всё, о чем рассказывал старик, как будто заново — только протяни руку, и вот оно, рядом, — вставало перед внутренним взором: тусклый липкий туман, хриплое карканье, тихий дивный голос, умоляющий о помощи, чёрный шёлк волос…
— Почему же вы, всё поняв, мне ничего не рассказали? — не выдержал он.
Хотя Иван смотрел на старика, вместо него отозвался внук:
— Скорее всего, ты бы не поверил. Потому как ещё там, в Модричах, явно видел в нас семейку деревенских умалишённых… Ещё бы! Сестрица домового кормит, а её братец уверяет, что дедушка встречался с нечистой силой…
Иван смутился, помолчал немного, разглядывая Луку-младшего в попытке понять, не сердится ли тот на него. Потом заметил смешинку в глубине карих глаз, с облегчением хохотнул, ощутив, как смех окончательно снимает нервное напряжение:
— До встречи с вами я, как позже выяснилось, уже успел познакомиться с Барбарой. И даже поговорить… Так что, наверное, был морально подготовлен ко многому.
— Вот как?! И где же? — заинтересованно переспросил Лука-старший.
— На вокзале в Загребе… — откликнулся Иван, невольно поёжившись от неприятного воспоминания. — Аккурат перед посадкой на автобус до Задара.
— Эх и сильна, смотрю, стала чертовка! Раньше-то сил такое творить у неё не хватало… — старик неопределённо хмыкнул, размял в пальцах папиросу. — И о чём вы с ней говорила?
— О сокровищах Медведграда, которые охраняются змеями… И о бабушке… — очень тихо ответил Иван и опустил голову.
— Эй, ты в порядке? — рука Луки-младшего легко легла на плечо.
— Сойдёт… — буркнул Иван, попытался высвободиться, отодвинуться, однако рука сжала плечо ещё сильнее — странно, но её тепло успокаивало и согревало сердце, — и он смирился. Этот парень, в чьём обществе он всю неделю чувствовал себя так уютно, с каждым днём нравился ему всё больше. Больше, чем должен бы, и уж гораздо больше, чем он себе в том признавался. Было в нём что-то от заботливого старшего брата, о котором Иван всегда мечтал.
— Чего она хотела на самом деле? И от тебя, и от Иво? — голос Луки вырвал Ивана из задумчивости, а рука его так и осталась неподвижно лежать на ивановом плече.
— Барбара-то?! Поцеловаться… — совершенно серьёзно заявил старик. — По крайней мере, здесь она не врала. Она верила в то, что снять проклятие можно было бы одним поцелуем: так, мол, ей обещал её господин. Но это всё равно не спасло бы её душу. Ибо где вы встречали честного дьявола?! Однако, главное она всё же утаила: что погибла бы навеки и душа у поцеловавшего Чёрную королеву…
— Как Вы про это узнали?
— И как же ты спасся, деда?
Вопросы вырвались у парней почти одновременно.
— Она! — Лука-старший коротко кивнул в сторону озера. — Это она, вила, поведала обо всём, и, тем самым, меня спасла…
Он надолго замолчал, глядя на огонь и погрузившись в воспоминания. Ни Лука-младший, ни Иван не торопили его.
Морось, кажущаяся нескончаемой, прекратилась. Ветер погнал тучи в сторону гор. Погода стала налаживаться. Жидким золотом сверкнуло солнце, и тотчас ослепительно засияли дождевые капли на длинных тонких былинках.
Иван прислушался к себе: острое чувство вины, в конце концов, притупилось. Робкий солнечный луч пробился сквозь ветви, заставив его на миг зажмуриться и счастливо разулыбаться, до того ему стало легко и хорошо.
— Вот и ладненько, сынок… — Лука-старший всё понял как надо, одобрительно качнул головой и усмехнулся молчаливому нетерпению в его глазах. — Да рассказывать-то тут особо нечего… Отец телеграмму прислал (Всё честь по чести, телеграмма даже врачом была заверена!), чтобы я срочно приезжал. Якобы бабушка умерла. Правда, бабки-то уж, почитай, лет десять к тому времени в живых не было. Схоронили её ещё во время войны. Удивился я, конечно, но вовремя смекнул, что неспроста всё это. Приехал, значит, домой. Отец мнётся, собирайся, говорит, сынок, на вилино озеро сходим. А уж вечерело. Матушка ругается, мол, куда на ночь глядя, не пущу… Отец цыкнул на неё, она отстала, конечно… Пришли мы сюда… — Лука-старший вытянул из пачки ещё одну папиросу. — Я же, вон, как Иво был. Даром что в деревне вырос, а ни в Бога, ни в сказки с детства не верил, всегда считал себя атеистом, которому сам чёрт не брат. А здесь такое… Озеро искрилось чистыми, подобно хрусталю, лунными бликами. А на берегу, едва касаясь земли, скользили тенями в хороводе юные красавицы в полупрозрачных одеяниях. В тот момент я никак не мог взять в толк, откуда тут, так далеко от деревни, да ещё и ночью, могли взяться девушки. А когда догадался, кто они, так и вовсе похолодел от страха. Стоял, боясь шевельнуться. Но тут одна из них повернула ко мне бледное лицо, улыбнулась тепло…
Иван разом встрепенулся, хотел спросить, но старик опередил, на лету ухватив смысл его молчаливого вопроса:
— Почему она помогает? По-хорошему, надо бы у неё спросить. Только вот днём она невидима, и к людям предпочитает не выходить, а к вечеру мы уже уйдём отсюда. Но, думается мне, оттого, что мы никогда не вредили здешним местам и брали у природы лишь самое необходимое. Предки-то по отцовской линии испокон веков жили здесь (да и само название «Модричи» получили по фамилии первого поселенца). И испокон веков мужчины нашего рода были мирными пастухами, пасли стада на склонах Велебита, легко находили общий язык с местными обитателями, будь то люди, или звери, или вот, к примеру, вилы…
— Вы сказали, что их было несколько? Почему же теперь осталась одна? И куда пропали остальные? — задумчиво протянул Иван.
— Я не спрашивал, сынок…
Следом вмешался и Лука-младший:
— Кажется, я догадываюсь… Иво, ты же читал сказку про Питера Пэна? Помнишь: феи умирают, если в них перестают верить (7)… Да и ты, деда, говорил, — вдруг вспомнил он, — что раньше люди поболее в чудеса верили, оттого они (чудеса-то эти!) и существовали на самом деле…
— Пожалуй, ты прав… — старик пожевал губу, глянул на них из-под седых бровей, и сказал, решительно обрывая разговор. — Что-то я оголодал как волк. Давайте-ка, перекусим и начнём собираться…
***
Время близилось к вечеру, когда со сборами было покончено. Однако они, все трое, почему-то оттягивали момент ухода, отлично сознавая, что делают это намеренно. Но вот по земле вытянулись синие тени, медово запахли нагретые за день травы, отдавая накопленное тепло, солнце зацепилось за верхушки сосен, легло на поляну золотыми пятнами. И в надвигающихся сумерках появилась вила. Стройная, невесомая, как лунная пыль, едва прикрытая полупрозрачным одеянием, она легко скользила по тропинке, ведущей от озера.
Иван заметил её первым. Замер в восхищении, вновь любуясь красотой тонкого, вечно юного лица, прозрачной зеленью очей и сверкающим серебром струящихся по плечам светлых волос. Перехватив его взгляд, она засмеялась звонко, словно рассыпала пригоршню монеток, выпутала из волос влажную белую кувшинку (8), протянула ему на память со словами:
— Где не пройдешь, много добра обрящешь…
Потом погрустнела, улыбнулась печально и искренне, попросила без надобности о ней никому не рассказывать, и пропала, истаяла, лишь колыхнулась лёгкая дымка…
***
Когда наутро Иван покидал гостеприимный дом Модричей, к воротам попрощаться с ним вышло всё семейство.
Ясное голубое небо обещало хороший летний день: рассветный туман, цепляясь за виноградные плети, нехотя капитулировал, уступая дорогу солнцу. Горластый петух с дранным хвостом взгромоздился на забор и будил всю округу. Из сарая слышалось нетерпеливое козье меканье, заглушаемое недовольным истошным рёвом Демократа.
— Иво, приезжай к нам, как к себе домой… — Радойка смахнула фартуком слёзы, крепко обняла Ивана, расцеловала трижды, подтолкнула к Луке-старшему.
Старик тоже сграбастал его в объятия:
— Ну, сынок, я, конечно, пойму, если после происшедшего ты предпочтёшь забыть про нас, но приглашение снохи в силе… А через девять лет чтоб был обязательно. Я дождусь тебя…
— Раньше приеду… — Иван невольно рассмеялся, через его плечо взглянул на Луку. — Я листочек с адресами оставил на столе. Если будешь… — он быстро поправился, — будете в Загребе или Белграде, всегда буду рад вас видеть… Можем на футбол сходить… Или в театр… Проводишь меня до остановки?
Некоторое время они шли молча. Разговор, как это изредка бывает перед близкой разлукой, не клеился. Иван отстранённо размышлял о том, что после случившегося прежняя жизнь закончилась раз и навсегда. Он столкнулся с волшебством в чистом виде, и теперь ему придётся учиться с этим как-то жить, и старательно делать вид, что ничего особенного не случилось.
Потом он покосился на Луку. Тот шёл рядом, хмурясь своим мыслям, но встретив иванов взгляд, чуть улыбнулся в ответ.
— Это вообще возможно?!
Лука сначала удивлённо вскинул брови, но выслушав объяснение Ивана, прыснул в кулак:
— Думаю, что ты вполне справишься. Я ведь так живу…
Иван на мгновение призадумался, потом решительно вздёрнул подбородок. Действительно, эка невидаль! Было бы из-за чего переживать!
Из-за поворота показался знакомый автобусик, остановился, распахнул приветливо двери.
Лука, отчего-то искусавший губы, неожиданно сгрёб Ивана в охапку:
— Друзья?
Иван ткнулся в выгоревшую макушку, буркнул невнятно:
— Угу…
Водитель требовательно нажал на клаксон, заставив их отскочить друг от друга и рассмеяться. Салон был почти пуст: две-три девицы в коротких юбках, сразу же бросившие на него нарочито небрежные взгляды, да седой старик с пышной, дедморозовской бородой.
Иван ушёл вглубь салона, отыскал удобное место, уселся и последний раз выглянул наружу, помахал на прощание рукой. Лука, стоя под окном, что-то спрашивал у него — обветренные губы беззвучно шевелились — но через стекло не было слышно. Поэтому он скорее догадался, чем услышал:
— А что ты расскажешь своему куратору?
Иван сморщил нос и беспечно махнул рукой:
— Сочиню что-нибудь…
Он возвращался из сказки в скучную реальность, но сейчас, как никогда, был уверен в том, что непременно приедет назад…
