***
Малютка ниссе по имени Свеин притулился на потолочной балке, и, болтая ножками, с укоризной посматривал вниз на двух ссорящихся мужчин. Они сцепились сразу по приезде, что называется — с ходу, и орали друг на друга по несколько раз на дню. Хотя Свеин ещё не понимал отдельных деталей, но всё же смутно догадывался, что главной причиной перебранки было нечто личное, замешанное на старых обидах. Низкорослому неприятному типу, сильно похожему своим крючковатым носом на пришлого тролля из Ауствогёя, не нравилось, что (как он выразился) «любовь Ивана к младенцам затмила всё остальное». И он в запальчивости наговорил таких колкостей, что ни одному ниссе и на ум не пришло бы повторить их даже своим заклятым врагам — старым крысам из подпола. А потом вылетел из дома, прощально хлопнув дверью. От косяка отлетел кусок штукатурки, и на пол посыпалась серая пыль. Свеин всмотрелся пристальнее в оставшегося в комнате человека. Тот, осунувшийся, с залегшими под глазами тенями, глядел перед собой бессмысленным взором и время от времени открывал рот, словно безмолвно спорил сам с собой, затем рывком встал, подошёл к висевшему на стене расписанию паромов, коснулся пальцем рисунка якоря в левом углу, криво усмехнулся: «А ведь ещё три дня никуда отсюда не уедешь и не улетишь…» — и вышел следом за троллеподобным приятелем, плотно закрыв за собой дверь.***
Лёгкий сквозняк снова растревожил едва улёгшуюся пыль. Она опять заклубилась в воздухе. Свеин поморщился: вот только этого не хватало. В этом доме на протяжении многих лет перебывало без счёту самого разного народу, но чтобы постоянно ругаться… Нет, такого не было давно! Пожалуй, от таких постояльцев вряд ли можно было ожидать чего-то приличного. Какая уж там чашка с парным молоком на ужин, не разнесли бы домишко по камушкам… Он прищёлкнул пальцами — пыль тотчас исчезла! — и удовлетворённо оглядел комнату, на мгновение задержавшись на чисто вымытых оконных стёклах. И совершенно неожиданно, как-то не к месту, вспомнилось прежнее житье-бытье. Как ещё недавно (лет сто пятьдесят назад) перед праздниками приходилось начищать кожу палтуса, натянутую на оконный переплёт. А старик Фроуд — дедушка его приятеля Олава, обитавшего по соседству, — рассказывал, что давным-давно вместо стекла вставляли лёд, и когда начинало припекать весеннее солнышко, окно тотчас омывалось прозрачными слезами. Ниссе Свеин любил свой старый дом, стоявший на окраине деревушки с таким мудреным названием, что оно казалось едва ли не волшебным. Раскинувшаяся аккурат посередине западного побережья Норвегии, рыбацкая деревня Хеннингсвер пряталась в лабиринте крохотных скалистых островков Лофотенского архипелага, соединённых между собой узкими мостами, и напоминала лоскутное одеяло из сшитых суровыми домоткаными нитками домиков-рорбу. Построенные прямо на береговой полосе, они громоздились на опорных столбах, которые омывало море, и состояли из трёх комнат: кладовой, кухни и гостиной. В кладовой хранили пойманную треску, на кухне её готовили, а в гостиной жили сами рыбаки. По вечерам в очаге трещали дрова, на коврике перед креслом-качалкой посапывал кот. Глухо и успокаивающе пела вода в котелке, да уютно дымилась кружка с чаем. А сейчас чуть ли не во все дома было проведено электричество. Гудели стиральные машинки, шумели холодильники да пылесосы, чайники нынче свистели на газовых плитах и плевались кипятком. И малюткам-домовым, привязанным к своим пенатам, пришлось приспосабливаться к новым условиям. Впрочем, даже старина Фроуд, вопреки тому, что любимой его присказкой было «Не всё новое хорошо, не всё старое плохо», с удовольствием смотрел по вечерам телевизор и засыпал в уютном гамаке под потолком, а не в потрескавшемся старом башмаке или в подержанной меховой рукавице. Что уж тогда говорить о его внуке Олаве, или вот о нём самом, Свеине, которым современная жизнь нравилась гораздо больше.***
— А чего они сюда припёрлись? Свеин обернулся: его размышления прервал материализовавшийся из пустоты Олав, похожий на Свеина как две капли воды — такой же махонький, коренастый, краснощёкий весельчак, одетый в полинялую клетчатую рубашку и непонятного цвета бриджи до колен. — Лёгок на помине! И снова подслушивал, — ворчливо буркнул Свеин. — Ничего подобного, — честнейшим голосом отозвался приятель. — Но твои постояльцы говорили так громко, что разбудили дедушку. А ты ведь знаешь, как он плохо слышит в последние сто лет. Свеин незаметно закатил глаза. Слух у старика Фроуда, несмотря на то, что прошлым летом тот отпраздновал пятисотлетний юбилей, был прекрасным: он мог услышать, как поёт в феврале треска, и уж точно ведал, что происходит за закрытыми дверями у соседей. Но, не желая пререкаться по пустякам, Свеин ответил, тщательно проговаривая по слогам длинное слово: — По-пу-ля-ри-зи-ро-вать футбол. Они вроде как серебряные призёры мундиаля. Их пригласила наша местная команда. — Мунди… А что это такое? — Чемпионат мира по футболу… Олав посмотрел на Свеина с уважением: — Откуда знаешь? — Да два года назад здесь останавливался настоящий болельщик. Точнёхонько в дни чемпионата. Так я с ним все игры пересмотрел, пока ты пропадал где-то. — А, верно, — почесав затылок, припомнил Олав, — у нас тогда художник жил. Грязищи было! Мы с дедом целыми днями только и делали, что убирались. Вечером не было сил до пульта дотянуться и включить телевизор, — он помолчал, а потом поинтересовался: — И часто они так? — Что так? — Ну, препираются… — Да, частенько! Они здесь уже два дня, и всё это время то бранятся как кошка с собакой, то молчком дуются. Ещё немного, и я всерьёз разболеюсь, — голосок Свеина задрожал от жалости к себе. Олав огладил короткую встрёпанную бородку: — Я целиком и полностью уверен, что всё наладится. Ссоры — это нормально. С кем не бывает. Свеин вскинулся, но приятель добродушно приобнял его за плечи: — Вообще-то, все люди разные. Главное — не паникуй раньше срока. Не паниковать? Свеин озадаченно потёр кончик носа: — Эти двое ссорились так, будто не могли простить друг другу что-то очень большое. Олав шутливо ткнул его в бок: — Помнишь ту сумасшедшую парочку, которая жила у Альвисса? Ну, те двое, что… — …чуть не разворотили ему дом во время своих разборок? Конечно, помню. Они были из Италии… Но один из них вроде ругался на том же самом языке, что и мои нынешние гости, — Свеин хихикнул было, но замер на полуслове, покосился на Олава и выпалил на одном дыхании. — Этих двоих необходимо помирить! Установилась минутная пауза, после чего Олав фыркнул: — Прибегнув к старому проверенному способу Альвисса? — Мы и сами с усами! — весело отозвался Свеин. Они в голос расхохотались и хлопнули по рукам.***
Утро наступило в полном соответствии с планом действий двух озорников. На кухне с грохотом сам по себе упал стул. Лука, спавший на диване, всполошился, вскочил, врезался в столик, тотчас вскрикнул от боли, забористо выругался и запрыгал на месте. Как говорится: «Ничто так не бодрит с утра, как мебельная ножка, встреченная мизинцем». Свеин, с интересом наблюдавший за ним со шкафа, прыснул со смеха, мол, вот так-то, и это только начало. Иван недовольно оторвал голову от подушки: — Какого чёрта… Чего орёшь с утра пораньше? Лука нахмурился и не удостоил его ответом. Следующие два дня для постояльцев превратились в настоящее испытание: падали полки (и славно, что не на них!); на кухне на пол летели тарелки и чашки; из плиты валил дым, а из розеток сыпались искры; разбросанные вещи валялись на полу; сбивалось время на мобильных телефонах; наручные часы шли тоже неправильно; пропадали и находились в самых необычных местах носки, носовые платки, кошельки, визитницы; сама по себе захлопывалась дверь, стоило им выйти за порог. После ночного дождя в нескольких местах протекла крыша. Лука и Иван проснулись в мокрых постелях. Оказалось — и это было страннее всего, — что и диван, и кровать, и даже их кроссовки были кем-то аккуратно переставлены под капли с потолка. К тому же, обувь оказалась намертво связанной между собой шнурками. Свеин и Олав, придумывая очередную пакость, сияли, как новенькие монетки достоинством в двадцать крон, и не замечали, как ширилась и без того огромная пропасть между мужчинами, и как они всё больше и больше отдалялись друг от друга, каждый обвиняя другого в этих новых, свалившихся на их головы напастях.***
Вот и сегодняшнее утро началось вполне привычно. Лука проснулся, зевнул и потянулся, покосился на Ивана, который сидел на краю кровати с живописно раскрашенной физиономией. Разноцветные полоски, пусть смазанные, отлично имитировали боевую раскраску викинга (Олав потратил на это художество минут двадцать и три вида зубной пасты), и вызвали у Луки смешок. Очень короткий, но, кажется, пронявший Ивана до печёнок, потому что он вскинул злющие глаза и процедил: — Иногда мне хочется тебя чем-нибудь ёбнуть! В голосе его явно слышалась обида. — Ёбни! — ехидно улыбнулся Лука, направляясь в ванную комнату. Но дойти до неё не успел. Иван подорвался с места, подлетел к Луке, схватил за футболку, с силой тряхнул — ткань жалобно затрещала — и прорычал: — Да не было у меня ничего с этим младенцем! Олли Торрес тут вообще не причём. Я был зол на тебя. Ревновал и хотел заставить тебя ревновать тоже. Глаза его гневно блеснули, он толкнул Луку со всей силы. Тот отлетел и впечатался в стену. При виде сползающего на пол Луки Иван раздул ноздри, глубоко вздохнул, и, внезапно успокоившись, холодно произнёс: — Как здорово, что завтра мы уезжаем, и не надо будет под прицелами камер изображать дружбу. Если бы не эти чёртовы обязательства перед местным клубом, я бы уехал ещё вчера. И не пытайся делать вид, что тебе так жаль… Когда комната опустела, сидевшие в оцепенении ниссе повернули друг к другу ошарашенные мордашки. — Кажись, что-то пошло не так, — вздохнул и растерянно засопел Свеин. — Да уж, — Олав машинально скопировал его вздох. — Это точно не входило в наши планы. — Он на секунду замялся, но потом решительно поднялся. — Пойдём к деду. С ним посоветуемся…***
— Ах вы, проказники! — старик Фроуд досадливо поцокал языком, с укором взирая на то, как внук и его приятель, перебивая один другого, торопливо повествовали о своих проделках. — Кто же так мирит?! — Извините нас, дедушка, — со вздохом начал Свеин. — Мы подумали, что поможем им, но, видимо, лишь навредили. Старик насупился, однако, не выдержав воцарившегося в комнате напряжённого молчания, незлобливо проворчал: — Ну, пойдёмте со мной и посмотрим, можно ли это поправить. Где их сейчас искать-то? Свеин резво вскочил на ноги: — На стадионе.***
Аромат сушеной трески, рядами висевшей на деревянных подставках окрест стадиона, задерживался в ноздрях и щекотал душу, смешивался с горьковатой свежестью солёной морской пены, духовитой смолой рыбацких лодок и с привычными звуками — глухим бормотанием волн, шлепающих о мокрые камни и пронзительным свистом ветра. Свеин втянул носом воздух, с удовольствием принюхиваясь к знакомым запахам, затем огляделся по сторонам. Островок, на котором был построен стадион, со всех сторон окружали серые скалы, не очень высокие, но крутые, с острыми, точно ледяные зубы, краями, вгрызавшимися в сушу. Вокруг периметра поля пролегала полоса асфальта. — Очень странно! — ухмыльнулся вдруг Олав. — Я не замечал этого доселе… — Чего не замечал? — полюбопытствовал Свеин. — Взгляни-ка на своих квартирантов внимательнее… Недалеко от футбольных ворот стояли Лука и Иван. А подле кучкой толпились мальчишки в одинаковой спортивной форме и с восторгом наблюдали, как их именитые гости демонстрировали технику владения мечом, по очереди жонглируя им. Свеин всмотрелся пристальнее и враз почувствовал, что его остроконечные ушки полыхнули огнём. Наконец-то он тоже разглядел, как эти двое смотрели друг на друга, когда каждый из них думал, что другой этого не видит. Вот Лука украдкой бросил взгляд на Ивана. А вот уже Иван не отрывал глаз от Луки, который что-то оживлённо объяснял галдящей ребятне… — Что же, я думаю, что у нас всё получится, — хмыкнул Фроуд. — Но как? — с сомнением обернулись к нему Олав и Свеин. — Кус! А не то, что вы им устроили, — подняв вверх указательный палец, торжественно изрёк Фроуд, а затем, глядя на понуро опущенные плечи и поникшие головы, ласково добавил, — ну-ну, ребятки, не отчаивайтесь. Пора расхлебывать кашу, которую вы сами заварили!***
Культ уюта (по-норвежски — «кус») — самое важное слово в норвежском языке, хотя и очень короткое, зато его значение гораздо глубже, чем могло показаться на первый взгляд. И для жителя Норвегии оно означало почти всё, что угодно. Чашка кофе, тёплый плед, короткие язычки пламени от свечи на столе и пушистый светлый ковёр с длинным ворсом, интересная книга и мурлыка-кот на коленях во время бури, свирепствующей за стенами дома. Первый снег, который колет прохладными прикосновениями румяное лицо. Поросшая травой крыша летнего домика и цветущие там же фиалки. Выскобленный до белизны обеденный стол и плетёные коврики на полу. Вечерние посиделки с друзьями под гитару. Дразнящий аромат жареного мяса. Белые ночи, когда голубое призрачное небо едва-едва окрашено розовым сиянием полуночного солнца. Невероятная синева фьордов… Неуловимый вкус счастья. То, что делало жизнь хотя бы чуточку лучше.***
Старик Фроуд, говоря про кус, имел в виду пикник для двоих на небольшой, заросшей вереском полянке, затерявшейся среди отвесных скал на краю Земли. Там никого никогда не было, кроме птиц… — … и хульдры, — Свеин, заботливо укладывающий провизию в корзину для пикника, внезапно остановился и вопросительно уставился на приятеля. — Как бы они на неё нечаянно не наткнулись. Потому что, во-первых… Он вмиг смутился, а его и без того красные щёки покраснели ещё больше. — Что «во-первых»? — насмешливо пропел Олав. — Ну же, не тяни… Свеин, избегая смотреть ему в глаза, потеребил пуговицу на рубашке: — Во-первых, она слишком красива, и человек может влюбиться в неё с первого взгляда… — А во-вторых? Сказал «А», говори и «Б», малыш. Свеин храбро провёл кулаком под носом: — А во-вторых тоже, она слишком красива, невзирая на длинный коровий хвост и огромную дыру во всю спину… — Хульдру я беру на себя, — перебил его Фроуд, взглядом приказывая внуку замолчать. Свеин благодарно взглянул на старика, впрочем, прекрасно осознавая, что подколов и насмешек теперь точно не избежать (ехидная ухмылка Олава не сулила ничего хорошего), и вернулся к сборам. Наконец корзина доверху заполнилась разными вкусностями. Усталая троица уселась рядком на диван, чопорно сложив руки на коленях. — Кажется, возвращаются, и значит, мне пора, — Фроуд на мгновение прислушался и повернулся к приятелям. — А вы должны извиниться за своё поведение и пригласить их на пикник. Я буду ждать вас на месте. Прошлёпав по полу, он, смешно пыхтя, подхватил корзину и растворился в воздухе.***
— Эт-то ещё что за чертовщина? — вырвалось у пришедшего в себя первым Ивана. — Вы кто такие? Свеин и Олав сползли с дивана, вежливо шаркнули ножками: — С вашего позволения: Свеин. Олав. Мы — ниссе. Домашние духи. — Духи?! — Иван отшатнулся к двери, прикрывая собой Луку. — Не бойтесь нас. Мы не причиним вам вреда. Главная наша забота — приносить живущим в доме радость и благополучие. — И много вас таких? — подал голос выглянувший из-за спины Ивана Лука. Свеин кивнул: — В каждом доме свой. — Радость и благополучие, говорите?! А это не вы, случайно… — Мы, — Свеин не дослушал Луку, сразу поняв, о чём пойдёт речь, отвёл глаза в сторону и смущённо промямлил:— Прощеньица просим. — Так вот оно что, — всплеснул руками Иван. — То-то мне казалось, что кто-то невидимый наблюдает за нами. А… для чего вы это делали? Свеин виновато похлопал ресницами. — Мы думали, что вроде бы неприятности, которые мы на вас высыпали, должны были вас сплотить, но на деле вышло наоборот. Вы токмо больше сердились. А сегодня… — он стушевался, и, крепко зажмурившись, выпалил, — Олав помог мне понять, что вы вросли друг в друга крепче, чем это возможно. Что вы и не друзья вовсе. Не только друзья, — поправился он, открыв один глаз. Странно, но лица стоявших перед ним людей посветлели, а губ коснулась улыбка. Тогда он радостно улыбнулся в ответ и заговорил, — в знак искренних извинений позвольте нам подарить вам подарок.***
— Право, очень жаль, что вы приехали не в июле, — Свеин восседал на шее Ивана и тараторил без умолку. — Летом здесь не заходит солнце. И кажется, что на протяжении нескольких недель словно тянется один бесконечный день… Он был искренне рад. Тому, что его постояльцы помирились. Тому, что согласились пойти на пикник. Тому, что взяли их — его и Олава — с собой. Дом Свеина стоял в конце улицы, с самого края деревни. А дальше, за мостом, дремали непробудным сном высокие отвесные горы. Некоторое время они шли по влажному пустынному берегу у самой кромки воды. Береговые скалы казались неприступными твердынями и, обветренные и строгие, внушали Свеину щемящее чувство вечности. Всё вокруг было монументальным и совершенным. Воздух дышал прохладной свежестью и солью. Пронизывающий ветер хлестал в лицо, трепал волосы и заставлял ёжиться от холода. Наконец они достигли тропы, петляющей по расщелине в скалах, и стали карабкаться вверх, придерживаясь за голые камни с чёрными пятнами лишайников. — Ещё немного, — пробормотал Свеин, придавленный величием гор. Всё-таки, он был потомственным домашним ниссе, и редко выбирался за пределы деревни. — Отлично, — чуть запыхавшись, откликнулся Иван и оглянулся на отставшего Луку с примостившимся на его плече Олавом. — Эй, как вы? — Ну, по крайней мере, я тебе точно всё ещё нравлюсь, раз мы идём с тобой на свидание, — пропыхтел в ответ Лука. — А я — тебе, раз ты согласился пойти со мной в такую даль…***
Небольшая полянка появилась неожиданно. По краям росли стройные ели, а меж них розовел великолепный ковёр из нежных — малиновых, сиреневых, лиловых, фиолетовых — цветков вереска. На нависающей над берегом скале было разложено покрывало. Рядом стояла плетеная корзинка с едой. Внизу виднелось чистейшее, изумрудного цвета, море. На гребнях набегающих на берег волн лениво покачивались белые барашки пены. В небе с пронзительными криками кружили чайки. — Это просто невероятно! — воскликнул Иван. Голос его невольно дрогнул, когда он заметил, что Лука уставился на него, и, кажется, не обратил особого внимания на окружающую их красоту. Свеин и Олав значительно перемигнулись, одними губами одновременно произнесли: «Видимо, нам пора!», и шагнули назад. Из шуршащего низкорослого кустарника донёсся переливчатый хрустальный девичий смех. Они разом вытянули шеи, но ничегошеньки не увидели. Через пару секунд, будто из-под земли перед ними вырос Фроуд, оттопырил большой палец и подмигнул им: — Вы молодцы, справились! А я убедил хульдру не мешать нашим гостям. Затем, заметив, как они с любопытством оглянулись назад, строго подытожил, давая понять, что этот вопрос даже не обсуждается: — И вам там делать тоже нечего! Свеин всё-таки оборотился напоследок. И последнее, что он увидел, прежде, чем исчезнуть, — это то, как Иван прижал Луку к себе и поцеловал почти грубым голодным поцелуем.***
Утром они прощались, стоя на причале паромной переправы. Погода испортилась. Море, вчера ещё прозрачное и спокойное, угрюмо катило тяжёлые волны. Седой туман окутал деревню. С серого неба сыпал нудный мелкий дождь. Но улыбка на лице Ивана была светлой, какой-то солнечной, отсветами отражаясь в карих глазах Луки. Паром дал гудок, отошёл от причала, а Свеин и Олав ещё долго махали ему вслед четырехпалыми ладошками, а потом переглянулись и покатились со смеху: рукава белоснежных рубашек в отплывающих чемоданах были завязаны замысловатыми узлами, а галстуки — живописными бантиками.