Мои искренние поздравления с днем рождения дорогой синей резинке!
***
В главной зале виманы — обители богов, которая очертаниями напоминала блещущее в небесной выси облако, на троне сидела юная женщина. Она была закутана в роскошное сари цвета утренней зари. Золотистая вышивка оттеняла красоту смуглой кожи подобно тому, как тёмно-зелёный лист подчеркивал изящные лепестки лотоса. Лёгкая туманная дымка ластилась к ногам. В масляных светильниках вспыхивали язычки пламени. Ослепительно-белые колонны оплетали гирлянды цветов. Из курильницы поднимался густой фимиам благовоний. Откуда-то доносилось еле слышное пение птиц, славивших Творца всего сущего. Оранжевыми отблесками сиял, разгораясь всё ярче с каждой минутой, огромный шар солнца. Обстановка дышала негой и покоем, но супруга великого Вишну не замечала этого. Густые чёрные, как вороново крыло, волосы, убранные в прихотливую прическу, обрамляли прекрасное лицо, обычно безмятежное и приветливое. Однако сейчас в глазах застыло странное выражение — смесь недоумения и грусти, словно она угадывала какой-то крайне неприятный поворот судьбы. — Что случилось, о, Лакшми — мать богов? Что за мысли беспокоят тебя? * За спиной раздались неторопливые шаги. Она обернулась: на неё с ласковой улыбкой взирал Вишну, облачённый в золотое одеяние. На груди звёздами переливались драгоценные камни, а голову венчала великолепная корона с крупным сапфиром в центре. — От тебя ничего не скроешь, мой господин! — Лакшми склонилась в почтительном поклоне. — Я задумалась вот о чём: что такое истинная любовь? Вишну ненадолго умолк, явно стараясь подобрать слова: — О, это просто… Она — действие, она — поступок. Истинная любовь — это когда руки, обжигая пальцы, спасают из костра прыгнувшего туда кузнечика, а не желают ему вслед всяческих благ. Она подняла глаза от ярко-красного цветка, который вертела в ладонях: — Многие люди мечтают встретить её. Жаль, дано это далеко не всем. Почему она встречается так редко? — Всё, что происходит с человеком, происходит по воле богов, но боги не в ответе за человеческое легкомыслие. Ничто не предначертано полностью. Разве мы, подарив людям жизнь, вынуждаем их совершать чудовищные вещи?! Нет, это исключительно на их совести, и они делают свой выбор сами. — Отчего так происходит? — Возможно, это испытание для людей. Испытание их поступков… — Людские пороки способны осквернить даже самое светлое чувство. Зачем ты навёл их полчища на Землю — лучшее из твоих творений? — А ты ожидала, что я создам день и не создам ночь?! Тогда как люди научатся различать между светом и темнотой? Если бы не было яда, то как бы они узнали о ценности эликсира? Если бы не наступала осень, никто бы не ждал весны. Если бы в розе не было колючек, никто бы не заметил её красоты… Любовь — это борьба за человека, умение шагнуть за ним в огонь. Тот, кто преодолел страх смерти, может вынести всё. Однако, чаще любовь — это борьба с самим собой. — Но вдруг тьма поглотит свет истинной любви, и что делать тогда? Кто защитит людей от самих себя? — Дорогая! Ты видишь лишь светлую сторону мира. Точно ли речь идёт о подлинном чувстве? — супруга коротко кивнула, и Вишну добродушно усмехнулся. — Если зло перейдет свои границы, я сам низойду на землю. Обещаю тебе! Он легко поцеловал её в лоб и вышел. Лакшми некоторое время смотрела ему вслед, а потом откинулась на спинку трона и прошептала: — Судя по всему, не стоит обременять мужа излишними хлопотами!***
— То есть, за то, чтобы пострелять из водяных пистолетиков и обмазаться по уши разноцветными красками, мы отвалили кучу денег, и завтра через полмира летим в Индию?! Фраза, произнесенная хрипловатым баском, заставила Ивана ехидно фыркнуть и взъерошить Луке причёску: — Чья бы корова мычала… Вспомни-ка своего золотого муравья! Кому, как не тебе известно, что взрослый мужик отличается от ребёнка только ценой игрушек. Ну, а балийский день тишины (вполне себе спокойный праздник) ты сам решительно отверг, потому как… — …ещё бы, сутки не жрать! — хихикнул Лука. — А в Индии, по крайней мере, с питьём лучше. Серхио, помнится, упоминал, что Икер как-то обмолвился, что Дэвиду Роберто Карлос рассказывал, что пробовал там молочный коктейль с листьями конопли, — он машинально потянулся к пульту, оборвав на полуслове бесконечный сериал. — И не закатывай мне тут глаза! Знаю я, какой ты на самом деле консерватор! Иван немного смущённо потёрся носом о светловолосую макушку, а потом не выдержал и прыснул со смеху. Буквально час назад он, сидя меж разведённых ног Луки и сосредоточенно закусив нижнюю губу, старательно осваивал технику тантрического массажа — все эти бабочки, лодочки, дудочки* — и, несколько раз доведя любовника до грани, но не переходя её, устал так, что в полном соответствии с рекомендациями, просто завалился рядом. Лука сначала изумлённо вытаращился на него, а потом, прошипев сбившимся шёпотом: «Да ты, блять, издеваешься!», доходчиво объяснил, на каком лингаме вертел такой массаж. Теперь же он, то и дело устало моргая, изо всех сил пытался сфокусироваться на том, что рассказывал Иван, но получалось откровенно плохо. Лука поминутно зевал, тёр глаза и, в итоге, приткнулся под бок и затих. — Эй, да ты уже дрыхнешь! А я тут соловьём заливаюсь… — с усмешкой проворчал Иван и добавил тихо, почти шёпотом. — Ладно, спи, давай. До самолёта время есть. Лука зевнул — полусонный, расслабленный — упрямо мотнул головой и ещё теснее прижался к иванову плечу: — Ничего я не сплю. И запросто могу всё повторить… — Ну, повтори… Тот завозился, засопел чуть обиженно: — Да, пожалуйста, раз не веришь! Холика была доброй любящей женщиной. И когда её нехороший братец-царь решил сжечь на костре собственного сына, она взошла с мальчонкой на костёр, усадила к себе на колени, закутала его в самую огнеупорную и жаропрочную шаль, и тем самым спасла от огня, хотя сама и погибла. Так? * — Огнеупорную, говоришь?! У тебя вышло даже лучше, чем в сказке… — Что там дальше, Шахерезада? — заулыбался в темноте Лука, и Иван почувствовал на своей щеке тёплое дыхание. — Поведай нам, прекраснейшая! — Дальше? — Иван легонько пихнул его в бок локтем. — Потом бог Вишну поразил молнией сердце злого царя. Вот с тех пор каждую весну люди в кострах сжигают свои грехи, а ещё обсыпают друг друга красками цвета священного покрывала Холики. И поливают водой, символизируя победу над огнём и злом. Если я правильно понял, праздник Холи посвящён разным богам. В Дели, куда мы летим, это Вишну, а на юге — сыну Вишну и Лакшми. Но, честно, я не очень силен в индийской мифологии*… Тихое сопение под боком оповестило его о том, что Лука всё же уснул. — Но тут застигло Шахерезаду утро, и она прекратила дозволенные речи, — негромко пробормотал Иван, и, немного полюбовавшись мирно спящим любовником, вскоре сам погрузился в сон.***
Было так странно надевать всё белое. Нет, пожалуй, всё — это слишком сильно сказано. Проблема заключалась не в цвете. Ивана смущало другое — белизна была фоном, на котором чётко выделялась эмблема королевского клуба. Да ещё и этот номер, и фамилия… Он оглядел свою спину в зеркало через плечо, криво усмехнулся. Как можно забыть дома любую белую футболку*, или, на крайний случай, любую белую рубашку?! Вот же нелепость! И, значит, носи, что дали. Других вариантов нет. С чего вдруг, интересно, эта футболка оказалась в шкафу Луки? Иван ковырнул ногтем нашивку — блять, держится крепко! — и брезгливо скривился. В его жизни было не так много вещей, от которых он пытался держаться подальше, но жёлтый кружочек, увенчанный красной короной, явно относился к их числу… — … с две тысячи двенадцатого года! Раньше ты был вполне лоялен. Он вздрогнул, встретившись в зеркале с пристальным взглядом Луки. Тот стоял на пороге, опершись плечом о косяк, и внимательно его рассматривал. В карих глазах появилось странное выражение — словно Лука понял, что мучает Ивана, и искренне опешил от этого. — Ревнуешь?! — казалось, спрашивали эти глаза. Иван встретил взгляд с вызовом. Он понимал, что поводов для беспокойства нет, но всё равно против воли начинал чувствовать раздражение. Да, он ревновал. И готов был выть волком от злости. Лука улыбнулся, но как-то очень грустно. Иван досадливо сцепил зубы: — Ладно, сам дурак. Просто я чувствую себя глупо… в этом. А ведь мог бы и догадаться. Знал, куда ехал. — Извини. Это всё, что у меня нашлось подходящего размера. Но ты выглядишь потрясающе даже в… этом. Впрочем, уверен, что после нескольких минут там, — Лука кивнул в сторону окна, — нас мать родная не узнает. — Странно, что тебе её не жалко. Разве футболка не дорога как память? — Нисколько. Чего её жалеть? Конечно, такого добра у вас навалом! Лука ткнулся лбом меж лопаток, провёл кончиком носа выше по позвоночнику. Ладони неторопливо скользнули под футболку, пальцы двигались лениво, совершая знакомый ритуал. Вот они нашли сосок и легонько сжали… Всему же есть объяснение. Так какого хуя он ревнует?! Сам насочинял всякой ерунды, и сам расстроился! Иван виновато перехватил запястья: — Ты, случаем, не реванш за венецианский карнавал взять хочешь? — М-м-м, жаль, что хорошие идеи приходят с опозданием, — усмешка на изогнутых губах стала хищной, а в глазах блеснул насмешливый огонёк. — Но тогда я бы предложил надеть сари, а не футболку. С другой стороны, выпутывать тебя в порыве страсти из многометровой тряпки — сомнительное удовольствие. Так что, давай сегодня обойдёмся без крайних мер. Лука лизнул ему шею, и во рту Ивана пересохло. Промелькнуло привычное, что — о, боги, никогда и ни за что! — это не надоест. Он поёрзал, притираясь, откинулся назад, открывая горло для горячих губ — сейчас, вот сейчас… Тело задрожало от предвкушения. Однако Лука внезапно втянул воздух сквозь зубы: — Новая татуировка? Ещё одна?! Ты же говорил, что больше не собираешься их делать. Иван развёл руками, мол, да, говорил, но — как видишь. Да и вообще, это не твоё дело! — Необычный выбор. Что это? Лилия? — шершавые подушечки пальцев обвели рисунок, вытатуированный на правом плече. — Давно она у тебя? Желая закончить несколько щекотливый для него разговор, Иван откашлялся: — Нет, падма — лотос, священный символ индуизма. Сделал недавно. Не то, чтобы Иван переживал, как Лука отнесётся к новой татуировке: мысль о том, что он может и не одобрить, вообще не приходила в голову. Давным-давно, ещё на заре их отношений, Лука сказал, что каждый сам волен решать, чем себя украшать. Но сейчас Ивану стало не по себе. Всё дело было в том, что он понятия не имел, откуда взялся этот цветок. Первое, вроде бы более-менее связанное с ним, что приходило на ум, — это то, как дней десять назад во время прогулки по Рамбле он наткнулся на колоритную парочку, сидящую на ступеньках у входа в сувенирную лавку. Это были юноша-индиец в европейском костюме — по виду типичный белый воротничок, — смуглый, черноволосый, почему-то испуганный и красивая темноглазая молодая женщина в нарядном сари и звенящими золотыми браслетами на тонких запястьях. А ещё (и это самое невероятное!), у незнакомки оказалось четыре руки вместо двух. Или всё-таки две?! Воспитанность не позволила Ивану это выяснить: в открытую пялиться он стеснялся, а переспросить не решился. Впрочем, отчего-то эти пугающие странности его тогда нисколько не встревожили. К тому же, он до сих пор не мог сказать, наяву это происходило или во сне, и лишь в одном был абсолютно уверен: густой шлейф аромата сандала — не плод разыгравшегося воображения. Одежда пропиталась им насквозь, и некоторое время нос ловил сладкий запах практически везде. Женщина, искоса глянув на Ивана, звонко выпалила что-то непонятное, после чего юноша как-то боязливо поднялся, церемонно поклонился, и на хорошем английском попросил отложить поездку в Индию. Иван удивлённо вскинул брови и вежливо посоветовал не лезть не в своё дело. Тогда незнакомцы переглянулись, перебросились парой слов, а потом женщина ткнула Ивану в правое плечо указательным пальцем так, что он еле удержался на ногах. А дальше — как отрезало. Например, он совершенно запамятовал, что произошло вслед за этим, потому как, к своему огромному удивлению обнаружил, что Рамбла осталась позади, а он в полной растерянности стоял посреди шумной улицы около «Камп Ноу» и никак не мог сообразить, как здесь оказался. Из-за угла вывернула машина, Иван с перепугу едва успел отскочить. Плечо горело, словно на нём кто-то выжег клеймо. И вот тогда-то, несмотря на необычное для февральской Барселоны тепло, его пробрал озноб, да так, что на коже выступил холодный пот. Он с опаской огляделся по сторонам — никто из окружающих не обращал на него ни малейшего внимания — и задрал рукав рубашки. Однако ничего не обнаружил: не осталось даже синяка. Иван судорожно вытер взмокший лоб. Странно… Возможно, он просто перенервничал в последние дни, и ему всё это почудилось? Постепенно паника отпустила, он почувствовал себя гораздо лучше. И ночной сон был крепким, без сновидений. А утром на плече появилась татуировка — приоткрытый бутон чёрного цвета, из которого вырастали тонкие струйки дыма. Иван сразу узнал его — изображение лотоса встречалось на всех туристических сайтах, посвящённых Индии. Цветок этот был символом богини Лакшми, которую изображали сидящей на лотосном пьедестале. Но почему чёртов лотос возник именно на его плече? Неужели это какой-то знак? Или предупреждение? На одно мгновение Ивана захлестнула волна ужаса, но он взял себя в руки и попытался успокоиться. Да, непонятно. Но как знать, вдруг всё совсем не так страшно… Прекрасная Лакшми (помнится, первая, совершенно искренняя мысль, которая пришла ему на ум при виде её изображения — «Вот так красавица!») была богиней удачи и счастья, и значит, что этот цветок запросто мог оказаться предвестником чего-то удивительного. Иван ещё раз посмотрел на плечо — лотос уже не казался зловещим, скорее, наоборот. Перед мысленным взором встали окутанные звёздной мглой древние храмы, белый мрамор Тадж-Махала, изумрудная зелень джунглей, лазурные воды океана, заклинатели змей, таинственные факиры, неутомимые рикши, пёстрое разноцветье фестиваля красок* — фотографии на сайтах выглядели так красочно! Словом, татуировка придала предстоящему путешествию неожиданно мистический оттенок и волшебную, более полную и красочную глубину. На следующий день Иван сходил к врачу на приём, но никакой инфекции или болезни у него не нашли. В тату-салоне тоже подтвердили, что татуировка набита профессионально. Все попытки отыскать таинственных незнакомцев закончились неудачей. В конце концов, к Ивану вернулся прежний оптимизм. Подумаешь, татуировкой больше, татуировкой меньше. Да и вообще, почему это он должен бояться какого-то цветка? Ведь главное, что никаких болезненных ощущений теперь не возникало, он жив-здоров и чувствовал себя прекрасно. И всё же… И всё же, если совсем уж начистоту, это происшествие выбило из колеи, он забыл взять белую одежду, и буквально в последнюю секунду вспомнив о ней, вынужден был теперь щеголять чёрт знает в чём.***
Лука быстро (равнодушно?) чмокнул его в ухо, одёрнул футболку с золотой четвёркой и фамилией Рамоса на спине и отстранился. Ишь ты, обиделся, что ли? С трудом сдержавший вздох разочарования, Иван повернулся к нему и язвительно осведомился: — Что, повисло на полшестого? Лука в ответ взглянул укоризненно, однако откликнулся вполне спокойно: — Нам действительно пора. Ты слышишь? Щёки Ивана полыхнули огнём. Блять, снова не сдержался! Он открыл рот, чтобы попросить прощения, но не успел. В распахнутое окно ворвался оглушающе-радостный вопль многотысячной толпы, в котором смешались всевозможные человеческие эмоции: и восторг, и ликование, и ожидание чудес. Вопль настолько мощный, что его можно было почти физически ощутить на своей коже. Город гудел, как огромная, развёрстая пасть, и было в этих звуках что-то первобытно-завораживающее. — Ну что, вперед? Навстречу приключениям! — Лука заливисто расхохотался. Этот смех действовал на Ивана успокаивающе с самого первого дня их знакомства, мгновенно смывая все сомнения. Поэтому он подался вперед, приобнял Луку на ходу и подтолкнул к выходу. Лифт отвёз их на первый этаж, швейцар распахнул двери. У самого порога Лука на мгновение притормозил: — Не отставай, и, ради бога, осторожнее. Иван кивнул и, уже зная, куда они попадут, шагнул следом, — навстречу волшебству, навстречу прекрасной сказке. Столица Индии встретила своих гостей настоящей вакханалией, грохотом карнавальных барабанов и огненными всполохами фейерверков. На улицах царил хаос. В этом бешенстве не было и тени рассудочности. Казалось, каждый старался превзойти остальных в безумии. Сам воздух наэлектризовался, он вибрировал от пронзительных криков, раздававшихся со всех сторон. День был в самом разгаре, и по улицам носились ошалевшие люди, визжавшие, ревевшие, надрывавшиеся, улюлюкавшие, бранившиеся на десятках языков, подпрыгивая, распевая песни, пританцовывая, сливаясь воедино в единое существо — разноликое и вопящее. Лица пестрели радужным многоцветьем, а руки и ноги сверкали украшениями из стекляруса и живых цветов. Удивительное, бьющее в глаза, буйство красок, звуков неистового веселья, мириады сияющих огней, шквал острых ароматов, дым костров, пение и смех сотен тысяч людей — всё это мерцало, переливалось, плавилось, превращаясь в невообразимо бесшабашное, ослепительное, сумасшедшее сияние фестиваля Холи, пьянящее и пугающее одновременно. Разноцветным, как в каком-то фантастическом калейдоскопе, было всё вокруг — одежда, тротуары, стены домов, вода, которая яркими ручьями выплёскивалась из окон. Весь мир пропитался праздником, и от этого захватывало дух. Наконец-то, одни! Наконец отдых, счастье, ничегонеделанье! Как же здорово, что сюда они приехали только вдвоём. Можно, никого не стесняясь, касаться друг друга, целоваться, когда захочется, протянуть руку к любимому лицу, запутаться пальцами в волосах… Наслаждаться каждым мгновением свободы! Правда, ещё дома Лука заикнулся, что неплохо бы прихватить с собой приятелей. Мол, с ними веселее. Хорошо, что Иван сумел отговориться от этой глупой затеи — не хватало ещё тащить за собой всю их немаленькую компанию. Он не хотел делить внимание Луки ни с кем, даже с добродушным Матео. Хватит с него дружбы с ними, хватит! Они с трудом, локтями и кулаками, прокладывали дорогу в толпе в поисках ближайшего ларька с красками. Иван шёл впереди, принимая удар на себя. Разговаривать в таком шуме было нереально, потеряться же проще простого, поэтому пришлось вцепиться в Луку с такой силой, что, кажется, тот зашипел от боли. Но проверить это не представлялось возможным. Тем более, появление двух человек, одетых в чистые белые футболки, толпа восприняла как вызов — множество рук метнулось к ним, желая раскрасить в яркие цвета. И не было от них никакого спасения! К тому моменту, когда им удалось добраться до прилавка, они с ног до головы оказались заляпаны цветными порошками. Иван обернулся: измочаленное, мокрое от воды лицо Луки сияло счастьем. Цветным было всё, кроме улыбки, особенно белозубой на фоне гранатовой краски. Он радостно щерился, так напоминая ребёнка, наконец-то дождавшегося самого восхитительного дня рождения, что Иван прыснул со смеху. Продавец понимающе хмыкнул, развёл руками, рекламируя товар — огромные тарелки, доверху наполненные порошками всевозможных оттенков: пурпурного, ярко-зелёного, аквамаринового, голубого, малинового, огненно-красного, оранжевого… От такого великолепия у них разгорелись глаза. Нестерпимо захотелось купить всё это немедленно и снова шагнуть в кричащую толпу. Отсчитав нужную сумму и снова бережно спрятав кошелёк под одеждой, Иван оттащил Луку от прилавка, где уже несколько человек с жадным вниманием рассматривали их приобретения. Затем не удержался, и, схватив добрую горсть порошка, щедро посыпал волосы Луки, хотя тот со смехом и пытался отбиваться — светлые прядки окрасились синим, — в попытке перекричать дикий шум, проорал ему в ухо: — Вот они — истинно правильные цвета, а не твой ублюдочный сливочный! — Чудовище! — ахнул Лука, лицо его вспыхнуло, и Ивану тотчас прилетел красный ответ… Отфыркиваясь и отплёвываясь, Иван завертел головой и… застыл на миг. Ему показалось, что в толпе замаячил смутно знакомый образ. Ещё не понимая, кого он видит, враз почувствовал в груди знакомую тяжесть, а разглядев, чуть не задохнулся от бешенства: пухлые губы и наглые тёмные глаза вкупе с рыжеватой бородой принадлежали только одному человеку на свете — ненавидимому всеми фибрами души Серхио Рамосу, который в этот момент должен был находиться за тридевять земель отсюда. Закипевшая внутри злость ощущалась почти физически. Словно почуяв гневный иванов взгляд, тот, вместо того, чтобы подойти, юркнул в ближайшую подворотню. Потом ещё пару раз Рамос мелькал то тут, то там, но Лука, слава богу, ничего не замечал. И Иван, успокоившись, решил молчать. В конце концов, никто чёртова испанца сюда не звал, и портить себе настроение из-за него он не собирался! Они перепробовали всё, что попалось им под руку: носились друг за другом, ловко брызгаясь из водяных пистолетиков; от всей души обсыпали себя и окружающих пригоршнями порошков, когда успешно, а когда и нет, уворачиваясь от таких же разноцветных снарядов; танцевали и орали песни, и были при этом страшно довольны собой; накупили всевозможных лакомств — сладких с чуть слышной горчинкой шариков из орехов и кокосовой стружки, блинчиков со вкусом фисташек, сахарных слоек в форме полумесяца, и даже бханг — пусть с опаской и один на двоих! — священный напиток Шивы из молока и конопли, первый глоток которого стал спусковым крючком. Приторный привкус подействовал одуряюще. Тягучая истома, зарождающаяся в теле, грозила распространиться и на мысли — в окружающем мире оставались лишь краски и запахи: раздражающая карамельная острота корицы, смолистый аромат зелени кардамона и белых семян кумина. А над всем этим великолепием разливалось роскошное, тягучее сладковато-пряное, сливочное послевкусие сандалового дерева — такое густое, что в нём можно было утонуть. Оно вызывало какое-то смутное воспоминание, почти неуловимое. Но Лука стоял слишком близко — так, что между ними не оставалось места, — и Иван решительно отбросил все раздумья прочь. Тело прошило острой дрожью возбуждения. Лука принадлежит ему. Только ему! И значит, он будет делать с ним всё, что захочет. Впрочем, он мог поклясться, даже не глядя в глаза напротив, что чувствует исходящее от Луки желание того же рода. Тот тотчас подтвердил догадку. — Нам срочно надо туда, где я могу безнаказанно поцеловать тебя, — Лука плутовато подмигнул, и они улыбнулись друг другу. — Всё! Сдаюсь! Я больше не могу! Я по полю за матч меньше пробегаю… — Малыш устал и хочет на ручки?! — Иван слегка наклонил голову, насмешливо изучая Луку. У того по лицу ручьями тёк разноцветный пот, мокрая одежда вся испачкалась в краске и прилипла к телу, но глаза смеялись, а на губах играла довольная улыбка. — Ну, иди… Лука как будто этого и ждал. Показал язык, по-обезьяньи вцепился в него, крепко обхватив ногами талию, и обессиленно прижался лбом к плечу: — Малыш устал, но выебать сможет… Ивану в живот уперся уверенный стояк, однако он сдержал смех и цокнул с напускным недовольством: — Смотри, своим сексом ни за что не зацепись. — Ты невыносим. А я, между прочим, здоровый человек со здоровыми потребностями. Забыл что ли, как это делается? — С тобой забудешь, ага… — Тогда рискнём? — Совсем рехнулся? — Иногда я поражаюсь твоей рассудительности… Толпа текла мимо разноцветной рекой. С каждым вздохом Луки куда-то в ключицу кровь в венах вскипала всё сильнее и разгоняла жар по телу. Иван умоляюще закрыл глаза, пытаясь спрятаться от сладкой пытки. Лука и не думал оставлять его в покое: с тихим стоном потёрся носом о шею, и Ивану стало плевать, что это неправильно. Абсолютно плевать. Он мотнул подбородком в сторону переулка…***
Переулок оказался тупиком — замызганным, как все закоулки старых городов Индии, с их мрачными запутанными лабиринтами трущоб и грудами отбросов. Они ввалились туда в обнимку, хохоча, словно подростки. Перегруженный эмоциями разум Ивана всё же сумел отметить некоторые детали, которые показались ему странными. Здесь царило полное безмолвие, как будто в уши напихали ваты, или их двоих разом отрезало невидимой стеной от остального мира. День поблёк, оставив полутона серого. Под ногами захрустел мусор. Однако тут не было ни тошнотворной вони, ни назойливого гудения мух, ни разбегавшихся врассыпную при появлении человека жирных серых крыс. В воздухе едва уловимо пахло сандалом, а единственным живым существом оказался раскрашенный розовым кот, который явно, как и они, попал под раздачу. Он проводил их равнодушными глазищами и скрылся в подворотне. А ещё Иван учуял позвоночником чей-то тяжёлый взгляд, сверлящий спину, но когда покрутил головой, никого не увидел. Словом, место для поцелуев было явно неподходящее. — Что-то тут не так, — он вопросительно посмотрел на Луку, пытаясь понять, чувствует ли тот то же самое. Но Лука огляделся по сторонам и подтолкнул Ивана к стене, нагло, по-хозяйски, втиснул колено меж ног. В глазах зажёгся решительный огонёк, когда он потянулся к ивановым губам — язык был влажный и горячий. И Иван тотчас забил на всё, зарываясь пальцами в длинные пряди и вызывая ответный стон удовольствия, бесстыдный, полный беззастенчивой жадности. Они столкнулись зубами, задышали рвано. Ивану грезилось, что его качает на своих волнах огромная река и уносит куда-то прочь… Поцелуй длился недолго. Новая татуировка запылала так, что Иван скрипнул зубами. Боль будто бы предупреждала о чём-то, и он каждой клеточкой тела ощутил надвигающуюся опасность. Лука пытливо посмотрел на Ивана. И это был его последний осмысленный взгляд, а потом тёплые карие глаза застекленели, словно из них разом ушла жизнь. За несколько мгновений он постарел на десятки лет: глубокие морщины избороздили лоб, волосы поседели, а в уголке рта застыла холодная усмешка. С трудом проглотив вязкую слюну, Иван облизнулся и опасливо окликнул его: сердце в груди застучало часто-часто. Всё было напрасно. Лука безучастно уставился в небо, не обращая внимания. И лицо его было неподвижным, как у мертвеца. Ивану стало так жутко, что захотелось сбежать от этого дряхлого старика, сверкая пятками, чтобы никогда больше не видеть пустые глаза, смотревшие в никуда. Неожиданно что-то пронеслось мимо, как ветер, и чуть не сбило их с ног. Иван стремительно оборотился, и холодок пополз по спине, когда он увидел чёрную, как смоль, тень, меняющую свои очертания. В ней с трудом угадывалась фигура человека. Да полно, человека ли… Иван мог бы поклясться, что никогда прежде не встречал ничего подобного: скорее сгусток тьмы, бесформенный и… опасный, с перекошенным контуром злобной морды и глубокими провалами на месте глазных впадин. Но вот пустоты в мёртвых глазницах начали наполняться алым маревом. В их глубине замерцали огоньки — сначала тусклые, они постепенно разгорались, становились всё ярче и ярче. Из багровых сгустков стала появляться звериная личина с искажёнными мукой чертами. Глаза были безумными, а пасть с крупными белыми клыками шевелилась, силясь что-то произнести, однако лишь беззвучно кривились в гримасе губы. Стали видны руки, которые, в свою очередь распрямились, превратившись в кожистые крылья. Они были такими огромными, что почти закрывали фигуру. Завоняло кровью и протухшим мясом. Я схожу с ума! Этого не может быть по-настоящему… Иван чувствовал, что существо стремилось подавить его волю, но сил отвернуться не хватало. Огненные глаза гипнотизировали, не отпуская ни на миг и заставляя напряженно всматриваться в их глубину, похожую на жерло вулкана. Кошмары, сменяя друг друга, нагромождались один на другой. Ощущение реальности исчезало, сознание ускользало в бездонную пустоту. Сколько это продолжалось, он не знал, но в какой-то момент понял, что больше не в состоянии выдерживать всё этого. — Серхио! — громкий вскрик неприятно резанул ухо, и Иван отчаянным усилием вынудил себя отвести взгляд от адского монстра. Лука стоял неподвижно, как истукан. Не моргал, не шевелился. Лишь повторял и повторял механически: — Серхио! Наконец-то ты пришёл… Серхио… Серхио… Мелькнула мстительная мысль: «А что, похож!» Появилось жгучее желание врезать по застывшему лицу Луки. Или по яйцам! Аж пальцы на руках мелко задрожали. Прям вот от всей души! Чтоб искры летели! А потом рвануть отсюда прочь, раз его не ценят и не любят… — Лука! Лука! Лукита! — нежданно-негаданно расхохоталось существо. Сотканный из ночной темноты, смех был злым, издевательским и горьким. Он сводил с ума, вытягивал из глубины души самые мрачные страхи и заставлял трястись колени. Чудовище смеялось и никак не могло остановиться, будто кто-то завёл в груди ржавый механизм и крутил до тех пор, пока не заело. Затем смех стих. Тишину нарушил треск веток невесть откуда взявшегося костра. С каждой минутой он разгорался всё сильнее. Ивану через огненную завесу померещился прекрасный лик индианки в наброшенном на голову разноцветном покрывале. Но присмотревшись внимательнее, он убедился, что это всего-навсего пылающая головёшка. — Я иду, Серхио, уже иду, — Лука сделал шаг, второй, третий… Монстр подхватил его, взмыл в воздух, долгое мгновение, показавшееся Ивану вечностью, парил в небе, после чего, сделав круг, швырнул вниз. Так птица поднимает черепаху в воздух, и с высоты бросает на камни, чтобы извлечь из неё мясо. Лука изломанной куклой рухнул на раскалённые угли. Из фонтана оранжевых искр сама собой соткалась дева и с лёгкостью приняла его в свои объятия. Но обмякшее тело бессильно повисло в её руках, голова запрокинулась, и трепещущий язык огня жадно лизнул растрёпанные волосы. Запах гари ударил в нос. Иван заорал. Сердце, заполошно пропустив удар, едва не разорвалось в клочья. Грудную клетку сдавило так, что не вздохнуть, а по венам с бешеной скоростью горячей волной растекался первобытный парализующий страх. Но, обезумев от ужаса, выкрикивая какие-то слова, в которых не было смысла, он, тем не менее, рванулся к костру. Монстр опередил его. Теперь он был уже рядом — огромный расплывчатый силуэт с кровавым пламенем вместо глаз — с предвкушением оскалился, дохнул огнём в лицо. Иван вытянул перед собой руки, пытаясь заслониться от чудовища, но лапы с уродливыми когтями сгребли его, смяли в железных объятиях… и вмиг отдёрнулись, будто обожглись. В мозг яркими вспышками ворвался нечеловеческий крик — испуганный и умоляющий: — Бхагавати! Я не знал! Я бы не осмелился! Вокруг Ивана полыхнуло таким нестерпимым жаром, что он, не удержавшись на ногах, грохнулся прямо под ноги девы из костра. Сверху на него мешком упал Лука, заставив ойкнуть и скорчиться от боли, и сил хватило только на то, чтобы откатиться подальше, стиснув его обожжёнными руками… И тут их накрыло облаком искр и шёлковым покрывалом.***
Нельзя вечно прятаться, даже если что-то идёт не так, однако выглядывать наружу не хотелось. От одной мысли об этом по телу пробежали мурашки, и возникло желание свернуться калачиком и зажать уши. Иван еле дышал. Казалось, что в лёгкие засунули гвозди. Лука, по-прежнему лежавший на нём, не шевелился, и будь ситуация иной, это было бы приятно. Но единственное, о чём думалось — как бы удержать его на себе, и снова не свалиться в костёр. Выполнить задачу было проблематично: руки горели огнём, словно вместо кости в них вогнали куски раскалённой проволоки. Боль была невыносимой, но Иван терпел. Самое главное — Лука жив: лёгкое дыхание гладило Ивану шею. Нос защекотало сандаловыми благовониями. Сразу же — чётко и ясно — зазвучали голоса. И хотя сначала он не мог разобрать не слова, разговаривающих было явно трое. Растущая беспомощность стала угнетать. Поэтому, решившись, Иван осторожно приподнял край покрывала и еле сдержался, чтобы не ахнуть. Ибо то, что он увидел, потрясло сильнее, чем мог ожидать. Монстр просто висел в воздухе, опутанный крепкими золотистыми путами. Они извивались, переплетаясь и дрожа, вместе с хаотичными движениями. — Ом Хри Клин Махалакшми Намах! (Богиня Лакшми, я склоняюсь пред тобой!) — бубнил он, как заведённый, одно и то же. Огненные глаза глядели в какую-то точку, находящуюся перед ним, рот не открывался, но Иван отчётливо слышал сип чудовища прямо у себя в голове. — Удобненько! Прямо-таки встроенный в мозг гугл-переводчик! — нервная ухмылка невольно пробежала по губам Ивана. В одно время с монстром заговорила и дева из костра. Почтительно преклонив колени, на чистейшем санскрите, она, хотя и её губы не дрогнули ни разу, напевно и витиевато произнесла: — Прими восхваления, Великая творительница иллюзий, почитаемая всеми Богами, держащая в своих руках лотос и вызывающая ужас у тех, кто привержен злу! Той, к кому они обращались, не было видно. Пришлось вытянуть голову, чтобы попытаться разглядеть. Сначала Иван увидел лишь слепящее белое сияние, настолько яркое, что он зажмурился, а когда открыл глаза, то на огромном лотосе уже стояла женщина, дивная красота которой сияла, как луна и солнце. Смугловатый цвет кожи, окаймлённые длинными ресницами, огромные влажные очи, иссиня-чёрные волосы причудливо переплетены жемчужными нитями. Маленькие ушки оттягивали тяжёлые рубиновые серьги. Тёмно-розовое сари с золотистой вышивкой подчёркивало грациозную фигуру. Она изменилась, стала более царственной, более величественной, чем прежде. А рук всё-таки было четыре. Он не ошибся тогда. — Холика! Я и мой супруг, Пребывающий повсюду, Величайший из великих, снова довольны тобой, — обратилась богиня к деве из костра, затем повернулась к монстру. — А ты, ракшас, будешь наказан! Монстр заскулил, но тотчас подавился собственным мяуканьем. Лакшми даже не повернулась. Она, неторопливо покачивая бёдрами, шла к Ивану, и движения её были легки и свободны. — Посмотри на меня! — склонившись над ним, Лакшми коснулась ладонью лба. Слова вспыхнули в голове раскалёнными иголками, и она едва не раскололась от боли. — Как ты думаешь, почему это произошло? — Я… не знаю… не понимаю, о чём вы. — Не показалось ли тебе что-то странным? Странным?! Нет, что вы, не показалось… Удивлённый этим вопросом, Иван скосил глаза на ракшаса, и богиня холодно рассмеялась. — Ах, это… Нет, речь сейчас идёт о тебе. Вспомни, о чём ты думал сегодня и что говорил. Ты был сам на себя не похож, чуть всё не погубил, чуть не нарушил идеальную гармонию. О, нет! Он почувствовал жгучую волну, колыхнувшуюся в груди. Понимание обрушилось, как удар молота, горький ком застрял в горле, не давая нормально вздохнуть. Навернулись слёзы. Но в тот момент Ивану было всё равно. Он вцепился в спину Луки, прижал, несмотря на боль в руках, к себе и пробормотал: — Я боюсь потерять его. Всегда боялся… — Звучит как очень плохое оправдание, — Лакшми, прищурившись, заглянула в глаза. От этого взгляда всё похолодело внутри, и захотелось исчезнуть. Но Иван в ответ лишь беспомощно уставился на неё, беззвучно шевеля губами: — Возможно, и всё же, оно — единственное. — Люди иногда совершают чудовищные вещи. Но разве сомнения, неприязнь, ревность, обиды, издёвки, собственнические замашки, заносчивость, трусость, желание пнуть побольнее — это то, что поможет укрепить отношения и привести к счастью?! Иван, не зная, что возразить на справедливый упрёк, зажмурился. Пальцы богини ласково коснулись его щеки, и он услышал в одночасье смягчившийся голос: — Береги своего кузнечика… Он удивлённо распахнул глаза, и на мгновение подумал, что ослеп: на него хлынул поток света такой мощи, что, будь это обычный огонь, он испепелил бы всё вокруг. Невидимая сила подняла Лакшми над землёй, тело её превратилось в облако золотистых искр. Исчезли и Холика, и ракшас. Наступила тишина. Иван и Лука остались одни. Кострище ещё дымилось, но ничто не напоминало о случившемся. Даже боль куда-то ушла. Лука заелозил на нём, приходя в чувство и вновь становясь похожим на прежнего себя: морщины разгладились, волосы вернули свой первоначальный цвет, взгляд стал осмысленным и трезвым. — Что это было? — шепотом поинтересовался он, озираясь. — Что-то жуткое. Прямо как в фильме ужасов. Уставившись в небо, уже сереющее в просветах между домами, Иван не ответил, лишь обхватил покрепче. Лука послушно замолчал, засопел в шею. Со стороны, наверное, они выглядели странно — два человека, лежавшие в обнимку на земле в пустынном переулке. Впрочем, Ивану не было дела до этого. Он вслушивался в глухие удары сердца под ладонью, пытаясь разобраться в себе.***
— Подъём, спящий красавец! До отлёта два часа… Иван дёрнулся всем телом и наткнулся расфокусированным взглядом на Луку. Они лежали в своей кровати за семь тысяч километров от Индии. Сквозь неплотно задернутые шторы в небольшую квартиру в четырнадцатом округе Мадрида сочился тёплый розовый рассвет. Внизу, на улице, гудели первые машины, откуда-то доносилась музыка, под крышей щебетали птицы. Проснувшийся город весело и шумно приветствовал новый день. Всё было привычным. Всё было на месте… Стоп, а как же события последнего дня? Или, вернее, минувшей ночи? В памяти всплыла последняя сцена. Он заворочался на кровати, провёл ладонью по лицу, припоминая детали, потом потряс головой, как будто пытался вытрясти из неё остатки сновидения. А, может — чёрт возьми! — и не его вовсе. Всё прошедшее было так реалистично, так убедительно… Кажется, у него были сумасшедшие глаза, потому что Лука спросил: — Хорошо спалось? Хрипловатый после сна голос звучал так заботливо, что Иван, сам того не желая, шмыгнул носом. В висках тут же зашумело и отдалось болезненными ударами. Он прикусил губу, ощущая себя выжатым лимоном. Лука подлез под руку, обнял за шею. Пальцы его мягко поглаживали плечи, вырисовывали незатейливые узоры на груди. Он был таким родным, таким настоящим, что у Ивана сжалось сердце. Богиня Лакшми (неважно, реальность она или сон) права. Он никому не позволит разрушить то лучшее, что у него есть. Никому, и, в первую очередь, себе. Он невесомо чмокнул Луку в нос — тот тихонько заурчал, как кот, трущийся о хозяйскую ногу — и негромко сказал: — Прости меня, дурака… — За что? — недоумённо нахмурился Лука. Глаза при этом сделались круглыми, как блюдца. — Просто прости… — Иван откинулся на подушку, немного полежал молча. Наконец заговорил, — слова давались ему с трудом, — тихо и медленно. — Это, наверное, прозвучит глупо. Но ты выслушай, хорошо? Мне приснился очень странный сон. Он был о нас — о тебе и мне. Я не хочу его сейчас пересказывать. Скажу лишь, что он был не из приятных. В этом сне ты был таким же, как всегда. Я же стал другим, не таким, как обычно. Мое подсознание выплюнуло на поверхность весь набор подленьких и гнусных качеств, и мне даже на ум не приходило, что нужно хоть как-то сдерживать себя. Я вёл себя отвратительно. И прошу у тебя прощения… — За поведение во сне? — уточнил Лука. — Не заставляй меня чувствовать полным идиотом, — буркнул Иван. Наверное, действительно следовало сделать вид, что ничего не случилось. Но у него это никогда не получалось. Он повернулся на бок: на лице Луки не было и тени улыбки. Наоборот, на нём застыло то выражение сосредоточенного внимания, какое бывает у людей, когда им рассказывают что-то интересное и в то же время невероятное. Он ловил, впитывал каждое слово, пропускал через себя, вглядываясь в рассказчика и чувствуя, что у того творилось в душе. Иван притянул Луку к себе в объятия, коснулся морщинки на лбу: — Тебе интересно, зачем я рассказываю об этом? Ответ прост. Ты стал для меня всем. С самого первого дня. И я не хотел бы превратиться в человека, который не ценит то, что имеет. Лука помедлил, разглядывая его, потом коснулся щеки костяшками пальцев. Брови приподнялись, а в голосе послышались ласково-насмешливые нотки: — Ты просишь прощение за то, что не делал?! Поверь, никто не узнает, как ты вёл себя во сне. Скажу больше (перефразируя известное) — «Когда я там с тобой, ты можешь даже выпороть меня» — Месье знает толк в извращениях! — заставив Луку негромко рассмеяться, беззлобно огрызнулся Иван и притих, уткнувшись в спутанные волосы. От Луки пахло так, как и всегда — чем-то неуловимым, родным, присущим только ему одному. Чуточку — сексом, чуточку — потом, и ненавязчиво, но приятно — мужским одеколоном. Бархатистый аромат сандалового дерева волновал и успокаивал разом. Стало спокойнее, словно тяжесть упала с сердца. Разумеется, надо забыть про этот сон, выбросить из головы. Потому что важно лишь то, что происходит в действительности. Всё остальное — чепуха! — Ты самый лучший. Чем я заслужил тебя? — Эй, это моя фраза! — Лука фыркнул, крепко сжал его ладонь. — А, вообще, если не хотим опоздать на самолёт, нам пора. Иван нехотя выпутался из объятий и вдруг застыл, услышав за спиной: — Новая татуировка? Ещё одна?! Ты же говорил, что больше не собираешься их делать. Прошло несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем он повернул голову и недоверчиво уставился на правое плечо, несколько раз моргнул, чтобы прогнать наваждение. Господи, что происходит? Это не могло быть правдой! Но нет же, нет — рисунок остался таким же чётким, как раньше. Однако теперь он выглядел иначе: чёрный бутон расцвёл изящным цветком, лепестки которого таинственно мерцали всеми оттенками красного — от карминного до багряного… Иван опасливо потрогал его пальцем, словно боясь обжечься, коротко выдохнул и провалился в спасительный обморок.