Мама, я влюбился

      Часы в архиве тянутся долго. Мы и так просиживаем здесь больше, чем нужно, потому что я не могу сосредоточиться.       Кир, сидя напротив и уложив ноги в черных чулках на стол, старательно облизывает карамельку на палочке.       Откуда он ее только притащил, такую огромную, что во рту с трудом помещается?       Сегодня он в образе а-ля готическая принцесса: темно-бордовая помада, глаза со стрелками, зачесанные назад волосы, бархатное платье с черными кружевами. Ногти тоже черные, пальцы унизаны кольцами, на ногах высокие ботинки на шнуровке.       Два дня назад, утром, мы проснулись в обнимку в моей кровати. Не сказать, что я сильно удивился, это было вполне ожидаемо, учитывая наше взаимное притяжение, да и сам Кир позже признался, что в гости напросился специально, зная, что я не сдержусь.       Опять же, повторюсь, будь он чуть более похож на мужика — у меня бы случилась истерика и я бы убивался, как школьница-целка о попранной невинности.       У Кира, в связи с моим упорством, появилась идея фикс: он хотел меня, это очевидно, но хотел именно таким способом, каким привык. И всячески склоняет теперь меня к этому, вынуждая чувствовать себя объектом пикапа. — Совсем не больно, котик, — мурлыкает он, двигаясь ближе вместе со стулом. — Отъебись от меня, — отвечаю я, неприлично краснея. — Ты совсем уже? — Да что такого-то? Ты же тоже меня хочешь. Я умею нежно. — Не путай вагину с аналом — нежно не получится.       Кир вынимает изо рта карамельку и один в один повторяет уже известный мне звук. — Получится, — уверенно говорит он. — Ты-то откуда знаешь, если у тебя мужиков не было, как ты говорил, — напоминаю я. — А ты думаешь я Маринку каким способом пользую? Именно этим, котик, она меня никак по-другому не интересует.       Почему-то упоминание его близости с кем-то мне неприятно. — Ты же обещал с ней расстаться, — произношу я. — Ревнуешь? — ухмыляется он. — Расстанусь, как только она приедет обратно. К родителям умотала, свадьба у сестры… Ты знаешь, котик, что массаж простаты благотворно влияет на потенцию?       Я краснею еще больше, хотя до этого ничего подобного за собой не замечал. Мне самому нравилось отпускать пошлые шуточки в адрес девчонок и наблюдать, как они краснеют, но чтобы самому вот так сидеть и мимикрировать под цвет занавесок на окнах… Позор. — Кир, я не соглашусь, не надейся, — подытоживаю я. — Нужна чья-то жопа — напиши на своей страничке в инсте, перед тобой сразу полгорода раком загнется. А на меня не рассчитывай.       Он встает, двигает стул ближе и садится, укладывая ноги на моих коленях. Рука сама — Макс, ну что ты за тварь такая бесхребетная, — тянется к ним и поглаживает коленки, скользя выше по внутренней части бедра. Дыхание у него тоже сбивается, он заглядывает через мое плечо, проверяя, не вернулась ли библиотекарша, убеждается, что мы одни в зале, и немного раздвигает ноги, облегчая мне задачу. Я глажу вверх, затем в сторону, по резинке чулка, слегка спуская вниз, а он, забыв о карамельке, смотрит за всеми моими манипуляциями поплывшим взглядом. — Может, все-таки, ты снизу? — негромко говорю я, возвращая резинку на место и забираясь еще выше, под юбку, отодвигаю трусики, зажимаю в кольце пальцев его член и сдавливаю, наслаждаясь вырвавшимся полувздохом. — Никогда ни перед кем раком не стоял и не стану, — отвечает он, кусая губы. — Так и я также, красавица. Что делать будем? — Ждать, пока ты сам нагнешься.       В дверях гремит какими-то пластмассками библиотекарша, я отдергиваю руку, а он ставит ноги на пол. Мы очень заняты, мы работаем с подшивкой «Северного вестника» и нам жутко интересно этим заниматься. Выходя из здания поздно вечером, я беру его за руку. Кир удивлен: — Поухаживать решил? Не боишься, что тебя чморить начнут? — Не ебет. Ты мне нравишься, я хочу идти с тобой рядом и точка. Все равно никто не знает, что ты мальчик. — Хуясе ты герой, котик. Ладно, пошли… До дома тоже проводишь?       Мы идем по усыпанной листьями аллее, он смотрит искоса с непонятным мне любопытством, улыбается мыслям и молчит. Я тоже молчу, чувствуя, как расслабляются его пальцы в моей руке, и это больше похоже на свидание, чем на обычную прогулку. Похабных выяснений о том, кто должен стоять раком, будто и не было, потому что перед собой я вижу утонченную леди в черном с гордым профилем и вздернутым носом.       Такая… Такой милашка. Я ни на минуту не забываю, что у этой милашки между ног есть штука не меньше моей, но все равно любуюсь и не могу налюбоваться.       Меня переполняют новые впечатления. Наверное, самый первый шок в однополых отношениях переживается именно в момент, когда рука касается такого же органа, как и твой. Это очень непривычно, противоестественно, на первый взгляд, но интересно. Запретное, которое манит и ведет к болотам, как огонек святого Эльма.       Ха, вот уж сравнил так сравнил. Но меня так же манит, притягивает к нему, я сдался этому чувству еще тогда, когда мы впервые поцеловались, и теперь просто плыву по течению, ожидая, к чему это приведет.       У подъезда мы останавливаемся, он не торопится убирать руку, а я, вместо того, чтобы уйти, притягиваю его ближе и целую, но не так, как до этого. Нежно, ласково, как целуют дорогих тебе людей, пытаясь передать эмоции и настроение. Он замирает в моих объятиях, привыкая к ощущению тепла, и отвечает, аккуратно приподнимая мою верхнюю губу языком, потом обхватывая нижнюю, а следом от уголка к уголку, одними губами. Касается холодными пальцами моей шеи и отрывается, не открывая глаз и дыша также в губы. — Это что было? — горячим шепотом. — Я не знаю, — отвечаю я не менее тихо. — Но мне понравилось. Кир, ты охуенный, я говорил тебе? — Спасибо, котик, мотивируешь, — отзывается он. — До завтра? — До завтра. — Котик, стой, — вдруг окликает Кир. — Ты же придешь завтра на фестиваль у филологов? — Киноискусства? — вспоминаю я. — А ты пойдешь? — Я участвую. — Значит и я пойду.       Он улыбается на прощанье так, что и уходить не хочется.       Дома я грею себе макароны с сосисками — единственное, что сносно готовит хозяйка, — и иду вместе с тарелкой в гостиную, к телевизору, где уже сидит тетка с пакетом соленого попкорна. — Опять в комнате жрешь, — морщится она, просыпая кукурузу на пол. — Кто бы говорил, — хмыкаю я. — Теть Тань, я завтра поздно буду, у нас фестиваль киноискусства. — Это где переодеваются все? Я видела фотки с прошлого в новостях, прикольная штука, я б тоже пошла, но меня, старье, никто не пустит. А ты в чем пойдешь? — В джинсах, как обычно.       Тетка смотрит на меня с укором, и на лице ее выражение: «Все дети в костюмах будут, а ты в джинсах»? — Так не интересно, Максик, — говорит она, поднимаясь. — У меня есть для тебя отличная идейка. У меня от бывшего мужа осталось тут кое-что…       Я давлюсь сосиской, когда она возвращается из спальни, неся на вытянутых руках вешалку с формой полицейского. Американского полицейского. — Теть Тань, вы смеетесь? — спрашиваю я. — А что? — удивляется она. — А, ты про… Не переживай, мы ее так и не опробовали ни разу, развелись раньше. За большие деньги, к слову, заказывала. Очень реалистично сделана, ты надень, у вас комплекция с Пашкой одинаковая. Все девчонки твои будут. — Все? — задумываюсь я. — А почему бы и нет…       Форма действительно реалистичная — темно-синяя рубашка с коротким рукавом, еще более темные брюки, нашивки, галстук с зажимом, фуражка, все дела… Напоминает форму патрульного, но я не уверен, главное, что сидит как влитая. — Ооо, Максик, — блестит глазами тетка, а я смеюсь: — Теть Тань, не склоняйте только к инцесту, умоляю!       В день фестиваля обе группы журналистов, одну рекламщиков и три филологов освобождают от пар, давая возможность подготовить зал. Мы носимся из угла в угол, расставляя стулья, занавешивая окна, проверяя аппаратуру. — Фу, заколебался я уже, — вздыхает Кир, падая в кресло на колесиках, которое я при этом тащу к сцене. — Я сейчас переодеваться пойду, справишься без меня. — Ага. А ты кем будешь? — интересуюсь я. — Я? Ммм… Увидишь попозже, сюрприз, котик.       Он убегает, стуча каблуками, и уверен, что обратно вернется какая-нибудь Офелия, Дейенерис Бурерожденная или ведьма из Салема. К тому времени, как начинается фестиваль, я тоже успеваю переодеться, и на мне виснет Машка, обтянувшая двоечку белой кружевной сорочкой — она Кэтрин из «Грозового перевала». — Тебе идет, — говорю я, рассматривая кулон. — А тебе-то как идет, Макс, — отвечает она, поглаживая нашивку на моей рубашке. — Наручники тоже настоящие? — Хочешь проверить? — спрашиваю специально, слыша за спиной стук каблуков. — Слышь, полиция нравов, давай завязывай. Нам еще шарики надувать для сценки про Штирлица.       Я оборачиваюсь. Передо мной, постукивая носком туфли с пряжкой, стоит Алиса, та самая, из Страны Чудес: голубое платье с белым передником, полосатые плотные чулки, в волосах атласная лента. Невинные глаза и полупрозрачный розовый блеск на губах.       Это хуже, чем ведьма из Салема, вампирши и любые шлюховатые образы кинематографа, потому что эта свежая невинность рвет меня сильнее, чем вульгарно вываленная двоечка Машки. — Идем, — говорю я, протягивая ему руку. — Извини, Маш, в другой раз арестую, некогда. — Ты прям в ударе сегодня, — замечает Кир, оглядываясь на охреневшую Машку. — Не побоюсь этого слова, но тебе идет. — Нравится? Хочешь, тебя тоже арестую?       Кир хмыкает, и, когда мы проходим в темноту зала, сжимает пальцами мой зад и быстро убирает руку. На сцене вовсю прыгают какие-то сказочные твари, впереди нас вольготно размещаются Терминатор, Человек Паук и Роза из «Титаника», мы погружаемся в действо и смотрим на сценки, которые идут одна за одной, но не забываем друг о друге. Дальше больше — Гитлер колесит по сцене на трехколесном велосипеде, пасхалка из «Пилы», наш декан раздает по залу цветы из шариков, с потолка сыпятся конфетти, и Кир, пользуясь суматохой и шумом, быстро целует меня, кивает в сторону выхода и поднимается с места.       Пока выбирают обладателя лучшего костюма, мы сталкиваемся в коридоре, и Кир, толкнув меня в кладовку со сценическим инвентарем, принадлежащую театралам, тянет меня за ворот дальше, к окну, в пятно света. — Что ты творишь? — шепчу я, когда он расстегивает мои брюки и тащит их вниз. — Помнишь сказку про Алису в Стране Чудес? Помнишь, как она туда попала? — жарко шепчет он в ответ, прикусывая мои губы и сразу отстраняясь. — Упала в… кроличью нору? — Дааааа, котик, в норку упала. Сечешь?       Я понимаю смысл его фразы лишь когда на моих запястьях защелкивается холодный металл. Мне становится не по себе. — Красавица, ты же не серьезно? — Вполне серьезно, котик.       И он снова терзает мои губы, надавливая коленом и раздвигая мои ноги. Я сам не понимаю, как мы оказываемся на полу, а он трется об меня пахом, подняв мои руки и прижав их над головой. Я больше, я сильнее, но я не могу пошевелиться, когда он кусает мою шею и дышит прямо в ухо: — Хочешь же, котик? Чего ломаешься, если хочешь? Я сам все сделаю, сам тебя приласкаю, сам тебя отлюблю… А потом можешь и ты меня. Только представь — я, добровольно, под тобой, с раздвинутыми ногами, на все готовый ради тебя, и ты трахаешь меня до звезд в голове, так трахаешь, что я вою и прошу еще. Хочешь? — Хочу! — выдыхаю я, проклиная наручники, неотделимый атрибут, который всучила мне тетка. — Только сначала ты, котик. Разрешишь себя отыметь? Сладко так отыметь, вкусно, долго… — проводит языком за ухом, безошибочно находя чувствительную точку. — Соглашайся, хороший мой, мягкий, пушистый, соглашайся, котик. Хочешь же? — Дааа… — Меня хочешь? — Тебя… — Вот и здорово!       Кир произносит это каким-то другим, будничным тоном, прикусывает напоследок мой сосок через рубашку и встает. Протягивает руку со словами: — Не выполнишь обещание — до конца жизни станешь пиздаболом. Плюс я с тобой общаться перестану. — Это нечестно! — негодую я, усаживаюсь на полу, понимая, что он сейчас сделал. — Это… — В любви и на войне все средства хороши. Не пизди, котик, ты сам не прочь.       Он перешагивает через мои ноги, расставляя свои, скатывает стринги до середины бедра и задирает перед моим лицом юбку, удерживая одной рукой мою голову, а второй лаская себя. Мой совершенно провальный, позорный порыв — невольное движение вперед и закусывание губы — он тоже видит и тихо, волнующе смеется: — Не сегодня, слишком много впечатлений для недавнего натурала. Просто смотри на меня.       Контакт глазами мы не разрываем несколько последующих минут, долгих минут, и лишь перед самым финишем, когда его дыхание учащается, я опускаю глаза и отмечаю, что длинные пальцы с идеальным маникюром смотрятся на его члене даже красиво. Экзотично и… аппетитно.       Кончает он в руку, матерится негромко, вытирает ее о передник и помогает мне подняться. — В полицию тебя бы не взяли, котик, — подстебывает он, когда мы идем обратно на фуршет. — Почему это? — Задница так и просится на член. А ты и не против. — Иди ты, Кир! — Не дуйся, котик, я шучу!       И правда — настроение у него заебись. Ну правильно, не он же только что себе приговор подписал.       Эх, Макс, сидел бы ты в своей провинции, кропал заметки в местную газетенку о том, как местный алкаш украл бюст Ленина из парка культуры и установил на своем садовом участке, и не страдала бы сейчас ни твоя честь, ни твоя дырка.