Мама, я влюбился

      Поездки я люблю. Кир тоже любит. Поэтому мы оба соглашаемся принять участие в проекте «Сохраним народные предания» и тащимся с группой филологов в захолустную деревню на несколько дней, но не только потому, что так страстно желаем сохранить пресловутую народность и попасть в осенний альманах вуза. За внеурочную работу обещают автоматы по старославянской истории и истории периодической печати, плюсом идет освобождение от пар, прогулки на свежем воздухе и намечающаяся пьянка у костра. Помимо нас из нашей группы едут еще двойнята Оля и Гена, Славик — просто Славик, без подробностей, — и Никита, ботаник и библиофил в пятом поколении. Уже в начале путешествия, усаживаясь на заднем сиденье, я понимаю, что самый сасный из всех парней — я, потому что выгляжу как мужик, я крут и сексуален в новом сером спортивном костюме и белой майке, а самый сасный из девчонок — Кир, потому что выглядит как невъебенная телка в новом спортивном костюме серого цвета, состоящем из короткого топа, открывающего подтянутый живот, и свободной прямой юбки до колена. Ах да, гольфы еще белые и кеды в цветочек. Или что это там, хуечки, возможно, очень мелкие, мне плохо видно. Причем оделись мы так, не договариваясь заранее. — Тандем, бля, — комментирует, оглядывая меня, Кир. — Прям как на фигурном катании. Или как в СССР на картошке. — Какой еще картошке? — не понимаю я, пропуская его к окну. — На обычной, которую жук-колорад жрет и не толстеет. Фотки помнишь, где все в одинаковых полосатых куртках и с прическами от Тани Булановой? Как мы сейчас.       Я смотрю на его собранные в хвост волосы и мило торчащие ушки с проколотым хеликсом. Явно не от Тани Булановой. На шее тонкий черный чокер с подвесным сердечком. Тоже не от Булановой. — Кир, — я наклоняюсь к самому его уху, почти касаясь губами. — Ты зачем так вырядился? Чтоб тебя прям в поле выебали?       Он медленно поворачивает голову, как раз в момент выруливания автобуса из пункта сбора, взмахивает томно длинными ресницами и приоткрывает розовые губы: — Я бы не прочь тебя в поле выебать. Но ты нежный, тебе подготовка нужна. Вот вернемся, отлюблю до реанимации.       Я жду этого момента с ужасом. Вплоть до дрожания коленок. Но, пиздеть не стану, господа, хочу я этого не меньше. В группе, похоже, о наших отношениях догадываются, да и как не догадаться, если пару дней назад Маринка приходила разбираться ко мне в слезах и соплях, обвиняя в том, что я разрушил их отношения. Кир, все то время, пока я был объектом всеобщего внимания, сидел неподалеку за партой и не отвлекался от переписывания домашнего задания по литературе средних веков. — А ты, скотина, ничего не хочешь сказать? — в итоге перешла на него Маринка.       Кир, не отрываясь от занятия, произнес на всю замершую в ожидании аудиторию: — Что тут скажешь? У него жопа лучше. Прости.       Уход Маринки был сопровожден аплодисментами одногруппников и моим пылающим лицом. Но это было пару дней назад, а сегодня я сижу рядом с Киром на правах его… ммм… парня, видимо, и могу трогать его коленки не скрываясь. — Хуйло ты, котик, — смеется он, шлепая меня по рукам. — Дорвался до власти и доволен. Подожди, схлестнемся мы с тобой еще на световых мечах. Устрою я тебе месть Ситхов. — Если тебя местные Вованы в поле не выебут. — Не выебут. Я быстро бегаю.       Лучи солнца падают на его лицо, он щурится, как кошка, достает из рюкзака продолговатую банку с мыльными пузырями, включает на телефоне знакомую группу «Panic! At The Disco», сует один наушник мне в ухо и говорит: — Ури такой лапочка, ты б ему тоже дал. И не один раз.       Кир, я тебе уже дать готов, зачем мне твой Ури?       Он открывает окно, макает палочку в банку и пускает по салону и наружу мыльные пузыри, которые не лопаются, а долго носятся под потолком, переливаясь всеми цветами, а Кир улыбается как ребенок, и на душе у меня тоже становится легко и светло, как в детстве. Казалось бы, такая мелочь, а столько эмоций. И мы снова пялимся друг на друга, и на солнце его глаза совсем прозрачные и светлые, как льдинки. Я тянусь к нему и нежно касаюсь губами уже приоткрытых в ожидании губ, он капает мыльной жидкостью мне на кроссовки, но мне похуй.       Мне похуй даже на то, что на нас, обернувшись, смотрят передние ряды. Ветер, ворвавшись в окно, откидывает его волосы мне на лицо, и я плююсь, отстраняясь. — Дорожная романтика, однако, — произносит он. — Жрать хочешь? — Мы же только выехали. — У меня тут пирожки с мясом и картошка фри, а ее надо есть, пока не остыла. Давай, открывай варежку.       Спустя час он засыпает, пристроившись на моем плече и посапывая. Милейшее создание. Если б еще кулаком мне в пах не упирался…       Первый день — день заезда, и нас устраивают в местной студенческой общаге. Комендант, проверяя наши документы перед выдачей белья и расселением, берет паспорт Кира, смотрит в него, вылупив глаза, а Кир цокает и переминается с ноги на ногу. — Кирилл Соколовский? — уточняет комендант, смущенно покашливая. — Это ваши документы? — Лапы и хвост — вот мои документы, — фыркает тот. — Мои, там я плохо получился, без косметики. Я это, я, чего пялитесь? Не верите мне? Трусы снять? — Нет, нет, идите, — спохватывается тот. — Комнаты сами выбираете, вам все крыло освободили.       Выбираем мы, разумеется, одну комнату. Кир, пыхтя, сразу сдвигает кровати. — Не парься, я в таких убогих условиях тебя девственности лишать не буду. Тебя надо хотя бы шампанским напоить и клубникой накормить, а то всю оставшуюся жизнь ныть будешь, что все мужики козлы. — Я тебе и сам бы не отдался в таких условиях, — говорю я. — Смотри, таракан, кажется.       На лице Кира расцветают такие переживания, что и не снились актерам фильмов ужасов. — Убей его, — говорит он деревянным голосом, поджимая ноги. — Он куда-то ушел, — отвечаю я, заглядывая за занавеску. — Потом придет, тогда убью.       Кир вдруг вскакивает, прижимаясь ко мне всем телом, хватает за руки и преданно заглядывает в глаза: — Котик, хороший мой, поехали в отель! — Красавица, ты ебобошенька, да? Какой отель? Кто нас отпустит? — я вспоминаю про лишение девственности, шампанское и клубнику. — Нет, Кир, нам уезжать никак нельзя. Пару ночей всего пережить, и все. Возможно мне показалось, и это был жук.       Он успокаивается, и мы разбираем вещи. Время уже позднее, поэтому мы идем харчеваться в местную столовку, где Кир ест только булочки и компот, а пюре и котлету отдает мне, потому что в принципе никогда не ужинает, а местные ребята из общаги пялятся на нас в открытую. С Киром я так быстро привыкаю быть в центре внимания, что перестаю придавать этому значение. Когда к нам подсаживается пара ребят из одной большой компании за столиком напротив, Кир отщипывает от булочки кусок и отправляет его в рот с видом крайнего недовольства. — Мы тут это… Как бэ, — начинает один из парней, а я, управляясь со своей котлетой, принимаюсь за подкидыша. — Разве девчонок теперь селят в мужское крыло? — Селят, рыбка моя, еще как селят, нужно только попросить, — отвечает Кир. — У нас с котиком любовь до гробовой доски, если я не рядом — сразу припадки начинаются, как у эпилептика. Не можем друг без друга, как Ромео и Джульетта, разве что не с двенадцати лет ебемся, а только с четырнадцати.       Я ем котлету и мне абсолютно плевать, со скольки лет я теперь официально ебусь. — А если серьезно? — хихикают парни. — Ты уверен, что хочешь это знать?       Когда в глазах у Кира загорается знакомая мне решимость, я быстро подключаюсь к разговору: — Мест просто не хватило, вот и поселили вместе со мной, мы все равно встречаемся. Идем, красавица, так спать хочется, что переночевать негде.       Обратно мы идем по темному коридору, спотыкаясь о щели в полу и сонно ворча друг на друга. Сегодня тяжелый день, а завтра - еще тяжелее. Вернувшись из ванной с полотенцем наперевес, я застаю его в том же положении, что и оставил: сидящим на кровати и засыпающим. — Раздень меня, я не могу, сил нет, — зевает он, и я верю, что так оно и есть, снимая с него юбку, майку, скатывая гольфы и распуская волосы. Укладываю поверх свежей, выглаженной, постеленной недавно простыни и целую в живот, чуть выше пупка, затем ниже, и еще, пока его пальцы не зарываются в мои волосы, поглаживая макушку. — Котик хочет сделать мне приятно? — мурлычет он, обводя мои губы пальцем другой руки. — В таких убогих условиях? — хмыкаю я. — Целоваться — не ебаться. Ты поцелуешь меня немного ниже, чем обычно, и это совсем не страшно. — Кир…       Предугадывая мои возражения, он отодвигает трусики и проводит такими красивыми, такими изящными пальцами по напряженному стволу, по голубоватой венке, по влажно блестящей головке, и мне хочется попробовать какой он на вкус. — Твою ж мать! — выдыхает он, когда я обхватываю губами сначала самый кончик его члена, а затем вбираю его до половины, обводя языком.       Странное ощущение теплоты в горле, солоноватой терпкости и пульсации. Мне плевать, что я буду думать о себе завтра, но мне нравится. — Котик, немного практики, и ты будешь это делать даже лучше меня, — то ли говорит, то ли стонет он. — У тебя язык… Язык длинный… Бляяя, не останавливайся…       Я сам не хочу останавливаться, лаская его языком, затем отпуская и спускаясь к гладким яичкам и целуя бедра. Прижимая мою голову к ямочке в паху, той самой, рядом с лимфоузлом, он стонет так сладко, что у меня все сводит от болезненного желания. Размазывая по стволу сперму, он тянет меня ближе, и я слизываю ее, возбуждаясь еще больше. — Хороший котик, — говорит он хрипло, касаясь меня мокрыми пальцами и доводя до состояния, когда перед глазами появляется черное небо и синие-синие звезды. — Я же не планировал, — растерянно произношу я, устраиваясь рядом. — Но получилось неплохо. — Кир, ты вроде спать хотел ужасно, что аж на ногах стоять не мог? — А я и сплю. Это ты меня отвлекаешь.       Он поворачивается и утыкается носом в мое плечо. Удивительное существо.