Мама, я влюбился

      Я просыпаюсь еще до рассвета оттого, что чувствую просто невыносимое сжигающее желание нагнуть любое тело, оказавшееся в шаговой доступности. Неудивительно почему — ко мне прижимается Кир, просунув свою ногу между моих и упираясь утренней эрекцией в бедро. На моей груди лежит его ладонь, дыхание спокойное и размеренное, в отличие от моего, длинные ресницы подрагивают, губы приоткрыты. И почему у него такие соблазнительные губы? Нижняя более пухленькая, изгиб ровный, красивый, хоть картину пиши. Чертов ошейник вчера так и не сняли, и он сейчас рвет мне башню сильнее всего, ведь кроме этой тонкой полоски на шее на нем ничего нет.       Стоп. Вчера же трусы были. Я же точно помню, что ложился он в них. Снял ночью? Вот же…       Кир прижимается теснее, дрожа — ну правильно, я по привычке стянул одеяло на себя, и он замерз как суслик в тундре. Странно, на коже мурашки, а эрекция не пропадает, бодрый такой стояк. Как и у меня. Интересно, а если…       Мысль я додумать не успеваю, потому что руки уже стягивают боксеры и бросают их на пол, а я, перевернувшись на бок, прижимаю к себе Кира, чувствуя какое-то новое, полусумасшедшее возбуждение, потираясь пахом о его возбужденный член и сминая в ладонях упругие ягодицы. Протяжный вздох — и он утыкается носом в мою шею, а затем выгибается по-кошачьему и открывает свои невозможные ледяные глаза. Его рука скользит по моей груди, ныряет между нашими телами и обхватывает ладонью головки обоих членов, размазывая выступившую секреторку, смешивая ее и распределяя ниже. Все то время, пока он надрачивает, я смотрю на него не отрываясь, а в его глазах отображается почти садистское удовольствие, когда он пережимает головку, задерживая наступление оргазма. — Попроси, — шепчет он, касаясь меня губами. — Кир, — говорю я, не в силах нормально вдохнуть. — Пожалуйста! — Что ты хочешь, котик? — Дай мне кончить…       Он улыбается, щурясь, и увеличивает темп, поглаживая ногтями мои яички. Меня перемыкает, не знаю, в какой именно момент, да и Кир тоже не знает, но я вдруг подминаю его под себя, оказываясь сверху между его ног, перехватываю руки и сжимаю в пальцах тонкие запястья в ниточках-фенечках. Тело двигается само, по наитию, привычными движениями, и это секс, только без проникновения. На его скулах появляется розовый румянец, затылок упирается в подушку, губы открываются сильнее, а наши члены, плотно зажатые между нами, становятся единственным сосредоточением эмоций. Пальцы его подрагивают, когда он касается моих плеч, а я закрываю глаза и рычу. — Макс, блять, что ты творишь? — спрашивает он хрипло, протестующе, но сам еще крепче прижимает меня ногами. — Ты же меня почти ебешь сейчас! — Есть резинки? — отзываюсь я, не в силах остановиться. — Есть, — сглатывает он. — Но геля нет. Вазелина даже нет… Заканчивай уже, животное!       Я делаю еще пару фрикций, и первым кончает он, выгибаясь выстанывая что-то, что очень напоминает мое имя. Потом ждет, когда я выплеснусь ему на живот, смотрит на меня и выдает: — Все равно я первым тебя трахну. Пошли в душ. — Мы тут не одни, вообще-то. А если… — В шесть утра? Сбрендил? Идем скорее, пока соседи не проснулись.       Он накидывает шелковый халат несуществующего, как мне всегда казалось, лилово-розово-оранжевого оттенка, сует ноги в тапочки, перебрасывает через плечо полотенце и ждет, пока я натяну треники. В коридоре пока пусто, мы находим душевые, запираемся в одной кабинке, где он намыливает мои плечи и грудь гелем с запахом орхидей и, подавшись в мою сторону, вбирает в рот покрытый пеной сосок. Чтобы не стонать, я закусываю кулак. Изящные пальцы гладят мой анус и вдруг резко проталкиваются внутрь — боль, дискомфорт, гнев, смирение… почти удовольствие. — Сатисфэкшн, детка, — ухмыляется он, осторожно двигая ими внутри. — Вот и пригодился гель, немножко щипать, правда будет. Но ничего, привыкнешь, в тебя еще и не такое влезет.       Вынимает пальцы, льет еще больше геля мне на грудь и вспенивает его с каким-то остервенением. Я смотрю на это и мне хочется впечатать его лопатками в стену, оттянуть голову за мокрые волосы и заставить стонать от своего члена в заднице. Но я, блять, человек слова — если я пообещал первым нагнуться, значит нагнусь. И точка. Мужик я или кто?       Обратно мы идем когда уже общага просыпается: кто-то гремит на кухне, кто-то идет в душ, хлопают двери, шаркают тапки. Кир — единственная «баба» во всем крыле, на него смотрят как на восьмое чудо света, а я ловлю на себе завистливые взгляды в духе — чувак, да ты везунчик.       А я и не спорю, мне и правда повезло — с кем мне еще было так интересно? Правильно, ни с кем, потому что таких, как он, больше нет. — Таких, как ты, больше нет, — говорю я, закрывая дверь в комнату.       Кир смотрит на меня и улыбается: — Макс, а когда я тебя трахну, ты мне сразу в любви признаешься? У тебя, похоже, путь к сердцу через задницу лежит. Вон как на романтику поперло. — Бля, просто от сердца сказал, чо ты сразу? — фыркаю я. — Оденься поприличнее сегодня, нам в музей идти, там тетеньки, они нас могут ссаным веником погнать за блядский внешний вид. — Хорошо, — говорит он.       Вытаскивает темно-зеленое бархатное платье с расклешенной юбкой, — нельзя обтягивать снизу — черные колготки со стрелками, туфли на устойчивом каблуке, заплетает волосы, перехватывая в узел на затылке, подводит губы бордовой помадой, красит ресницы, поднимается и оглаживает ткань на бедрах. — Так нормально? — спрашивает, и я представляю лица местной молодежи, когда эта богиня сойдет на грешную землю. — Ну в целом неплохо, — признаю я и натягиваю неизменные джинсы и майку с японскими мультяшками.       После завтрака — Кир умеет есть, не размазывая помаду, — мы идем одним большим блеящим стадом в местный музей прикладных искусств, где, столпившись у стендов, слушаем заунывный сказ о дочери рыбака, обесчещенной местным богачом и бросившейся с горя в речку-гремучку. — Нашла из-за чего убиваться, — закатывает глаза Кир. — Можно подумать, она до старости свой цветочек собиралась беречь. — Для девушки поруганная честь — самая страшная кара, — сообщает экскурсовод назидательно. — В старину ворота опозоренной девицы мазали дегтем, чтобы вся деревня знала, где сидит семя порока. — Слышал? Если бы ты жил в те времена, тебе бы всю избушку измазали вдоль и поперек, — шепчу я в аккуратное ушко, и Кир незамедлительно отзывается: — Ты, Иудушка, первый бы с ведром стоял, чтоб меня облить. Вот такие как ты рыбацких дочек и перли в сарае втайне от папаши. — Фу-фу, негоже барышне бранным словом изъясняться.       Я достаю фотокамеру и принимаюсь фоткать стенды, группу, музей в целом, то бишь создавать видимость бурной деятельности и собирать фотоматериалы для будущего выпуска стенгазеты. Поднимаю в очередной раз объектив и выхватываю в толпе стоящего рядом с Киром — непозволительно близко — рослого детину в спортивном костюме с белыми полосками. Детина ладно, похуй что лыбится как пришибленный, а вот кокетливо сложенные губки Кира мне не нравятся. Когда детина удаляется с видом предводителя прайда, я подхожу к Киру. — Что он хотел? — Меня, — отвечает тот невозмутимо. — На дискотеку пригласил вечером. Сходим, котик? Я никогда не был на сельской дискотеке. — Сходим, — бурчу я, зная, что если не соглашусь, он и без меня пойдет.       После музея мы едем к той самой речке-гремучке, где установлен памятник жертве надругательства — огромный валун с высеченными надписями на старославянском. Кир, королева эпатажа, ловко забирается на него, скидывает туфли и смотрит на меня провоцирующе: — Котик, а фото на память? Где мы еще такой уникальный булыжник найдем? Сделай красиво!       Я вздыхаю, щелкая вспышкой, а Кир тянет платье вниз, оголяя плечо и откидывается на руках, как ебаная элитная шлюха в фильмах про Джеймса Бонда, который «взболтать, но не смешивать». И мне кажется, что время замирает вокруг, парни неподалеку забывают прикурить, летящие над рекой птицы падают замертво, ослепленные его неземной красотой, и рыба перестает клевать у всех рыбаков разом. — Сука, слезь оттуда! — яростно шепчу я, протягивая руку. — Может вообще платье снимешь?       Усмехаясь, Кир тянет вниз второй рукав, и я, положив на траву фотик, стаскиваю его с валуна и перекидываю через плечо. — Все, материалов на сегодня достаточно, — говорю я, бросая его бренное тело на сиденье в автобусе. — Испугался, что меня какой-нибудь Вован выебет? — хмыкает Кир. — Не переживай, котик, я только после тебя по рукам пойду, а до тебя — ни-ни, я девочка-целочка. — Придурок конченный, — усмехаюсь я и целую его в вырез платья, в ямочку над ключицами.       Группа возвращается с речки, и я с сожалением убираю руку с его бедра. Вечером, после душа, он долго сушит волосы феном, затем надевает нечто совсем уж откровенное, латексное и блестящее, натягивает чулки с широкой резинкой, красит губы красной помадой, и я понимаю — вот она, богиня, которую мне придется ограждать весь вечер от лишнего внимания. — Пошли, котик? — улыбается он, протягивая руку, и я иду, тоже при параде, свежий, выбритый и пахнущий парфюмом с морской ноткой.       Местный клуб довольно неплох, учитывая то, что мы ожидаем увидеть рядом с ним коров, жующих клумбы, и парочку Вованов, лузгающих семечки на порожках. Однако музыка долбит отбойным молотком, в полутьме двигаются местные модники, пахнет пивом и куревом. Кир, замечая жмущихся у стены девчонок с одухотворенными лицами — явно с гуманитарного — бросается к ним с визгом: — Чего стоим, барышни? Зажжем это место!       Я вздыхаю, не в силах противостоять этому тайфуну, и смотрю, как он тащит в середину зала, прямо под цветные пятна светомузыки, высокую барышню в кожаной юбке.       Лучше бы я не видел, как он это делает. Я больше чем уверен, что парни, стоящие у той же легендарной стенки, такого в своей жизни тоже еще не наблюдали. Кир не танцует — он занимается сексом под музыку, покачивая бедрами, потираясь о замершую сусликом девчонку и уложив ее руки на свою задницу. Почему-то к девушкам я его не ревную, воспринимая это обычной шалостью или прихотью, и смотрю даже с эстетическим удовольствием, потому что это красиво. Спустя полчаса вокруг него собираются другие девчонки, видимо, подружки счастливой обладательницы кожаной юбки, и я теряю Кира на весь оставшийся вечер.       Так я думаю, пока меня не приглашает на медляк красотка в красном платье. — Меня Таня зовут, — произносит она, укладывая руки мне на плечи. — А я… — А я злая тень отца Гамлета, — отзывается, обретаясь рядом, Кир. — Ну-ка брысь, медляки он только со мной танцует.       Красотка не спорит, скользнув взглядом по Киру и понимая, что с ним соперничать не стоит. Отогнав конкурентку, он сам укладывает руки на мои плечи и шепчет на ухо: — Трахнуть ее хотел без меня? — На хуй она мне не упала. У меня ты есть, зачем мне кто-то.       Сейчас он не трется об меня — дышит в губы и улыбается одному ему известным мыслям.       После медляка я иду в туалет, а по возвращении понимаю, что Кира в зале нет. Осматриваюсь, выхожу на улицу и наблюдаю замечательную картину: Кира, который, видимо, вышел покурить, прижимает к стенке тот самый чел из музея. — Че ты ломаешься? — мычит он, и я подхожу как раз в момент, когда Кир кладет его руку на свой пах, демонстрируя явную принадлежность к мужскому полу. — Не понял! — мычит тот повторно, и я говорю: — Что тут непонятного? Кир — мужик. — Вы чо, суки, охуели там совсем в своей столице? — глаза чела наливаются кровью, и он сжимает кулаки. — Вы пидоры, что ли? — Технически еще нет, — отвечает Кир, одергивая платье. — Хочешь присоединиться?       Я не успеваю предугадать движение чела, и Киру неплохо так достается, когда в солнечное сплетение врезается кулак и он опускается на корточки, пытаясь вдохнуть.       В голове щелкает переключатель, сознание отключается, и я уже не смотрю, что противник превосходит меня массой и ростом, я оказываюсь сверху и бью его головой о бордюр. — Макс, успокойся, ты его убьешь сейчас! — тащит меня за рукав Кир, но остановиться я не могу до тех пор, пока тело подо мной не начинает захлебываться кровью из разбитого носа. — Пидоры, — хрипит чел, с трудом принимая вертикальное положение. — Не пидоры, а геи, — говорю я. — А вот пидор — это ты, падаль. — Пошли домой, — произносит Кир, оттаскивая меня все дальше. — Нахрена ты ему морду разбил? — Руки свои распускать не надо было, — я трогаю языком разбитую губу, а Кир смотрит на меня долгим взглядом, а затем осторожно касается ранки пальцами. — Больно? — спрашивает он, и в его голосе появляется что-то новое, ласковое. — Спасибо, не ожидал, что ты… — Что мне похуй на чье-то мнение? Главное, что ты обо мне думаешь. Остальное неважно.       Кир, ты ведь смущаешься сейчас, мне не кажется? Ты серьезно? Я вижу, как у него алеют скулы, он отворачивается, и делает то, что я и ожидаю — переводит все в шутку: — О, мой рыцарь без страха и упрека! Как мне расплатиться с тобой? — Натурой, красавица, — фыркаю я. — С удовольствием! Только после вас!       Мы идем по темной аллее, держась за руки, как пятиклашки, и я чувствую себя так же — влюбленным школьником.