Иволга

Иволга — небольшая яркая птица, шумная и подвижная. Иволга — эта маленькая и хрупкая птичка — стала прочной нитью, которая связывала влюблённого воина с влюблённой целительницей. Сначала Боромир даже испугался — согретый чужой любовью, он даже не подумал о том, как можно будет связаться с Ивалгеллией чуть позже. Конечно, она обещала ждать, но где гарантия, что какие-то иные обстоятельства не заставят девушку исчезнуть в мире войны. Эта мысль мучила и съедала, пока поздним вечером — через дня три, после того, как Боромир возвратился домой и старался разобраться в отцовской и братской стратегии —в окно его покоев постучалась птица, принёсшая небольшое письмо. В нем Вальга довольно сухо — хотя, в отношении девушки, уместнее было бы слово «спокойно» — интересовалась, добрался ли воин до дома и как себя чувствует. Боромир поглядел на прыткую иволгу, которая прыгала по столу и старалась урвать кусочек от хлеба, приготовленного на ужин, и внезапно весело рассмеялся — девушка оказалась куда умнее и прозорливее его. Вместо ответа, Боромир послал своей спасительнице одну вещь, и он не сомневался, что едва предмет попадёт в руки Вальги, как догадливая девушка все поймёт. Сын наместника многое отдал, чтобы посмотреть на выражение лица возлюбленной, но такого удовольствия, к сожалению, был лишён. Иволга, которую прислала Вальга, была немного крупнее тех, что Боромир видел до этого, и куда более подвижной. Ее тельце было зеленовато-жёлтым сверху, и белёсый низ с тёмными продольными пестринами. Крылья зеленовато-серые. Клюв красновато-коричневый, достаточно длинный и сильный. Радужная оболочка красная. Письма она — скорее всего, это была самка, если Боромир что-то понимал в птицах — приносила всегда под вечер, по одному раз в три дня. Воин озаботился тем, чем же кормить вестницу, и пока он писал ответ, птичка шумно прыгала по столу, громко чирикая, и клюя ягоды и мягкий тёплый хлеб, который ей оставляли. Отсыпалась ночью, пригревшись в специально отведенном для неё месте — деревянный поднос, устеленный мягкой тканью, небольшая плошка с водой и горсть всегда свежих ягод — черешня, виноград, смородина, черёмуха, инжир, груша, шелковица. Утром она снова кушала, а потом Боромир цеплял к ней небольшое письмецо, и иволга улетала быстрым и волнообразным полётом. Какое-то время сын наместника слушал издалека низкий мелодичный свист птицы, напоминающий звуки флейты и состоящий из трех-четырех слогов: «фиу-лиу-ли», а потом погружался в обычную рутину. В общение с Ивалгеллией приходилось ограничиться короткими письмами, в большинстве своём состоящем из описания того, кто чем занят м вопроса о том, как дела у другого. Вальга, оказывается, сейчас временно обустроилась в ближайшей деревне у какой-то вдовы, и исцеляла там людей, беря плату в виде еды, которую не могла добыть сама, пряжи и прочих вещей. Она вежливо интересовалась его здоровьем, здоровьем «владыки Дэнетора и господина Фарамира». В какой-то момент мужчине показалось, что письма выходят слишком уж безэмоционально, и он, на пробу, дописал, что скучает и хотел бы ее увидеть. — Как думаешь, что она ответит? — спросил Боромир у иволги. Та глянула на него глазами-бусинками и, клюнув в подушечку большого пальца, выпорхнула в окно. Вальга написала ответ в своей любимой манере — мол и у него, и у неё есть свои обязанности, долг, и нельзя им пренебрегать. Но «я тоже скучаю, Боромир», и «если бы была возможность, чтобы встретиться с вами, я бы ею воспользовалась». В конце она написала, что «я с замиранием сердца жду момента, когда победа в войне вернёт мне моего возлюбленного», тем самым развеяв все сомнения мужчины. Для него самого чувство такой искренней и светлой любви было в новинку, и сорокалетний воин чувствовал себя мальчишкой. Конечно, женщины у Боромира были, но ранее они были только способом отвлечься от ратного дела или расслабиться после изнурительных тренировок и сражений. Интереса в том, чтобы после битвы пойти по девицам не было. Выпив с братом, Боромир обычно удалялся в свои покои, желая смыть грязь сражения и забыться спокойным сном. С девушками и женщинами, которые побывали в его постели, Боромир после всегда был вежлив и обходителен, но довольно чётко давал понять, что дальше нечего быть не может. Он не влюблялся и не любил. С Ивалгеллией же все было по-другому. В ней Боромир обнаружил любовь спустя всего ничего после их знакомства, и внезапно даже для самого себя, ответил с необычайной горячностью и нежностью, на которую только был способен. Он подбирал каждое слово, писав ей письма, и думал о ней, желая через слова донести, как неожиданно Вальга стала важной. А с ее проницательностью не было сомнений в том, что девушка понимает. И отвечает тем же. Теперь Боромир стал понимать Арагорна, который бережно хранил любое воспоминание, связанное с его Арвен Ундомиэль. И почему не расставался с ее даром. Боромир сам носил кольцо Вальги не снимая. Отец и брат видели, что происходит с ним. В первый же день, едва представ перед отцом, Боромир едва ли не в первую очередь заявил о том, что встретил женщину, завладевшей его сердцем безвозвратно. Причём сказал коротко и отрывисто, так, что стало ясно — возражения на этот счёт не принимаются. Дэнетору оставалось только молча принять эту новость, потому что он знал — сын был упрям так же, как и он, а самого наместника ничего на могло остановить, когда он решил жениться на леди Финдуилас. Кроме того, на Дэнетора явно произвела впечатление история знакомства сына и лесной целительница. Поэтому, до поры до времени вопрос отложили, и никаких ссор ответственное дело, которое Боромир мог доверить только Фарамиру, не вызвало, хотя и порядком удивило. Но брат не стал задавать вопросов, как и отец, понимая — если Боромир решил, так и сделает. Фарамир же, казалось, был намного больше заинтересован во влюблённости брата, но проявлял свойственный ему такт и осторожность. Оказываясь в покоях Боромира, чтобы обсудить какие-то дела, он ничего не говорил по поводу обустроенного на столе птичьего приюта и закрытого на замок верхнего ящика стола, где Боромир хранил письма своей возлюбленной. Хотя мужчина видел, как его брата съедает любопытство; поэтому Боромир спокойно, даже с каким-то удовольствием по вечерам рассказывал о своей красавице. Прошло три месяца, прежде чем Фарамир из сражения вернулся за конём, а не на коне. Сражение было проиграно с самого начала, и Боромир, и Фарамир это понимали, однако их отец, после краткой вспышки благоразумия, явно становился безумнее с каждым днем. Боромир видел и понимал, что происходит с отцом — как и Боромир, он терял надежду, погрязая в темноте и страхе, которые толкнули его сына на попытку отобрать кольцо. Это едва не убило гондорца, и мужчина надеялся, что его отца такая судьба не постигнет. — Если кто-то из нас не вернется, я хочу, чтобы ты знал, что… — начал было Фарамир, седлая коня, но Боромир прервал брата одним взмахом руки. — Оба вернемся, — коротко сказал старший сын Дэнетора. Фарамир внезапно хохотнул: — Да, нам же еще на твоей свадьбе гулять. Не вернемся, Ивалгеллия нам этого не простит. Оба брата рассмеялись. Боромир коснулся кольца под одеждой. Воспоминание о возлюбленной согрело ему сердце; разумеется, он написал, что собирается в бой, бой опасный, и девушка ответила, что будет молится о его победе и жизни. Это придало уверенности. Отец провожал как отец, как повелитель, царственно пожелав удачи на поле брани. Сейчас Дэнетор выглядел и соображал куда лучше, чем в первые дни возвращений Боромира, но он все еще не избавился от страха, который медленно сводил его с ума. — Идите в бой, мои сыновья! — произнес он. — Идите, и победите. Утро было хмурым и темным. Мало кто спал в Минас Тирите в эту ночь. Надежда оставила сердца. Люди понимали, что даже Фарамиру и Боромиру не удастся долго удерживать мосты. Следующий день начался хуже, чем кончился предыдущий. Гонцы сообщили, что войска Врага перешли Реку, и братья отступают к стенам Пеленнора перед силами, вдесятеро превосходящими их отряд. В битву Боромир влился уже со знакомым азартом, с уже бурлящей кровью. Рядом с ним был его главный друг и соратник — Фарамир, за его спиной — воины, многих из которых он знал лично. Он не думал о том, что скачет, возможно, прямо на встречу к своей смерти — за него молилась любимая, отец, и Боромир был обязан вернуться. Сражение было безуспешным, и все-таки они продолжали сражаться. Боромир бился, рубил, убивал, и каждый раз, во время короткой передышки, искал глазами брата. Фарамир бился как молодой лев, не уступая своему брату, и у Боромира даже возникла шальная мысль, что они выиграют эту битву. А потом, прямо на его глазах, в Фарамира вошла сначала одна стрела, потом — другая. Брат пошатнулся, и перевел взгляд на Боромира. В глаза младшего сына наместника застыло непонимание. Он дернулся, повалился на бок, упав с седла, и его конь понесся обратно, увлекая всадника, волоча его по земле, за собой. — Нет! — огласил поле битвы громкий, почти нечеловеческий яростный крик Боромира. Последующие часы он помнил смутно. Он дрался, дрался, а потом пришпорил коня и в какой-то момент поскакал обратно, возвращаясь домой. Вместе с ним, к вечеру появились первые группы отступавших. Многие были ранены. На темной равнине зажглись красные огоньки. Их становилось все больше, особенно вдоль дороги от Осгилиата к Городу. Наконец, они слились в сплошную огненную реку. В это время появился последний отряд отступавших воинов. Отряд двигался организованно, но огненная река догоняла его, грозя затопить. Тогда воины, повинуясь чьей-то команде, остановились и развернулись навстречу надвигавшемуся потоку огней. Боромир помнил, как шел в покои брата, куда принесли Фарамира. Лекари били суетились рядом с Фарамиром, над его безжизненным телом. Боромир вошел такой же, какой слез с лошади: усталый, грязный, в крови врага, шатающийся от силы, что клокотала в мышцах и требовала выхода. Сыновья Дэнетора умели сражаться, и Боромир не чувствовал усталость. Боромир долго всматривался в бледное лицо, обрамленное мягкими кудрями лицо брата. И правда, как неживой. Взгляд мужчины обратился к отцу, который сидел в стороне; лицо его было столь же мертвенно бледным, как у раненного. — Эру Единый, — внезапно шепнул наместник. — Вдруг он умрет, думая, что я его ненавижу? Что я желал его смерти? Смертельная рана Фарамира ненадолго отрезвила наместника, однако Боромир видел, что она же породила новый уровень безумия. — Он не умрет, — жестко произнес Боромир. Сердце его билось быстро-быстро. — Ему есть ради кого жить. Оставляя брата на попечение лекарей, Боромир быстро вернулся в свою комнату. Письмо от Вальги лежало на столе, а иволга грелась в лучах солнца. Ей то явно было все равно, что битва продолжала кипеть за стенами этих стен. Боромир, громыхая оружием, в два шага подошел к столу и развернул письмо. Оно было коротким: «Скажите лекарю, что если он в сознание, то это жара. Если нет — то это лед. Пусть смотрит на то, как быстро и распространяется яд, насколько обширна зона отравления. И куда вошли стрелы. Он поймет. Вопрос — жара или лед». Боромир был поражен. Неужели она предвидела то, что его брат будет ранен? Если да, то, возможно, Вальга уже спасала Фарамира. Он схватился испачканными в крови и пыли пальцами за перо, и быстро начал писать; в этот раз письмо вышло длиннее обычного, Боромир в красках расписал то, что случилось с его братом, и как его состояние характеризуют лекари. Ему было страшно. Снова. Его брат умирал, сражение проиграно, и единственная надежда представлялась в лице хрупкой, светловолосой целительницы, с которой его связывала не менее хрупкая, юркая птичка. Иволга вспорхнула в окно быстрее, чем обычно, и так же быстро растворилась в темном небе. Город был в осаде. Вся равнина Пеленнора была заполнена войсками Врага. С востока продолжали подходить новые полчища орков и людей, дороги на запад и на север перекрыты. Эта последняя весть была особенно тяжелой. Она означала, что войско Теодена не пройдет. Ворота Города были наглухо закрыты. Со стен виднелись бесконечные шатры, черные и багрово-красные, вплоть до самой Реки. Множество орков, словно муравьи, суетились на равнине, роя щели для защиты от стрел из Города. К стенам стягивали большие катапульты. Помешать этому было нечем. Защитники надеялись только на высоту и крепость стен, возведенных еще в те дни, когда сила и искусство Нуменора не были забыты на земле Гондора. Но катапульты и не пытались сокрушить непобедимые стены. С громкими воплями, протяжно скрипя блоками, орки стали посылать снаряды прямо в небо. Но удивление горожан тут же рассеялось. Снаряды стали падать в нижних ярусах Города. Многие взрывались и из них летел огонь. Начались пожары. Но огонь был не самым страшным. Следом из катапульт полетели головы воинов, павших у Осгилиата и у стен Пеленнора. Все они были заклеймены нечистым знаком Ока, многие изуродованы, лица искажены предсмертными муками. Город наполнился плачем. Люди проклинали гнусных врагов. Но было у Темного Властелина и еще более страшное, а главное — более надежное оружие: голод, страх и отчаяние. Над осажденной крепостью постоянно кружились назгулы, и их вопли самых отважных заставляли падать наземь. Если же кому удавалось устоять, то руки их не держали оружие, мысли путались и желали они только бегства и смерти. И во всей этой безысходности, Боромира внезапно начала одолевать ужасная усталость. Он отправил письмо Ивалгеллии уже много часов назад, сразу же вернулся на поле сражения, успев передать ее послание главному лекарю в Гондоре. Он бился долго, день сменил ночь, а на рассвете пришел Теоден, Король Рохана. И в какой-то момент он потерялся. Хоббит Пиппин, тот самый хоббит, которого Боромир когда-то учил драться, нашел военачальника и увел в палаты. — Ты изнеможен, — сказал он. — Гэндальф просил передать, что иволга прилетела. Она получила твое послание. — Она… — прошептал Боромир. — Ивалгеллия… И когда его голова коснулась подушки, Боромир, сын Дэнетора, военачальник Гондора, заснул крепким сном, без сновидений.