Теряя вновь и вновь

Если бы не надежда увидеть на званом вечере Юлию, Георгий отказался бы от приглашения, ответил бы, что дела поместья требуют пристального внимания и отнимают много сил. Он и в Петербурге не бывал ни на балах, ни в опере или театре, лишь время от времени навещал давних приятелей по службе. Разве могли слава и нежданное богатство заглушить боль потерь, вернуть погибших друзей, даровать спокойный сон? Хотя, случалось, Георгий с восхищением вспоминал высокие горы Кавказа, каменистые дороги, выжженные солнцем равнины, стремительные реки, заросли колючих кустарников. Как бы ни было опасно в крепости, скрытой среди гор и лесов, в самом сердце чуждой и враждебной страны – это была настоящая жизнь. Там любой, и русский, и горец показывал себя таким, как есть, без прикрас. На войне не было разницы между дворянином и простолюдином, между ссыльными и вольными: чтобы выжить, приходилось забыть о предрассудках. Оказавшись в Петербурге, Георгий столкнулся со всем, от чего отвык за столько лет. Люди, которые пренебрегали им, когда он был всего лишь корнетом и помещиком без титула, хозяином несколько раз заложенного и перезаложенного имения, искали его общества, когда он унаследовал титул и богатые поместья. Сколько писем он получил от дальних родственников и от случайных знакомых! Все в витиеватых выражениях сочувствовали его утрате – хотя князя Льва Львовича, приходившегося ему двоюродным дядюшкой, Георгий почти не знал – и деликатно, осторожно интересовались, не мог бы он посодействовать, оказать протекцию, помочь… Новая роль была ему чужда. Он ведь не стал бы князем, если бы старший наследник рода не погиб в Битве народов (1), и если бы Лев Львович не отрекся от младшего сына, опозорившего семью. Любопытство чужих людей тяготило. Спокойная, размеренная жизнь казалась непривычной. Оттого Георгий и предпочел на лето уехать в провинцию. Но и тут о нем вспомнили прежние знакомые. И первым среди них – напыщенный павлин Цезарский, в войну двенадцатого года сделавший целое состояние на поставках в армию и умудрившийся, при этом, по-прежнему выглядеть сибаритом и ловеласом, думающим лишь о модных костюмах, породистых скакунах и хорошеньких девицах. В то давнее время Цезарский флиртовал с Юлией, время от времени приглашал ее на танцы… а женился на ее подруге, обладающей богатым приданым и более мягким, спокойным характером. И всё же… зная, что Юлия живет в поместье по соседству, совсем недалеко, Георгий не мог отказаться от возможности вновь увидеть ее, перемолвиться с ней хоть парой слов, узнать, как ей живется. Счастлива ли она? …На Кавказе любая весть из России была редким праздником, выпадавшим нечасто. В крепости Внезапной солдат, получивший письмо от родных, считался баловнем судьбы. Такого, бывало, расспрашивали по сотне раз, о чем ему пишут, самую обычную новость из какого-нибудь провинциального городка после обсуждали неделями. Георгий писем не получал: друзья, с которыми он прошел войну двенадцатого года, все были здесь. И жили они, словно отшельники, зная только разведку, атаки горцев и серое прозябание в месяцы затишья. За шесть лет Георгий только раз услышал кое-что о знакомых по сезонам в Луцке, от новичка, приехавшего из Волынской губернии. Тот говорил, что Юлия замужем, ее супруг – человек неплохой, хоть и слишком увлечен то ли месмеризмом (2), то ли масонством… что у нее дочь, очаровательная девочка, очень на нее похожая, и сын… Может, она давно забыла прошлое? С тем, что Юлия рано или поздно выйдет замуж за другого, Георгий почти смирился. Пусть он тысячу раз успел пожалеть, что не сделал Юлии предложения, что не позвал ее сбежать и обвенчаться тайно, если б ее матушка отказалась их благословить. Пусть он годами не видел ничего, кроме войны. Лишь бы Юлия была жива. Лишь бы была счастлива – даже если с другим. В его чувстве к ней страх ее гибели неизменно пересиливал ревность. Вот и ныне – ему достаточно было мелочи. Нежданно увидеть Юлию на прогулке верхом, обменяться парой ничего не значащих светских фраз, а потом долго ездить по извилистым дорогам среди диких полей, вспоминая ее широко открытые глаза, звучащую в голосе тревогу, и то, как напряженно тонкие пальцы сжимали хлыст. Небо темнело, переливаясь оттенками лилового и алого. Георгий приблизился к реке. На неподвижной синей глади зеленела ряска и белели кувшинки. Потемневший от времени деревянный причал, покачивающаяся на воде лодка, привязанная к столбу… это тоже выглядело странно знакомо, хотя он не помнил, бывал ли здесь прежде. Если б он мог гулять с Юлией по берегу, или прокатиться в лодке – вдвоем, только вдвоем, не опасаясь, что кто-то узнает, что пойдут слухи! Заговорить наедине, сказать искренне: «Я люблю вас, и мне кажется, я знал и любил вас давно, еще до первой нашей встречи…». Но теперь – слишком поздно! Ее размеренная жизнь, ее репутация, ее семья – всем этим невозможно было рисковать. Все, чем он мог довольствоваться теперь – мимолетные взгляды, ничего не значащие слова… и сны. Какими бы страшными они ни были, это было общее с ней прошлое. ПРИМЕЧАНИЯ: (1) Битва народов – битва при Лейпциге, 1813 год (2) Месмеризм – мистическое течение, изучение гипноза, было в моде в описываемом таймлайне