Снегирь

      Удушающее омерзение скапливается в горле большим комом. Пусть выглядит, как поражение, трусливый побег, но терпеть дым больше не сил. Слезаю на пол, провозя грязными зимними кроссовками по дорогущим джинсам. Я уже приготовился к нехилому удару или на крайний случай едкого замечания, что они стоят дороже меня, однако Дэниель делает шаг в сторону, освобождая пространство для отступления, чем я и пользуюсь. А он курит и смотрит. Пряча под волосами искажённое страхом и отвращением лицо, тороплюсь на выход. - Эй, уродец, - меня даже передёргивает от неожиданно прерванной тишины презрительной фразой, - учебник забыл, - яд так и льётся в каждом его слове, если от них можно было умереть, я бы раз двадцать отправился на тот свет. ***       За дверью главного входа встречает морозный воздух. Он опаляет с непривычки кожу лица, врывается бодрящей свежестью в лёгкие. Жаль, что снег закончился, мне нравилось наблюдать, как он медленно кружил. Сую руки в карманы куртки и иду по направлению к «дому». Нет, я не передумал, просто в том же направлении моё убежище. Снег хрустит под ногами, превращаясь из пушистой перины в сдавленную пластину. Проходя мимо мусорных баков, внимание приковывает совсем небольшая стайка собак из одной сучки и трёх кобелей. Такие тощие, потрёпанные, с бесконечно грустными глазами. Один из псов тот, что самый маленький, прихрамывает на трёх лапах. Его отгоняют более сильные, скалясь зубами, и он не сопротивляется, поджав хвост, отбегает, но вновь возвращается. Краем глаза наблюдаю за ними. Неожиданно со стороны дворов раздаётся топот и хруст снега. Собаки настораживаются, а потом вмиг пускаются в бегство. По дороге бегут четверо, один из них с приготовленной камерой. Внутри всё сжимается. Эта компашка славится жестокостью. Их жертвы не только беспризорные звери. Совсем недавно я слышал, как одноклассник рассказывал, что эти моральные уроды выложили видео, где подожгли бомжиху. На людей мне плевать, но вот животные… Сердце сдавливает, когда расстояние до хромого пса всё больше сокращается. Бедная собака, обессиленная голодом, уже не в силах бежать, хоть и продолжает бороться за жизнь. Я сворачиваю на тропу, с затаённой надеждой, что животное ещё сумеет убежать… Жалобный визг. - Мне так жаль, - шепчу, выдыхая горькие клубы, чтобы те не перекрыли горло комом.       А ведь я мог дать ему шанс, крикнуть, отвлечь внимание на себя, но я струсил. Какая же я тварь, ничем не лучше тех. Грустно ломаю губы в усмешке, прибавляя шаг. До заброшки ещё семь минут ходьбы.       Сначала прямо по улице, после гаражами и, наконец, я у деревянного забора. Может, раньше он и помогал умерить пыл любителей полазать, где не надо, но сейчас от него совсем нет толку. Обхожу по правой стороне до выбитой доски. Закинув вперёд портфель, я протискиваюсь сам. Вот и на месте. Совсем немного пройти и будет выбитое окно – единственный вход в здание. Запах сырости с секундным промедлением бьёт в нос. Темно и никого кроме меня нет, да ещё и с третьего этажа неплохой вид – отлично. ***       Настойчивая трель будильника, который я специально завёл, чтобы не опоздать. Приоткрываю глаза. В комнате почти совсем темно, только бледный свет луны отскакивает от бетонных стен, давая возможность хоть немного видеть обстановку. Тело настолько замёрзло и затекло, что подниматься тяжело и неприятно. ***       Дорога до школы немного разогревает меня. Тёмная фигура переминается у входа в храм науки, докуривает сигарету, пуская клубы дыма. Вонь застревает в горле, но подхожу ближе, привлекая внимание человека. Даниил Алексеевич выкидывает окурок и, улыбаясь, идёт навстречу. - Рад, что ты всё-таки пришёл, Матвей, - учитель оглядывает меня сантиметр за сантиметром настороженным взором. - Угу, - из-за хрипоты голос кажется совсем неразборчивым.       Тени из-за фонаря на лице физрука придают ему какой-то чрезмерной серьёзности. - Пошли, - учитель кладёт ладонь в чёрной кожаной перчатке мне на плечо, после чего ведёт меня к машине, припаркованной у дороги, придерживая чуть выше плеча.       Я покорно иду за ним, не поднимая взгляд от грязного снега. - Присаживайся, - добродушно улыбается Даниил Алексеевич, открывая дверь машины, - сначала ко мне заедем, а потом в кино.       Молча киваю и сажусь в авто на переднее сидение. Тепло салона окутывает меня, как пуховое одеяло. Хозяин машины занимает место за рулём. Двигатель с урчанием заводится от поворота ключа, чуть встряхивая машину. - Матвей, может, хоть что-нибудь скажешь, а сидишь, как манекен, - учитель беззлобно делает замечание. - Извините, - отхожу от блаженства теплоты и пристегиваю ремень безопасности, - я задумался.       Учитель бросает мимолётный взгляд, задерживаясь на покрасневших пальцах. Привычным движением руки Даниил Алексеевич включает печку сильнее. Будь я котом, заурчал бы от удовольствия, но я человек – неблагодарная тварь, поэтому останавливаюсь на одном тихом «спасибо». Машина трогается, выдавливая под собой колею. -Даниил Алексеевич, - решаю нарушить воцарившуюся тишину.       Он с неподдельным интересом косит взгляд в мою сторону, но большая часть его внимания по-прежнему прикована к дороге. - Могу, я у вас во что-нибудь переодеться? – каждое слово даётся мне ужасно трудно под оглушающий ритм сердца, через стыд, но не в моих же лохмотьях идти в кино.       Физрук даже бровь вскидывает вверх, но отвечает положительным кивком. Становится немного спокойнее. ***       Поездка проходит быстро под нежный, мурлычущий что-то успокаивающее голос девушки. Остановившись у очередной серой многоэтажки, Даниил Алексеевич объявляет, что мы приехали. Дальше всё совершенно обычно: долгий путь по лестнице до пятого этажа, ведь лифт закрыт на ремонт и, наконец, железная дверь с номером 16. Даниил Алексеевич, гремя связкой ключей, открывает перед нами дверь. Из квартиры тянет уютом и запахом выпечки. Крепко зажмуриваюсь, прикусывая кончик языка. Обязательно нужно отвлечься, пока желудок пустой со вчерашнего дня не скрутило ещё сильнее. - Не стесняйся, проходи, - учитель для большей решительности в действиях подталкивает меня вперёд, а сам проходит следом, закрыв дверь на внутренний замок, - будь как дома.       Свет загорается, обнажив интерьер. Бежевые обои с параллельно стремящимися вверх линиями разной толщины заставляют задуматься… ***       …- Дорогая, как думаешь, если мы возьмём эти, - мой отец настоящий, родной, с доброй улыбкой, со спокойными, уверенными глазами приподнимает свисающий кусок полосатых обоев, - комната будет казаться просторней? В тот день мы поехали в огромный гипермаркет, зазывающий многообещающим, больше похожим на слоган названием «Всё для вашего ремонта». Мне было ещё пять лет, но счастливые лица родителей не выжжет из памяти ничто. - Конечно, пусть все думают, что попадают в просторный замок, - с полусмехом соглашается мама. Тогда её счастливое выражение лица могло бы заразить кого угодно своим беспечным весельем. Я помню, какой молодой и красивой она была, как мне нравилось пропускать её рыжие локоны сквозь пальцы и смеяться, смеяться с самым искренним, детским восторгом… *** … - Тебе идёт улыбка, - мягкий голос учителя вырывает обратно в эту чёрную, пропитанную перегаром и сигаретным дымом реальность, становится паршиво, - раздевайся, давай, а я пока чайник поставлю.       Даниил Алексеевич уходит, оставив меня одного наблюдать в зеркале рядом с вешалкой, куда я собирался повесить куртку, сквозь замасленные патлы волос, как оливковые глаза всё больше сереют. Я стараюсь избегать зеркал – они заставляют снова и снова осознавать, насколько ничтожным становлюсь я. Говорят: «Внешний вид – отражение внутреннего состояния». Так, насколько же я погряз внутри? Неуклюже стаскиваю промокшие и грязные от снега кроссовки. Стыдно. Прохожу в арку справа. Там кухня. Учитель, раскрыв холодильник, выбирает, что взять. Не поднимаю взгляд из-под волос. Желудок до боли скручивает, захлёбываюсь слюной, как же вкусно пахнет здесь, но идти дальше без приглашения не решаюсь. - Вы сказали, что поможете с работой, - сипло напоминаю о настоящей причине моего нахождения тут, если я окажусь прав, то хочу поскорее разделаться с мучительным унижением. Так проще принимать действительность: взгляд в пол, в голове пустота. - Я помню, - закрыв холодильник, соглашается учитель, - но сначала поешь.       Он ставит на стол, накрытую прозрачной крышкой, глубокую тарелку, жестом приглашает сесть. Сжимаю кулаки до побеления костяшек, но сажусь. У меня только два выхода: ещё сутки умирать от голода под аккомпанемент урчащего желудка или заткнуться, засунуть в жопу всё и принять предложение. Не такой уж и сложный выбор, если учесть, сколько всего уже в ней побывало. Под крышкой оказался салат оливье. Сколько лет я его не ел? Слабак. Набрасываюсь на еду, как блокадник из сорок четвертого. Как же от самого себя мерзко. Даже не дождался, пока Даниил Алексеевич даст ложку. Прямо так – руками, как настоящее животное. Мерзко. Но обуздать порыв не было сил. Обычный новогодний салат кажется невообразимо вкусным. Замереть заставляет звон от упавшей из рук учителя ложки. Уверен, на его лице гримаса отвращения и жалости. Именно эти две эмоции я постоянно вызываю у окружающих. Не поднимаю головы, боясь встретиться с физруком глазами. Кожей чувствую, как со спины приближаются. Каждая клеточка разом напрягается. Я готов ко всему… Думал, что готов. Тепло от тела учителя обожгло, заставив рвануть в сторону. Страх, как приторный, липкий сироп залил разум. Сердце отбивает такие ритмы, что оглушает. Кровь отлила от лица. Я готовился к тому, что мне будут даже и не иначе трогать, но как только дошло дл дела, шарахнулся так, что повалился с ног, ударившись спиной о тумбы, дикими глазами глядя на Даниила Алексеевича. - Матвей, - тихо, будто обращаясь к зашуганному зверьку, зовёт учитель, чуть протянув руку в мою сторону, - прости, я не хотел напугать тебя, - делает шаг, - ты так жадно ел, - ещё шаг, - я только хотел поддержать тебя, - поняв, что я никуда не намерен отстраняться, физрук начинает свободнее двигаться, а после и вовсе садится рядом на пол, - когда я был в твоём возрасте, меня успокаивали объятия мамы. - Вы мне не мать, - шиплю, ненавижу объятия, они причиняют боль. - Ты прав, прости…       Из прихожей раздаётся настойчивая мелодия телефона. Даниил Алексеевич уходит. Оставшись совершенно один, чувствую в слабой, но безопасности. Снова сажусь на стул, но есть напрочь расхотелось. Прислушиваюсь, о чём говорит учитель. Доносятся только обрывки фраз, из которых никак не складываются внятные предложения.