Тебе никто не поверит

Она не могла точно сказать, от чего плакала сильнее. Потеря медали, жгучая боль в бедре от падения, или понимание того, что замок, на который она предварительно закрылась, ее не спасет. Она все равно встанет, неловко потопчется на месте, утрет слезы так, чтобы ни единой слезинки не осталась на ее лице, и откроет ему дверь. Казалось бы — сделай глубокий вдох, да закричи.  — Это не последняя медаль. Не расстраивайся, маленькая моя. Когда он брал ее за руки, Кире казалось, что они исчезают в его ладонях. Ей было страшно осознавать, что она перед ним совершенно беззащитна, не смеет запретить ему, не может воспротивиться. Он тренер. Да. Тренер. — Думаешь, я буду ругаться? Как он держался. Это его спокойствие. Кира еще в первый раз отметила, что он ни капельки не трясется, в отличие от нее — не сумевшей взять себя в руки даже, когда все кончилось.  — В-вы нет, вы не будете ругаться. Он будет ее утешать. Так он называет то, что проделывает с ней каждый раз, когда она падает, каждый раз, когда по ее щекам текут слезы, которые Кира ненавидит. Он всегда начинал с объятий. Прижимал Киру к груди, поглаживал по волосам и тихо шептал что-то успокаивающее. Кира кусала губы. Иногда до крови, стискивала кулаки, чтобы только не разреветься. Она знала, что это ни к чему хорошему не приведет. Но, когда он ее обнимал, это уже был сигнал — ничего не избежать, можно даже не стараться — он не увидит в ее глазах страха, а увидит что-то свое, доступное только ему. Поцелуй в лоб, как способ сказать Кире, что он не сердится. Нежное поглаживание по щеке — как ласковое напоминание о том, что он рядом. Она всегда ложилась на кровать, забиралась под одеяло и молилась только об одном: не заплакать. Но вот он снова оказывался рядом, а она вновь напоминала себе, что уже ничего не изменить. Остается только терпеть и ждать, когда все закончится. Сначала возникло что-то ярко-алое. Кира лежала на спине, когда мужчина аккуратно склонился над ней. Она не зажмурилась, продолжала смотреть на него, смиряясь перед неизбежным. Он смотрел на нее, будто хотел уберечь от всех бед, которые могут подстерегать в жизни. Но он бы никогда не стал уберегать ее от себя. Затем Вадим Алексеевич исчез. Исчезла и Кира — она теперь была не здесь, а в придуманном ею мире, куда сбегала каждый раз, когда он целовал ее щеку. Целовал. И слизывал слезу, сорвавшуюся с ее ресниц. Он опускался ниже, освобождая ее от футболки, снимая шорты. Иногда ей чудился собственный писк, но, наверное — всего лишь чудился, иначе бы он не смог проигнорировать жалобное хныканье. Она уж точно это знала. «Небо всегда красиво, даже, когда гром, молния. Небо…» Она не могла больше думать о небе. Когда он целовал ее бедра, раздвигал ноги. По телу растекалась приятная дрожь, а Кире хотелось вопить и ненавидеть себя за то, что она испытывает приятные ощущения, когда мужчина касался ее языком. И краснея, бледнея, она получала удовольствие, от которого хотела сбежать. Они мало говорили, поэтому Кира вздрогнула, когда в тишине прозвучали его слова: — Такая... вкусная… — простонал он. — Ч-то? — сдавленно выдавила из себя девочка. — Ты, моя хорошая... Она заплакала. Снова. И знала, что за этим последует. Он исступленно собирал ее слезы губами и языком, сжимал ее ладони, прижимая к кровати так, что она бы не вырвалась, даже если бы очень захотела. Усилий много не нужно было. Но Кира и не пыталась вырваться. Что-то зашелестело, где-то прозвучали слова утешения, кто-то провел языком по ее шее… «Даже, когда льет дождь. И туман!» — Я не хочу… Я н-не… «Посмотри на небо и успокойся, оно успокаивает!» За окном не было видно неба. Он всегда плотно прикрывал окно шторами, Кира лишалась единственного поистине нужного ей утешения. Она чувствовала себя обслюнявленной, мокрой и липкой, никогда не могла понять: зачем взрослые делают это по собственному желанию? А потом стало больно. Она старалась не кричать, потому что тогда он поцеловал бы ее снова, снова приблизился. Лучше было терпеть. «Небо голубое. Как мое платье. Оно такого же цвета!» У нее действительно было такое платье. Голубое, с причудливым узором, стразами. Оно блестело, переливалось. Оно было прекрасно. Кира любила надевать его на выступления, и каждый раз подолгу крутилась в нем перед зеркалом, прежде чем идти на лед. Но иногда даже самые любимые вещи становятся противными - особенно если думаешь о них... так. Когда надо думать о чем угодно, только не о том, что делают с ней, пока скрипит кровать и мир вокруг сотрясается в такт чужим резким толчкам. Она думает о чем угодно, только не о том, как он кончает, рычит и корчится. Падает, упираясь локтями на кровать. Целует… снова целует, но на этот раз ее ключицы, шею и грудь. Прижимает ее к себе, говорит ей что-то, но она не слышит, что именно - не хочет слушать, отгораживается, отстраняется хотя бы мысленно из последних оставшихся у нее сил. В конце концов все заканчивается. Когда она сворачивается клубочком под его боком, он еще поглаживает Киру по спине, груди, животу. Бывает, он гладит ее промежность, вызывая у Киры новую волну стыда. — Медали — это ничто, солнце. Никогда из-за них не переживай. Он утешает. Утешает в последующие несколько лет. Однажды, Кира ловит себя на мысли, что не может уснуть без него. А может, она не сможет жить. Кира распахнула глаза. Она задыхалась от собственного крика, но не могла прекратить это. Стараясь уцепиться за что-нибудь, девушка хватала руками воздух. Она слышала за дверью разговоры, слышала детский плач, и больше всего на свете ей хотелось забрать у них Надю. Никто не должен был причинить ей боли, что причинили ей — Кире. Изо всех сил она толкнула дверь - только бы вырваться, увидеть Надю, спрятать ее от всех, кто может ей угрожать, - но та не подалась, запертая на ключ.  — Врач сказал… вы даже представить себе не можете, что мне сказал врач. Голос Вадима надломился, а Кира затаила дыхание. И снова наступила тишина. Кира не кричала больше, а разговоры прекратились, но только на несколько мгновений. Понизив голос до шепота, Вадим что-то стал рассказывать тем людям, которые стояли с ним. Кира, не теряя времени, бросилась к двери и прислушалась.  — Вы понимаете?  — Я не могу поверить, что она так сказала… Голос матери. Такой родной и такой ей ненавистный. «Вы что не видите, что он делал со мной столько лет!» Такой ласковый, но ласковый только для него.  — Она считает меня насильником.  — Наша дочь сошла… сошла с ума? — маме судя по всему было совсем не сложно в это поверить, поскольку сразу за этим вопросом последовали рыдания. Кира скатилась вниз по стене, закрывая лицо руками, не пытаясь сдержать льющиеся из глаз слезы, с силой сжала кулаки, впиваясь ногтями в собственную кожу. И только ощутив жгучую боль, девушка вновь немного успокоилась. Это были странные порывы — терзать себя, отдаваясь физической боли. Но за ней хотя бы не было слышно ни родителей, ни мужа. Кира подорвалась с места и бросилась к зеркалу. На щеках, мешаясь со слезами, выступили капли крови. Уродливые царапины от ее ногтей — это все, что сейчас Кира могла видеть. И вид их привел ее в такую ярость, что она снова закричала, скидывая со столика все, что на нем было. В зеркало полетели флакончики с духами, разбивая его вдребезги, отражение Киры становилось все более омерзительным с каждым кинутым в зеркало предметом. Когда дверь распахнулась и в комнату влетели родители, Кира обернулась. Ничто в этом мире не могло заставить ее остановиться. Она бросилась сначала к маме, но та испуганно попятилась назад. В поисках защиты, женщина юркнула за спину мужа, а Кира замерла на полпути, потому что за ними в комнату вошел Вадим, а она страшилась подойти хоть на сантиметр ближе к нему.  — Мамочка, забери меня от него! Он делает такие вещи! Мама захлебывалась слезами, а Вадим стоял по правую сторону от нее, прижимал к себе, рвущуюся к Кире дочь и в глазах его было столько горечи, будто все, что она говорит — неправда. Будто все эти годы это не он мучил ее, делая вид, что это любовь, утешение, способ помочь.  — Кира, почему ты так говоришь? И снова этот страх в его голосе.  — Отдай мне ребенка! Надя сделала попытку вырваться, но Вадим этого даже не заметил. Кира прикрыла рот рукой, глядя в испуганные глаза дочери. Она словно смотрела в свои собственные — детские глаза. «Он никогда не замечал»  — Мамочка! Кира наблюдала за тем, как Вадим опускается на колени перед Надей, что-то ей шепчет, а девочка бросает взгляд на маму. Сначала испуганный взгляд, а после — исполненный горечи, непонимания, но вместе с ним - почти что смирения.  — Ты вылечишься, мама, да? Кира упала на колени, не веря, что слышит это.  — Папа сделает тебе укол и тебе полегчает?  — Надя… Это единственное, что она успела ей сказать, прежде чем девочка убежала из комнаты. Кира вздрогнула, когда дверь захлопнулась. Она так и стояла на коленях, стараясь осознать, что сейчас произошло.  — Кира… — голос отца. Кира подняла на него взгляд. Что он скажет? Разве папа не видит, что сделали с его дочкой? Разве он не видит в каком она состоянии? Он не видит, что ей нужна помощь?  — Они хотели забрать ее, — голос Вадима она слышала, как сквозь вату.  — В психушку? Это слово стало последней каплей. Кира резко развернулась и схватила торшер, она точно не знала куда целится, но если бы он попал в Вадима, она бы не расстроилась. Увы, он не долетел до мужа, упал к него ногам, но тот знатно испугался, отбежал в сторону. Кира схватилась за прикроватную тумбу, но она оказалась слишком для нее тяжелой, зато ящики были вполне себе. Девушка вытащила один и бросилась вперед. Крик матери ничуть не отрезвил ее, напротив, она разозлилась еще больше. Никто не смел говорить о ее сумасшествии, когда спятили вокруг все, кроме нее!  — Уйдите! — крикнул Вадим, стараясь перекричать вопли женщин, — оставьте нас! Они оставили. Они всегда оставляли. Кира искала что бы еще запустить в Вадима, но ей, как назло, ничего не попадалось под руку, а он уже выуживал из кармана шприц с какой-то желтой жидкостью. Кира представила, как по ее венам будет растекаться этот яд, и ей стало совсем плохо.  — Кира… — в его голосе не было издевки, один лишь испуг и сострадание, — Кира, моя Кира… «Моя маленькая Кира» Его сильные руки обхватили ее талию. Вырваться всегда было бессмысленно, вот только на этот раз она не стала себя сдерживать — всыпала Вадиму так, что он застонал от боли. Шприц выпал из его рук и Кира, пользуясь случаем, пнула его, надеясь закинуть под кровать, но у нее не вышло сделать это, и Вадим поднял его с пола, не ослабляя хватки.  — Это всего лишь успокоительное! Перестань! — закричал он почти во весь голос. Кира замерла. Он повышал на нее голос и прежде, но только на их тренировках, когда увлекался, был несдержан, давал волю эмоциям. Поэтому его крик заставил девушку застыть, точно в ожидании самого страшного. Но самого страшного не последовало, Кира опомнилась уже спустя какой-то промежуток времени, когда он, взяв ее ставшую безвольной руку, вонзил в нее иглу. Она сидела у него на коленях, а он крепко прижимал ее к себе. Он плакал. Кира точно во сне обхватила его щеки ладонями, посмотрела ему в глаза со всем отвращением, какое только могла сейчас выказать. А потом он ушел. Эта желтая жижа действительно оказалась успокоительным. Сильным каким-то. Кира не могла ни плакать, ни радоваться, вообще все эмоции перекрыли, как подтекающий кран. Какое-то время, возможно, она спала - просто не помнила. А потом пробудилась, обнаружив себя сидящей на подоконнике, свесив ноги наружу. Она смотрела вниз. Бездушную улицу освещало восходящее солнце. «Оттолкнись и закончи все» Киру не пугала ни высота, на которой она сидела, наблюдая за снующими машинами, ни тем более смерть. Но одно слово, возникшее в ее голове, точно пригвоздило ее к месту, не давая даже пошевелиться. «Надя».