Адам и Ева каменного века

Когда Сенку зажёг свечу, Хром, не участвовавший до этого в их диалоге, задрал голову к небу. Свод уже был усыпан блёклыми звёздами. — Мне пора, — сказал он. Все понимающе кивнули ему на прощанье. Ночь — услада для астрономов, поэтому Хром всегда уединялся в этом время и вёл записи о созвездиях. Он взял юкату, опоясался в талии. Чиркнув об огниво, зажёг свечу и, прикрывая фитиль ладонью от ветра, ушёл. Юдзуриха заметила, как блики на влажных камнях за бамбуковой перегородкой стали отливать жёлтым. Она решила последовать примеру и зажгла пару свеч. Пламя осветило лица сидящих в воде девушек, и Мэй исподлобья начала аккуратно рассматривать их. Перед ней открылась широкая палитра эмоций. Любимица жарких сплетен — Минами вибрировала от скрытого восторга. Юдзуриха с Никки спокойно и миролюбиво ополаскивали плечи и шею. Одна только Кохаку сидела напряжённая. Губы были поджаты, а уголки локтей плотно прижимались к телу. Глаза цвета голубой воды посерели, словно небо перед грозой. Живыми в них были только искры от свеч. — Я тоже пойду, — отрезала она и, с плеском встав, покинула всех. Свеча ей не понадобилась, она хорошо видела в ночи. Девушки тоскливо проводили её взглядом. Вскоре стали собираться все. Следующим ушёл Тайдзю, а моментально за ним Юдзуриха. Никки ушла вместе с Минами, следом ушли Ген, Гинро, Кинро и Рюсуй, обсуждающие холодные оружия, а Мэй продолжала сидеть. Ей было не по себе. Последнее слово Сенку ввело в ступор, а последующее молчание и тихие смешки со стороны ребят смутили ещё больше. Что вообще это могло значить? Комплимент, оскорбление или банальный факт из уст учёного? Бар переполнял аромат недорогого парфюма. Начищенные до скрипа половицы из тасманского дуба отражали блики от светильников. Кожаное мягкое кресло вмещало четверых кисейных дам и мужчину посередине. Все звонко чокались пиалами с тёплым саке и одаривали друг друга лестными комплиментами. Комната озвончилась хмельным смехом. — Мэй, ты решила к нам присоединиться? — обратился мужчина в самом эпицентре веселья к только что вошедшему в бар человеку. — И тебе вечер, Мицуяси, — уставшая Мэй направилась в свою комнату на втором этаже, недовольная тем, что ей снова помешают читать книги. Мицуяси, обхватив руками талии барышень, кинул вслед: — Смотри какие у нас гости, прямо пышут фертильностью и соком! — он опрокинул ещё одну пиалу. — Но, когда ты вырастешь, ты затмишь их всех! — Господин, вы сегодня горазды на комплименты, — томно охнула одна из самых кисейных с яркой заколкой в волосах. — Все мы сейчас обеднели, так что комплименты — единственное подношение, какое мы можем себе позволить. — Мицуяси кичливо процитировал Оскара Уайльда. — Господин, я надеюсь, это не означает, что у вас нет денег. — Ха-ха. Именно это я и хочу сказать! — Такой был идиот, — тихо произнесла Мэй, а глаза увлажнились от выступивших слёз. Осознание того, что она его больше никогда не увидит, разрывало ей сердце. Мицуяси был далеко не самым лучшим отцом, но Мэй его любила. Именно он с раннего детства привил ей страсть к книгам, читая сказки, мифы и обычные статьи из газет. Мэй больше не увидит тех прекрасных девушек, работающих у них в баре, и не будет выслушивать холодные и драматичные истории проституток. Мэй даже скучала по былому адреналину, бьющему по жилам, когда Фикс гонялся за ней по кварталам. Огурчик Ючи, который больше никогда не угостит её раменом, мирно покоился в земле со своим сыном, которому она когда-то помогала с японским. Давно разложились исписанные листы с прекрасными историями. Никто больше не прочтёт её сценарий для второго тома манги «Клинок с горы Фудзи». Драгоценные издания Фицджеральда, дневник Леонардо Да Винчи, Родена и многие другие произведения искусства канули в лету вместе с Лувром, Рейксмузеум, Центральной библиотекой в Нью-Йорке и другими, не менее прекрасными архитектурными шедеврами мира. Мэй ощутила, как полностью лишилась всего, что любила. Душевное опустошение дало о себе знать, как никогда ранее до этого. Оставшись наедине с собой, Мэй дала волю слезам. В этот момент, на мужской стороне остались Магма и Йо, которые устроили состязание, кто дольше всех пробудет под водой. Выигрывал пока что Магма, но Йо требовал реванша. Сенку взглянул на них, как обычно смотрит взрослый человек на играющихся в песочнице детей. Он протёр свой лоб от капель, которые смешались с потом и испарениями, и решил, что ему тоже пора уходить. — Ребят, долго не сидите, это вредно для сосудов, — предупредил их Сенку, но его никто не услышал. Когда Сенку оделся, он взял одну из свеч и пошёл туда, где спуск с горы имел наименьший угол. Краем глаза сквозь густой пар, он заметил, что женская сторона пустая. Проходя по краю камней, отделяющих его от воды, Сенку заметил исходящие оттуда пузыри. Пузыри сперва всплывали и лопались быстро-быстро, потом замедлились и, наконец, почти пропали. — Неужто это, — сказал Сенку, заметив возле пузырей копну женских зелёно-оранжевых волос. В следующий миг испуганный Сенку рывком вытянул Мэй за шкирку из горячей воды (хотя, на самом деле, это был самый медленный рывок из всех возможных, несмотря на то, что для хилого Сенку это был максимум). Сейчас она уже лежала на прохладных камнях, прикрытая юкатой. — Холодно, — первое что произнесла она, когда очнулась, — и тяжело. На груди и на лбу лежали камни, которые её остужали. — Почему ты такая безалаберная? — прошипел Сенку. Он сидел возле в позе лотоса, потирая свои виски. — Какое у тебя давление? — рыкнул он. Мэй ответила тихо, Сенку не расслышал. — Можешь не говорить, и так понятно, что пониженное. Разве ты не знаешь, балда, что в ванне сосуды расширяются и давление падает? — Сенку грозно навис над ней. — Не удивлён, что ты потеряла сознание. Когда Мэй отошла и смогла встать, Сенку, взяв её за локоть, сопровождал и смотрел, чтобы она снова не упала в обморок. Этот жест с его стороны показался больно знакомым, будто бы до этого он также её вёл, придерживая за руку. Шли они молча. Красило эту атмосферу лишь уханье совы в дупле дерева, гудящий горный ветер и шелест их собственных шагов. Тишина продолжалась, пока Сенку не заметил красные пятна, затаившиеся в уголках её глаз. — Тебя беспокоит что-то в последнее время? — Нет, — туманно ответила она. — Вот именно, тебя ничего не беспокоит, — он помолчал, потом добавил: — Раньше тебя, наоборот, беспокоило всё, и задиристая была, как воробей. И бегала ты с этой книжкой дурацкой, записывала всё подряд. Контраргументов в голову не приходило. Мэй молчала. Сенку решил слегка изменить русло разговора. — Что с литературой собираешься делать? — А? — Мэй отстранённо переспросила. — А, я придумаю что-нибудь, — и после нескольких секунд молчания добавила: — Не думаю, что это будет уместно в данное время. В глазах читалось недоумение и боль. — Всё будет уместно. — с оттенком одобрения произнёс Сенку. — И что мне делать? Плясать у костра, бить в барабан, рассказывая легенды и сказки? Сенку не понравился её издевательский тон в отношении своего же собственного дела. Его брови сместились к переносице. — Каждый в лагере имеет хобби. И ты подумай, — слова звучали настойчиво, но тон был очень мягким. Сенку заметил поникшее состояние Мэй, ещё когда она плела нити. Голова опущена, а взор задумчивый, затуманенный. Создавалось ощущение, что её кошка скребла изнутри, но говорить об этом кому-то Мэй была не готова. Прежде, чем ответить на эти вопросы ему, она сперва должна ответить себе. Тихий и нежный шелест пощекотал у правого уха Мэй. — Держи, а то твой выпал, — ласково произнёс Сенку, вставив розовую космею в нагрудный кармашек Мэй, и наградил её мягкой улыбкой. Тёплое растекающееся чувство переполнило её, не оставив места другим мыслям. Забыв о недавнем неудачном диалоге, они просто стали разговаривать. Мэй спросила Сенку о создании бумаги и чернил. Сперва учёный начал тараторить подробный этап создания, но после улыбнулся и замедлился, когда осознал, для чего был задан вопрос. Повеяло тёплым воском и тлеющей нитью. Мэй заметила, что свеча в руке Сенку уменьшилась ровно наполовину. — Тяжело было сделать свечу в это время? — Свеча максимально незамысловатый предмет. Учёный рассказал о самом процессе добывания воска. Оказывается, воск выделяют особые, восковые железы рабочих пчёл. Его используют для постройки сот. Человек получает воск, отгоняя мёд из сот и плавя оставшуюся пустую вощину. Фитиль делается из натуральной нити, например, хлопковой. Воск нагревают при шестидесяти пяти градусах, в форму вкладывают длинный фитиль, заливают и остужают. — Почему бы не использовать сальные свечи? — спросила Мэй. — Сальные свечи, хоть и горят сильней, но от них исходит неприятный запах, дым, и постоянно приходится срезать фитильный нагар, очень неудобно. Сперва я ставил себе такую на рабочий стол перед чертежами, но чернота, которая отходила от свечи, попросту мешала работать. Подул резкий ветер, и Сенку прикрыл ладонью маленький огонёк. — Чтобы свеча не погасла*, — вылетело из уст Мэй. — Знаешь, я считаю метафоричным, что именно сейчас ты идёшь в кромешной ночи и держишь свечу, заслоняя рукой. Именно так я и представляю весь тот путь, через который вы прошли, — Мэй взглянула на свечу, а потом перевела глаза на Сенку. — Сперва её держал Бьякуя, теперь ты. — Хех, стомилионпроцентное попадание. Мэй, сплела руки за спиной и, пританцовывая, зачитала: На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно. Сенку не понял ни единого слова из сказанного ею, ведь стихотворение было на иностранном языке. — Это венгерский? Или польский? — задумчиво спросил он. — Нет, это русский. — Откуда ты знаешь стихотворение на русском? — В детстве я читала и зубрила всё, что попадалось под руку, — с ироничной гордостью произнесла она. — Чтобы произвести впечатление на Мицуяси. — И как переводится этот стих? — Отрывок из стиха. Ума не приложу уже, помню лишь об ангеле и свече. Оба рассмеялись. Сенку нравилось разговаривать с Мэй. Многие девушки, слыша его мудрёные речи пугались. Они, осознавая, что он превосходит их по уму, сразу создавали дистанцию. Но с Мэй было не так. Не только с Сенку, но с кем бы то ни было, будь то более эрудированный человек, может, более невоспитанный, моложе или старше неё, она всегда говорила на одном уровне и могла занять интересным разговором. Мэй воспринимала любую информацию с интересом и любопытством, видимо, ввиду того что она писатель, и ей надо много знать о мире, о науке. Слушать её также было удовольствием для него. Он, обычно предпочитающий научные знания, принимал новую информацию от неё, касающаяся чего угодно. Может потому, что ему нравился её голос, может потому, что она и правда говорила занимательные факты, а может это была вежливость и уважение по отношению к ней. — Расскажи ещё что-нибудь, — попросил её Сенку с восхищением, но слабо осязаемым. Мэй, посчитав, что темой сегодняшнего диалога будет «Свеча», решила поведать о сказке одного из своих любимых датских авторов. — Раз мы уже говорили о Сальной свече, то, пожалуй, расскажу сказку, которая так и называется. — Была мать-овечка, отец-плавильней котёл. Родилась у них дочка-свечка. Блестящее тонкое тело от мамы, а жажду пылающего пламени взяла у отца. Вот как она родилась и росла — с лучшими и самыми радужными ожиданиями от жизни. Она встретилась со множеством самых странных созданий и событий, желая узнать жизнь, и, возможно, найти то место, которое подойдет ей лучше всего. Но в мире слишком много тех, кто заботится только о себе, а не о Сальной Свече. Мир не мог понять значимость Свечки и пытался использовать её для своей выгоды, оставляя чёрные отпечатки на её девственной белизне, которая в конце исчезла, покрывшись грязью. Итак, это была бедная Сальная Свеча, одинокая и не знающая, что ей делать. Она чувствовала себя невероятно несчастной, потому что потратила свою жизнь ни на что, она не могла понять, для чего она существовала, зачем появилась на свет. Она размышляла об этом всё чаще и чаще, глубже и глубже. И чем больше она об этом думала, тем подавленнее становилась. Как будто грязный покров закрыл её глаза. — Но затем она встретила маленькое пламя — Огниво. Оно знало свечи лучше, чем сама Сальная Свеча. У Огнива был такой ясный взгляд, что оно могло видеть то, что находится под оболочкой. И оно увидело внутри Свечи много хорошего. Огниво приблизилось, Свеча зажглась — и её сердце растаяло. Сенку слегка повернул голову вбок, чтобы спрятать улыбку. — Появился яркий свет, который озарил все предметы вокруг, освещая путь вперёд для ближних — настоящих друзей — тех, кто в состоянии разглядеть истину в свете Свечи. Тело Свечи было достаточно крепким, чтобы питать пламя. Капли одна за другой, как семена новой жизни, катились вниз, прикрывая грязь, — Мэй набрала побольше воздуха в грудь, что означало окончание сказки. — Сальная Свеча нашла свое настоящее место в жизни и показала, что она настоящая свеча, сияя многие годы на радость себе и всем окружающим. — Какая хорошая нравоучительная сказка для детей, — хмыкнул Сенку. — Свечка повстречала огниво… — задумался он. — Сенку, ты о чём? — Скажу прямо, даже в этом мире полно интересных людей. Например, даже люди из деревни, которые пережили и голод, и холода. Разве это не может стать хорошим материалом для тебя? Сердце девушки пропустило парочку мощных ударов. Зачем ей искать огниво, ведь оно всегда находилось перед ней — она посмотрела горящими глазами на Сенку и получила ответный взгляд. Оба улыбнулись, но никто из них не мог знать, что является для другого этим огнивом. В бархатном полумраке, заполняющей комнату, горел светильник. Ребёнок, укутавшись в тёплое просторное одеяло, держал в руках книгу с золотой надписью «Сказки Ганса Христиана Андерсена». — Мицуяси, ну прочти! — молила маленькая Мэй. — Ты уже достаточно большая, и можешь читать сама, — сказал отец, стоя в дверном проёме. Его рука была на переключателе. — Да, но мне нравится, когда читаешь ты! — Мэй всё не отставала. Мицуяси смягчился в лице и лёг возле ребёнка. — Какую хочешь? «Дюймовочку?» —спросил он, смочив кончик пальца, и перевернул несколько гладких страниц. — Нет, хочу про свечку, — маленькая Мэй, которая знала эту книгу как два пальца, самостоятельно открыла страницу именно с той сказкой, которую и потребовала. — Нравится тебе она, — улыбнулся Мицуяси. — Очень, — радостно подхватила она. Мимо стволов, увитых диким плющом, пробегал тонкий журчащий ручей. Сенку остановился возле него, зачерпнул свободной ладонью воду, умывшись, отпил. Лицо блестело от капель, а лунный свет мягко окутал космы его волос. Мэй задумчиво прищурилась. Как удар молнии у неё пролетели в голове воспоминания первой ночи. Поцелуй у озера, сладкие томящие разум речи. От неожиданности Мэй ахнула, прикрыв рот ладонью. — Ты чего? — спросил Сенку, когда заметил, что кровь прильнула к её лицу. — Нет, нет, всё в порядке, — уклончиво ответила она, покачав головой. Внутри всё волнительно вибрировало и отдавалось низким басом в животе. Мэй попыталась сохранить самообладание, но это оказалось трудно. Раздался одинокий вопль птицы. — Сенку, я вспомнила, у меня осталось кое-какое дело в лагере, мне нужно бежать. Сенку предупредил, что без свечи ей будет тяжело найти лагерь, но не успел, Мэй скрылась в ночной тьме. — Женщины чудные, Бьякуя, — сказал в воздух он. Мэй вспомнила всё. Как такое вообще можно забыть? Первый поцелуй. Мэй бежала мимо стволов и кричала про себя. Какой же она была дурой. Что вообще думал Сенку всё это время? Эмоции овладели ею. Бег напоминал полёт горящей кометы, петляющей по склону. Скорость была так высока, что пятки еле успевали касаться земли. По бокам её окружали каменные статуи людей, увитые лианами и покрытые многовековым мхом. Вскоре Мэй оказалась в лагере, но в той его части, в которой не была ни разу. Перед ней открылась поляна, усеянная металлическими конструкциями, а далеко у деревьев стоял косой дом. Там сквозь вертикальные доски проникал оранжевый свет. Свет перемещался от одного угла к другому, играя тенями. Мэй проходила мимо этих массивных конструкций, будто это были инсталляции перед входом в музей. Она проводила по ним пальцами, но не собрала ни единой пылинки. Дерево было отполировано, а металл звонко блестел, отражая месяц. Мэй остановилась в проходе дома и пару раз стукнула кулаком по деревянной раме. Вздутая от работы спина Касеки развернулась. — Здравствуй, Мэй, — добродушно поприветствовал он, и Мэй с ног до головы окатило тепло. — Извини, я тебя не побеспокоила? — зашла Мэй в скромное логово, ворочая головой по сторонам. — Что ты-что ты, — отмахнулся он и стряхнул с табуретки деревянную стружку огрубевшей ладонью. Мэй продолжила сидя рассматривать сокровища ремесленника. На столе лежало множество разных инструментов: ножи, резаки, стамески, ложечники, штихели. Пол был усыпан тонким слоем стружки, травы для плетёных корзин и ещё чем-то. Дед Касеки неловко извинился за беспорядок, оправдав себя тем, что, в первую очередь, это мастерская. На полках красовались выдутые из стекла колбы и вазы с разными цветами и растениями, и его легендарные «стаканчики на ножках». А между ними перемежались вырезанные статуи птичек, животных. Дед Касеки со скромностью комментировал это — «для души». — Дед Касеки, как у тебя в этой суматохе хватает времени на хобби? — Для любимого дела всегда найдётся пару минут, — усы деда Касеки приподнялись от лёгкой улыбки. — Что это я, ты наверно утомлённая после дороги, — суетливо прихватив пару глиняных чашек и пучок травы, он вышел на улицу. Голос деда Касеки напоминал жаркий огонь печи, раздуваемый мехами. Он приятно тебя обволакивал, и возле него хотелось сесть на уютное кресло-качалку и отдохнуть, успокоиться. Мэй не была знакома с отцом Мицуяси, но уют и забота, которую она сейчас испытывала, походила на её представления об общении с собственным дедушкой. Они прошли на улицу. Возле дома покоилась чёрная кучка с пеплом. Видимо, это место служило для розжига костра. Дед Касеки поджёг кусочек бумаги от свечи и кинул её под дрова. Разгорелся костёр, который окутал обоих своим теплом. Котелок уже стоял на огне и кипятил воду. — Дед Касеки, расскажи мне что-нибудь о жизни в деревне. Ты всегда занимался ремеслом? — Мэй, поджав ноги под себя, села на голую землю. Дед Касеки засыпал ароматной травы в котелок и потыкал палкой в дрова. — Ничего особенного, — его пышные белые брови отбрасывали большую тень на лоб, — в детстве помогал родителям: то лодку построить, то крышу заколотить, то корзинку сплести под грибы, так понемногу и прививалось. Сначала помогал, потому что нужно было, а потом сам не заметил, как начал получать от этого удовольствие. Ремесло утомляло меня не так сильно, как охота или ловля рыбы. Видимо, это и есть любовь, когда ты занимаешься своим делом и не замечаешь, как пробегает время. В золотых глазах Мэй мерцали искры от огня. Она протянула незамысловатое «вот оно как». — А история деревни… Постоянный труд, да и только. Конечно, были хорошие и приятные моменты, но больше работы, — Касеки тяжело вздохнул. — Был один момент, когда наступил голод. Рыба уплыла из рек и нечего было ловить. Наши лучшие охотники отправились в лес за добычей, но наткнулись на голодную самку медведя. Вернулся лишь один, но умер на следующий же день. Тогда наши рыбаки уплыли на море, ловить рыбу. Улов был тоже не самым благоприятным, всё, что они смогли найти, так это мёртвую рыбу на поверхности моря. Ничего не оставалось, как есть её. Из-за этого многие отравились и умерли. Умерли и мои родители и девушка, которая мне нравилась. Она травницей была. Касеки достал две глиняные чашки и разлил траявяной отвар. — Мы думали, что боги природы гневаются на нас, отбирая рыбу, но Сенку рассказал, что просто проходные рыбы есть, которые переносят и солёную и пресную воду. Кочевники, короче говоря. А когда они мертвые на воде лежали, оказывается, замором называется. Это когда в воде не хватает кислорода рыбам, и они от удушья гибнут. Сенку сказал, что на это множество причин бывает. Я тогда, кстати, тоже отравился, но мне повезло больше. Я постоянно пил разные отвары из трав и ягод, в один момент мне полегчало. После наступила зима, все питались корешками, остатками ягод и грибов, но этого было мало, чтобы прокормить деревню несколько месяцев. Выжили только самые долговязые и щуплые. Все здоровяки померли, — дед Касеки провёл грубой рукой по бороде, пригладив её. — Ладно, не будем об этом, — сказал он еле слышно, — главное, что сейчас, когда появился Сенку, наша жизнь изменилась в лучшую сторону. Больше никто не голодает, все в тепле и уюте. Также я от него много нового узнал про природу, животных, охоту, рыбалку. Думаю, больше не пропадём, — дед Касеки сделал небольшую паузу. — Я восхищаюсь этим юношей. Мэй улыбнулась деду Касеки и произнесла: — Он восхитительный. Они замолчали на минутку, каждый думая о Сенку. — А, только уж обо мне и о деревне, — опомнился Дед Касеки, — мне сказали, что ты пишешь книги? Сенку как-то рассказывал, что это. — Да, книги существовали, и в них можно было найти любую информацию. Деда Касеки слегла это шокировало. — Всю-всю? — Ну да, для этого существовали библиотеки, так сказать, хранилище книг. Дед Касеки попросил побольше рассказать об этих книгах, библиотеках. Мэй было не остановить. Она тараторила обо всём на свете. Какие книги бывают, когда создали первую книгу, про монахов, украшающих книги дорогими камнями, об арабах, пишущих Коран по шёлку золотом. Касеки перебил, спросив что такое шёлк и Коран. Он моментами её останавливал, когда не понимал о чём идёт речь. — А когда я родилась, появился интернет. Брови деда Касеки приподнялись, раскрыв маленькие глазки. — А такого слова я ещё не слышал, это что? Мэй попыталась это описать, настолько примитивно, насколько это было возможно. Она сказала, что в их время, интернет больше предпочитали книгам из-за скорости нахождения информация. — То есть, ты мог попросить интернет показать любую информацию, а он тебе выдавал ответ на вопрос в ту же секунду? — Именно так. Ты должен был ввести иероглифы, текст, и он ответил бы на твой вопрос. —К сожалению, я безграмотный, — тихо произнёс дед Касеки. На этом Мэй пообещала, что всех в деревне научит грамоте. Он отблагодарил её мягким кивком головы. — Книги в этом плане менее удобны, — продолжила Мэй. — Прежде, чем найти конкретную информацию, тебе надо было обязательно выйти из дома, дойти до магазина, библиотеки, потом отыскать конкретную книгу, а потом уже страницу с удовлетворяющим тебя ответном. — Вы, наверно, очень умное поколение, если в вашем мире информация была доступна настолько. — На самом деле, не совсем. Многие люди не всегда пользовались такой возможностью и не сильно саморазвивались. — Это очень прискорбно, — просипел дед Касеки, — я бы за такую возможность отдал всё. — Понимаю, — Мэй отпила чая и восторженно протянула «Ох». — Несмотря на ситуацию, в которой мы оказались, я считаю это забавным и интересным. — Что именно? — Пойми меня правильно, я жалею о потерянной цивилизации. Но, мне кажется, очень интересно всё восстанавливать с нуля. Возможно, нам удастся построить общество лучше прежнего. Мне кажется, это очень захватывающе. Дед Касеки испустил смешок. — Ты похожа на Сенку. Он тоже испытывает неимоверное удовольствие, делая все эти научные штуки. Потрескивали угли, остывающие под пеплом. На востоке небо постепенно светлело. У обоих прослеживался интерес к жизням друг друга. Касеки спрашивал о былом мире, удивляясь технологиям прошлого, Мэй спрашивала о жизни деда Касеки и о других людях в деревне. Разговор длинною в несколько часов пора было заканчивать. Мэй перед уходом попросила у деда Касеки все пустые листы, что у него были. После поблагодарила за чай и, уточнив дорогу до собственного дома, ушла. Шла она, ощущая беспокойство. Руки вспотели, а сердце ухало и ёкало. Дома её должен был ждать Сенку, и Мэй впервые за их знакомство волновалась перед встречей, осознав, что она ему нравится. Ведь парни, целуя девушек, показывают, что они им нравятся? Единственная мысль, внушающая спокойствие, его незнание, что она вспомнила ту ночь. Наверное. Так что она могла вести себя, как и всегда до этого. К её огромному счастью, когда она тихо вскарабкалась на лестницу, учёный уже мирно спал. Мэй выдохнула с облегчением. Она аккуратно прилегла на циновку и перетянула на своё тело свободную часть шкуры. Сенку втянул носом воздух и пару раз причмокнул, словно котёнок. Мэй стала рассматривать лицо юноши, который недавно признался в своих чувствах. Сердце снова заколотилось в бешеном ритме. Как назло, беспокойные мысли назойливо атаковали её рассудок: нравится ли ей Ишигами? Мэй не знала. Она им восхищалась, да, но не знала, что значит испытывать симпатию, как к мужчине. И почему ей не выделили другую хибару? Скорее всего, её появление было внезапным и других вариантов не было. Но разве Сенку жил здесь один? С учётом того, что бутылка Гена с бренди была тут, возможно ли, что он жил с Сенку до этого? Вопросы не исчезали, а сердце не замедлялось. Мэй провернулась на другой бок, попытавшись успокоиться. Она сделала пару глубоких вдохов и ей полегчало. Но в этот момент Сенку, сонно проурчав, мягко положил руку на её талию. Лицо Мэй запестрело от всех возможных красных оттенков. Она заснула только тогда, когда утренний свет лёг на горные плечи.