Адам и Ева каменного века

На цепь синих гор упали лучи утреннего солнца. В деревне Ишигами уже никто не спал. Все, как трудолюбивые пчёлы, занимались работой. Укё зашёл проведать Хрома. Их команда ждала его незамедлительного выздоровления. К большому удивлению, в доме Укё обнаружил уже твёрдо стоящего на своих двоих Хрома, умытого и собранного. — Мазь бабушки Хон творит чудеса. Моя нога почти не болит, и я готов идти, — ответил Хром в ответ на вопросительный взгляд. Укё покачал головой. Такой жест обычно показывают матери, когда их ребёнок, не выздоровев окончательно, рвётся на улицу играть к своим друзьям. Но спорить было некогда. Хром был незаменимой деталью пазла в их команде. Мэй слышала диалог сквозь сон. Она хотела бы проснуться и сказать: «я тоже готова идти», но это было не так. Поэтому, здраво оценивая свои силы, она ленилась просыпаться. Шаги обоих устремились к выходу. — Вижу, ты поправился на все десять миллионов процентов, рад тебя видеть в здравии. Мэй подскочила и устремила взгляд на улицу, но в проёме двери уже никого не было. Штора трепыхалась от ветра и серый утренний свет мигал, как маяк. В луче солнца, наискосок падающем в помещение, она увидела лишь танцующие пылинки. Не оставалось ничего, как только лечь спать дальше. Вот только ей больше не спалось. Весь оставшийся день был скучен и бледен, как и небо над головой, которое внезапно заволокло тучами. Рури зашла в обед, как положено, предложила жаркое из козла и порцию лекарств. Потом опять на ужин, предложив рыбное блюдо. Разговаривали они не много, так как Мэй не была расположена к диалогу. Вечер изменился лишь тогда, когда Хром решил наведаться Мэй. Он зашёл в комнату, громко оповестив о своём присутствии. Под его подмышкой была зажата кипа бумаг и чернила. — Ну что, как самочувствие? — его щёки полыхали, дыхание сбивалось. Он торопился по дороге сюда. — Хром! Мэй была так рада, что незамедлительно раскрыла свои объятия. Хром растрепал по-дружески её волосы и сел рядом. — Сегодня мы с Сенку нашли золотого лисохвоста, представляешь? Мэй вспомнила, как из дикого лисохвоста ребята делали муку, а потом, следовательно, лапшу. Но что за золотой лисохвост, она понять не могла. — Как там её Сенку назвал... пшеница! Точно! А завтра мы будем пробовать делать, — Хром почесал макушку, припоминая сложную терминологию, недоступную для его сознания, — хлеб! — Ого, вы нашли пшеницу! Это очень хорошо, ведь из неё много чего можно сделать! — Да, Сенку сказал, что нам для дальнейшего путешествия понадобится хлеб. Да и, если нефть не найдём до зимы, хлеб станет отличным источником пропитания. — Я так рада, что ты поправился. Вижу, ты получаешь огромное удовольствие от таких вылазок. — Да, как хорошо, что я больше не здесь. Здесь было так скучно, и ноги с руками так и рвались уже делом заняться. Спасибо бабушке Хон за её лекарство. Мэй кивнула и невесело улыбнулась. — Прости, я не совсем это имел ввиду. — Всё в порядке, это хорошо, что ты выздоровел, хоть от кого-то будет толк. Мэй попыталась ещё шире улыбнуться, но выходило также неубедительно. Край шкуры сжался от крепкой хватки её рук. Хром замялся. Повисло неловкое молчание. — Я тут бумаги принёс, можешь побольше мне рассказать про эти иероглифы? Ненужные мысли сразу ушли, и Мэй с удовольствием стала рассказывать про хирагану — основную часть слоговой азбуки в Японии. Она также сказала, что существует катакана, её использование сводится преимущественно к записи слов не японского происхождения, в том числе имён и названий стран. А ещё ей обозначаются животные и растения. Хрому было тяжело осознать суть катаканы, так как он не знал о былом мире и, тем более, о странах. Поэтому Мэй решила ограничиться хираганой. Она была очень гибкой и считалось универсальной в изложении мыслей. Мэй сказала, что существуют кандзи — иероглифы китайской письменности. Они могут более точно передать суть предложения. Брови Хрома напряжённо изогнулись, отражая отчаянные мозговые усилия. Ему сложно было понять о каком таком «китайском» идёт речь. Мэй в паре слов рассказала про эту страну, про её влияние на японский язык, но более она говорить не стала. Голова Хрома уже кипела, пытаясь всё запомнить, а Мэй даже не приступила к слогам хираганы. — Запомнить всё сразу будет немного трудно, возможно, это будет пугать, но поверь, это не сложно. К тому же, японский — твой родной язык, а изучить письменность — это вопрос меньшего. Хрома это приободрило, и его глаза загорелись в предвкушении новой информации. Сперва Мэй решила заинтриговать Хрома. Она взяла чёрный уголёк, обмотанный в ткань, и написала его имя хираганой — «くろむ» (дословно читается, как Курому). — Видишь? Это твоё имя, — сказала Мэй. — Ого, круто! Какие красивые иероглифы. — Я немного забежала вперёд, чтобы заинтриговать тебя. — Возле имени Мэй подписала две буквы из английского алфавита. — Это не относится к хирогане, но мне трудно удержаться и не написать это. Как ты знаешь, твоё имя обозначает металл. И этот знак является химическим элементом периодической системы Менделеева. А то есть так твоё имя обозначается на языке химии. Руки Мэй подрагивали от возбуждения. Она хранила обширный клад знаний, и энтузиазм разделить его с Хромом был велик. — Точно, мне как-то Сенку рассказывал об этой таблице. — По буквам это читается как: Си Эр. Но, к сожалению, я большего тебе ни об этом элементе, ни о таблице рассказать не смогу. Так как химия далеко не мой профиль, за этим надо идти к Сенку. Единственное, что я знаю о ней, что Менделеев — русский учёный, судя по фамилии, и забавный миф, что эта таблица приснилась ему. Мэй засмеялась. — Приснилась? Надо же, чтобы такое приснилось... — Эй! Я же сказала что это, скорее всего, миф! Так всё, не отвлекаемся. Начинаю объяснение хираганы. Мэй приступила к объяснению первого столбца: а, у, э, о. Все это она записывала. Далее пошли слоги: са, си, су, сэ, со, ка, ки, ку, кэ, ко и так далее. Глазами Хром следил, но запомнить это сходу казалось малодостижимой возможностью. Когда Мэй почувствовала, что ученик теряет интерес, она, почесав голову, решила применить метод, который обычно используют с детьми. Мэй нарисовала слог «ки» и изобразила из него дерево (き(ки) - с яп - дерево ). — Видишь? Горизонтальные палочки изображают ветви дерева. — А это что? У него такой кривой ствол? — засмеялся Хром и провёл пальцем по рисунку, размазав его пальцем. — Ну, представь, что это сосна или сакура, не знаю! Так говоришь, будто у деревьев не может быть кривого ствола. — Тогда ты плохо нарисовала ветви, не совсем ясно, что это дерево, — Хром выхватил уголь и стал поправлять рисунок. — Вот, а ещё, раз это дерево, у него должны быть корни! — его глаза сверкали от усердия. Дальше Мэй не понадобилось ничего рисовать. У Хрома было прекрасное воображение, как и подобает учёному. После каждого иероглифа он сам пририсовывал образ. Мэй только подсказывала подходящие слова. К букве «и» Мэй подсказала слово «ину» (собака), и Хром подписал ещё один слог и после в них попытался увидеть образ собаки. Было очень весело. Они смеялись, поправляли рисунки друг друга, толкались и с ног до головы измазались углём. Веселье остановила взошедшая на небо луна. Её светило дало знать, что веселье пора отложить, и время готовиться ко сну. Мэй с ней не была согласна, но у Хрома был насыщенный день, и ему было пора отдыхать. Взяв с него обещание, что он навестит её завтра, она отпустила его. Хром пересёк деревню, переправился через небольшой мост, который увёл его с острова. Там находилась его двухэтажная лаборатория. Свет в доме был зажжён. Сенку как всегда неустанно чертил за рабочим столом. — Привет, всё ещё чертишь? — Как видишь, — коротко ответил он. Он не желал чтобы его отвлекали. — Смотри! Хром выдернул лист из стопки бумаг Сенку. Тот недовольно цокнул. Банка с чернилами пошатнулась и чуть не разлилась на его чертежах. На этом листе Хром написал своё имя, а возле него буквы «Cr». — Смотри, этому меня Мэй научила! — гордо произнёс он. Сенку хмыкнул, но остался под впечатлением. — Только здесь не хватает кое-чего, — он вписал цифру «24». — Атомного номера, как минимум. Но раз тебя этому научила эта балда, то, конечно же ,она не будет знать таких элементарных вещей. Хотя, я даже удивлён, что она ещё вспомнила, как обозначается хром. — Мэй... она не балда! Сенку передёрнул плечами и уставился на Хрома. Он совсем не был серьёзен, когда говорил это, и реакция показалось ему странной. — Знаешь, как она рассказала, как выпутывалась из лиан, использовав масло, да и как ударила пантеру по носу, чтобы дезориентировать её, я думаю, она совсем не балда, — казал Хром абсолютно серьёзно. — А ещё она меня научила этому. Хром выхватил у Сенку чернильное перо и нарисовал несколько иероглифов вместе с рисунками. — Теперь я знаю, как пишется несколько слов! — Давай-давай, пусть учит, тебе понадобится грамота, мало ли, что нас может в дальнейшем ожидать в путешествии. Сенку отмахнулся рукой от Хрома, дав знать, что он занят, а тому пора спать. Прежде, чем скрыться на втором этаже, Хром задал ещё один вопрос, который так будоражил его голову: — Сенку, а правда, что Менделеев придумал переодическую систему во сне? Учёный не смог сдержать усмешки. — Конечно нет. Если бы всем снились такие гениальные решения, то научный поиск не имел бы смысла. Хром предполагал такой ответ и вполне остался им доволен. Сенку чертил ещё какое-то время, потом отложил перо, отошёл от чертежа подальше, чтобы взглянуть издалека. — Ударила пантеру в нос? Об этом я ещё не слышал, — он потёр рот, чтобы скрыть ухмылку. — Нет, всё-таки она та ещё балда. На столе лежала горстка бамбуковых палочек. Он взял одну из них и принялся обтачивать её ножом. Мэй пора было ложиться спать, но ей не хотелось. Вместо этого она решила первый раз за эти дни выбраться из кровати. Она доползла до дверной арки, откинула ткань и села, наблюдая за дыханием природы. Тени деревьев падали на землю от света луны. Были слышны крики лесных птиц и стрекотание насекомых. Мэй исходила тоской. Сколько раз за сегодняшний вечер Хром произнёс имя Сенку, столько раз её сердце нервно вздрагивало. Глаза смотрели на далёкий блеклый свет, доносившийся из дома на другом острове. Это был дом Сенку и Хрома. Она догадалась, что дом принадлежал им, по телескопу торчащему из окна. Он блестел, отражая звёзды. — Почему ты не навещаешь меня, — этот вопрос изнурял Мэй уже который день. Ей уже пришлось думать, не обидела ли она его чем. Она так привыкла к его вниманию, хоть и ограниченному, что стала считать, будто он обязан её навещать. — Ну он ведь очень занят, ему не до меня. Наука для него превыше всего, — задумчиво рассуждала она вслух. Сердце не разделяло рациональности её суждений. Оно кололось и протестовало. Чем больше она пыталась найти ответ на этот вопрос, тем больше путала себя саму. — Разве его поцелуй не означал симпатию? Нет, наверно, я надумала себе лишнего, от этого и страдаю, — а взгляд не отрывался от света в окне. Глаза надеялись увидеть родной образ. Когда стало настолько обидно, что даже гневно, она тряхнула головой и хлопнула себя по щекам. Мэй решила отвлечься, как поступала всегда, когда не могла справиться с бурей эмоций. Костяшки на руках хрустнули, приготовились. Мэй стала писать танка — пятистишия японской поэзии. Она открыла для себя мир чувственной лирики, когда писала роман «клинок с горы Фудзи». Главный герой, оттачивающий боевой навык, должен был также развивать свой дух. Сенсей, который обучал его, дал ему наставление писать хокку или танка каждый вечер и утро. Это позволяло контролировать свои эмоции, и стать более чутким к окружающему миру. Ведь поэт, как боец, призван особенно остро ощущать любое изменение в природе, дуновение ветра, колебание света, шелест крыльев бабочки. Поэзия учит элементам импровизации, находчивости и оттачивает смекалку. Непосредственно чтобы внедрить подобный элемент в роман, Мэй пришлось изучить множество японской поэзии. Расписывая строки, она замечала, как в такие минуты время словно замедляется. Сильные эмоции уходят на второй план, тебя будто бы обволакивает туман небытия. Ты смотришь на жизнь, такую, как она есть, и принимаешь её таковой. Расстояние услышит луна и прольёт серебряный след. Это слёзы мои, я не В силах какие пролить. Послышались неторопливые размеренные шаги. Подняв голову, Мэй заметила перед собой Кохаку. Через её плечо была перекинута шкура животного. — Ну привет, — сказала она. По телу Мэй пробежался ток. На секунду она застыла при виде жёлтых янтарных глаз. Они выглядывали из под чёрного ворса. — В-вечера, — неуверенно произнесла Мэй. Её смутило резкое появление Кохаку, да при этом со шкурой пантеры, которая напала на неё в лесу. — А, это, — не выдержав пристального взгляда, отозвалась Кохаку, — ну, не пропадать же добру. Хорошая шкура. Мэй выдавила из себя «угу». Оно было недружелюбным, и в тоне слышалось непонимание. Что же она здесь забыла? Выдержав паузу, Кохаку кинула шкуру на землю, как обычно кидают шматок мяса в псарне. — Держи, это тебе. — Зачем? Мне это не нужно, — отрезала Мэй. Она брезгливо отодвинулась подальше от подарка. Её он немного пугал, да и подача была не лучше. — Какого чёрта? Ты знаешь сколько я провозилась с ней? Надо было сперва найти то место в лесу, а потом очистить от требухи и высушить. — Я тебя не просила об этом, — повторяла Мэй настойчиво. Она насторожилась, так как не понимала побуждающей мысли к таким действиям. — Возьми её! — Кохаку перешла на крик. Она всплеснула руками и топнула ногой, побеспокоив пыль на земле. — Да с чего бы мне её брать! — Мэй подхватила ее интонацию. — Так и думала, надо было тебя оставить в лесу, чтобы тебя съели лесные звери! Зачем я вмешалась в этот естественный отбор, — грудь Кохаку вздымалась от частого дыхания, напоминая этим меха для печи. — Пойдём внутрь, — с рассудительным спокойствием произнесла Мэй. Кохаку не могла успокоиться. Как она зашла внутрь, то со шлепком села на пол, скрестила руки и ноги. Глаза вперились в землю, она пыталась их спрятать за чёлкой. Эта нелепая поза служила верным признаком обеспокоенности и отличительной чертой человека, мучающегося совестью. — Так, а теперь повтори, что ты сказала сейчас, — Мэй взяла перо в правую руку и стала крутить его между костяшек, как пират золотую монетку. — Я хотела оставить тебя в лесу. На съедение пантере, — Кохаку повторила. Но в её тоне слышалось колебание. Её глаза презрительно блеснули — так она пыталась доказать серьёзность намерений. Но Мэй сидела спокойно и готова была выслушать чужую позицию. — Хмм, ну в общем-то логично. Я же тебе не нравлюсь. Кохаку проглотила ком, застрявший в горле, и продолжила: — В тот момент я желала тебе смерти. Я совершенно не хотела тебя спасать. — Ага, ну понятно. — Думала, вот было бы хорошо, если бы она никогда не появлялась в нашем лагере!— Они поменялись ролями, и теперь Кохаку перестала понимать Мэй. Почему она так спокойна, думала Кохаку. — Ну, в общем-то, всё написано чёрным по белому, — Мэй задумалась, — Появилась какая-то хабалка, невесть откуда, на которую потратили последнюю чудо-воду. А почему? Никто точного объяснения не даёт. Ярких способностей не имеет, ничем помочь шибко не может. Да я бы сама себя возненавидела. Эх, да, наверно Сенку немного прогадал с моим оживлением. Кохаку была обескуражена. Рот несколько раз открылся и, не проронив ни слова, захлопнулся. — Как ты так можешь говорить о себе… Мэй проигнорировала это и продолжила. — Теперь мне ясно, для чего эта шкура. Ты чувствуешь вину. Но шкуру я всё равно не приму. — Почему? — единственное что оставалось спросить Кохаку. — Потому что винить тебя не в чем. Ты обычный человек способный злиться и ревновать. — Ты хоть понимаешь, что если бы я тогда повелась на эмоции, я бы позволила этой пантере тебя съесть. — Но ведь не повелась? Слушай, не люблю душные разговоры такого рода. И да, если ты хочешь извиниться, для чистоты своей совести, ты можешь просто попросить прощения, а не кидать шкуру животного, как кусок... ну ты поняла. Кохаку все ещё не могла ответить что-то весомое. Она смотрела в пол, сжав кулаки. — Да расслабься, ты не первая, кто мне смерти желал, — Мэй разразилась громовым смехом и ударила Кохаку по плечу, как это обычно делал Тайдзю. — Нет, ты и правда странная. Да нет, ты просто безумная, — на Кохаку снова снизошёл гнев, — как вспомню, стоишь в одном белье и как наносишь удар по носу пантере! Я в этот момент подумала, ну ты и отчаянная, бежишь в пасть на съедение! — А ты не хуже, напала на пантеру, я даже не успела понять, как ты её сразила! Всё произошло так быстро! — Мэй решила подыграть собеседнику и тоже повысила голос. — Сравнила меня и себя! Я — воин! Мне с малых лет приходилось выживать! Незаметно для обоих, диалог перерос в нахваливание оппонента. Каждый восхищался хваткой, стойкостью и остроумием другого. Это было похоже на начало зарождения дружбы. В итоге их разговор зашёл далеко не про пантеру, и даже не про её шкуру. Сейчас они уже стали обсуждать первое впечатление друг о друге. В знак применения Мэй предложила Кохаку яблоко, которое ей дала Рури в обед. — Знаешь, ты как появилась, так сразу начала меня раздражать, прямо неимоверно, — смеялась Кохаку. Она была не менее прямолинейна, чем Мэй. — Ну да, я это чувствовала. Да я в общем-то у всех вызвала недопонимание. — На самом деле, это было не совсем внезапно. Лично я ощущала, что кто-то должен скоро появиться в нашем коллективе. — И чем было вызвано это ощущение? Кохаку покрутила в руках красное яблоко. — Поведением Сенку. Знаешь, я никогда не могла понять,что у него на уме. Но в дни, перед твоим появлением он был подавленным. Не я одна это заметила. Но ты ведь знаешь Сенку, он никогда не делится подобными вещами. — Подавленный говоришь? — Именно. На самом деле, я не уверена, что это связано с тобой, ведь у него тогда было много проблем с «наукой». Надо было искать капитана, строить корабль. Но что грядут перемены, ощущалось. У Мэй все-таки остались предположения на счёт себя. Как она уже успела понять, она не безразлична Сенку. Возможно это поведение как-то было связано с её поисками. Ведь Сенку неоднократно говорил про то, как же он по-настоящему рад видеть её живой и целой. — Хоть и объяснить это ничем не могу, но своим ощущениям я доверяю, — добавила Кохаку. Парочка быстрых укусов не оставила от яблока и следа. Огрызок полетел через окно. — Слушай Мэй… А ты что думаешь? Ведь, наверно, ты одна из немногих, кто понимает его, — задоринка в голосе пропала, а тон стал более холодным. Кохаку была серьёзна. — Думаешь? — Мэй почесала затылок и хмыкнула, обесценивая этот своеобразный комплимент. — Не знаю, насколько хорошо понимаю его в целом, но его желания и мотивы мне ясны. Мэй это сказала с такой уверенностью, что Кохаку подняла глаза с пола и сделала такое выражение лица, чтобы Мэй продолжила пояснения. — Ну знаешь, писателю неоднократно приходится лазить в головы других людей, чтобы анализировать действия. Чтобы понимать их эмоции, желания, ну вот это всё. У меня на автомате это уже работает. Но это не единственное. Сенку ведь такой же одурманенный фанат своего дела, как и я. Он готов просиживать ночами, без общения или пищи, чтобы завершить своё дело до конца. Я его прекрасно понимаю. — Ну да, звучит достаточно очевидно. Не знаю, почему я не могла додуматься до этого ранее. Наверно, потому что не знала, чем именно занимаются эти «писатели». Выходит, Ген тоже писатель? Мэй рассмеялась. — Ген — нет, он просто хитрый жук, профессия которого раньше позволяла легально лазить людям в бошки использовать их знания против них же самих. А они ему ещё и деньги платили за это. Хотя, у Гена тоже была книга… но всё равно писателем я бы его не назвала. — Хм, поняла. Мэй, а расскажи, как вы познакомились с Сенку? Лицо Мэй приобрело задумчивый вид, словно она старик, вспоминающий об отдаленной и древней истории, как этот мир. — До того, как произошло окаменение по всему миру, какое-то время до этого сперва окаменели ласточки. Первый раз я увидела Сенку в парке. Он был с Тайдзю и Юдзурихой, они искали образцы окаменевших ласточек для экспериментов. — Так вот почему лаборатория Сенку заставлена ласточками, — прошептала Кохаку. — Да. Я на тот момент не поняла, чем именно они занимались и мне было любопытно. Я подошла к нему и заговорила с ним. Он принял меня за бездомную, — улыбка с лица Мэй не спадала. — Потом вышло так, что я нашла одну ласточку из тех, в которых он так нуждался. И за небольшую услугу с его стороны, я её отдала ему. После этого момента, меня он заинтересовал, как возможно будущий персонаж для книги. Ведь Сенку очень своеобразная личность. До этого в книгах мне лишь приходилось повествовать о криминальных персонажах с тяжёлой судьбой и всё в таком духе. А Сенку был как свежий голосок воздуха. Это был новый человек, с иными взглядами и страстями в жизни. И мне захотелось изучить его получше. Потом я перевелась в его школу, и дальше мы как-то начали чаще общаться. Кохаку попросила рассказать побольше историй, связанных с их общением. Мэй продолжила ударяться в пласты воспоминаний. О том, как Сенку на самом деле умеет веселиться. Об этом повествовалось в её дальнейшей истории о караоке-баре. Про то, что он, на самом деле, заядлый игрок и обожает мультфильм про Дараэмона, кота из будущего. Именно мультипликационный кот в детстве вдохновил его стать учёным. И тут Кохаку поняла, что она ничего не знала о Сенку. Мэй будто бы говорила о совершенно другом человеке. Во время рассказа на лице Мэй появлялась то мягкая и ласковая улыбка, то широкий оскал с белыми зубами. Этой улыбки для Кохаку было достаточно, чтобы всё понять. Так воодушевлённо можно говорить только о человеке, которого любишь. Это повествование о Сенку смогло дать понять Кохаку, что она любит Сенку не так, как Мэй. Это была другая любовь. Она воспринимала его, как вожака, лидера и её спасителя. — Ладно, понятно. По ходу вам было действительно весело в том мире. — Да… тогда было неплохо. Но и здесь мы не скучаем. Перед тем, как уйти Кохаку поинтересовалась здоровьем Мэй. Она была готова скоро поправиться. Попрощались, Мэй взяла листы и записала ещё трёхстишие хокку, которое по её мнению, хорошо бы охарактеризовало окончание этого дня. Лик неба ночи. Тень нависла надо мной. Гостья со шкурой.