Бессознательное влечение

— Я всегда буду с тобой. — ее нежный шепот заставляет тело Дерека неимоверно напрячься: он будто чувствовал, что каждые мышечные волокна разрывались, принося ему новую порцию жгучей боли, отдающейся по всему бренному организму. Никсон казался чересчур привязанным щенком, поводок которого с каждым днем все сильнее сдавливал его шею. Адель сломила волю Никсона, заставила плясать под ее дудку. И сам парень, собственно, не был против. Стоило ей дать любую команду - Дерек приступал к действиям. Он не спрашивал повода, не спрашивал причины и не думал о результате. Ее слово - его закон. Моринг тянула за тонкие, но до ужаса прочные нити, и Никсону ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Адель нашла его слабые места, давила на болевые точки. Она дарила Дереку то, что он не ощущал всю свою жизнь: ненависть к Майклу принизила его популярность, оставляя после нее лишь тяжкие насмешки. Никто не хотел водиться с человека, которого проклял сам Майкл Тернер. Адель была из тех, кому оказалось выгодным иметь при себе подобного щенка, оно и было ясно: его отец являлся шерифом, который, к сожалению для Моринг, почти что нашел убежище Черных Драконов. И дабы оказать влияние на Майкла, в котором Адель души не чаяла, девушка решила пойти на отчаянные меры. Она не любила его. Привязанность Дерека казалась для нее пустым звуком, лаем, который требовалось заглушить. Она дарила свое тело, но не свои чувства. И, ослепленный ее лживыми фразами, Никсон верил во что-то менее корыстное. Адель казалась для него Афродитой. Но Афродита тоже любила врать. — Ты доверяешь мне? — сладостное чавканье от возбуждения слышалось в ее голосе. Дерека сводило это с ума, запрещало выдавливать из себя хоть жалостливую фразочку. Он лишь утвердительно кивает головой и, опускаясь чуть ниже, в порыве страсти целует ее шею. Из ее уст вырываются похотливые вздохи, и Дереку ничего не остается, как окончательно выключить в себе отголоски разума. И хоть любовь ослепила его, заставляла не замечать столь очевидные вещи, внутри что-то неприятно кололо, лишая Дерека не только надежды, но и всевозможных ярких контрастов: вскоре он видел лишь два цвета - черный и, собственно, белый. Многие "хорошенькие дети", которых Сентфор не поглотил еще окончательно, пытались показать Дереку настоящую сущность Адель: лживую склизкую змею, высасывающую все жизненные силы из умирающего Никсона. Он им не верил, все нутро Дерека действовало лишь по единому принципу: " Не увижу собственными глазами - ни за что в своей жизни не поверю". Но глаза все время его обманывали: пелена жалких надежд уберегала его от суровой реальности и, кажется, зря. Он не видел как Адель обсуждала Дерека за спиной, как на самом деле давно уже состояла в отношениях с Майклом, как желала избавиться от лишнего груза. Он слепо верил, что она не такая, ее настоящая личность - стеснительная и замкнутая девушка. Но ни капли стеснения в ее лживом теле не наблюдалось с самого рождения. — Ты действительно любишь меня? — предательская дрожь в голосе выдавала Никсона: он казался беспомощным и, что самое страшное, бесполезным. — Я действительно не вызываю у тебя неприязни? — Ага. — как-то нехотя отзывается Адель, даже не встречаясь с покрасневшими глазами отчаянного парниши. Такой сухой ответ полностью удовлетворил его, расслабил. Жаль, что расслабление сказалось только на физическом теле. Моральное было все израненное и, после очередного удара, изо всех сил держалось на последнем издыхании. Дерек медленно уходит, краем глаза замечая, как Адель беспрепятственно подбегает к Майклу и втягивает его в страстный поцелуй. Тот кривится и, вглядываясь в след Никсону, жалостливо опускает свой взор. Дерек морщится, все больше и больше поджигая свою ненависть к этому неприятному типу. Он забрал ее. Он испортил ее. Он должен поплатиться за всевозможные грехи.

***

— Ты жалок. — сам себе повторял Дерек. Что-то внутри изо дня в день повторяло эту фразу, но весь смысл, вся суть дошли до Никсона только в данный момент. Он жалок - он знал. Даже сейчас, вырывая на себе волосы, Никсон не спешит в догонку за Майклом, который, можно сказать, "украл" его девушку. Он знает, что больше не нужен Адель, что не вернет ту самую любовь (которой никогда и не было), но какая-то надежда все еще не угасает, выдерживая Дерека на плаву. Мысли поедают его, и рука сама тянется к лезвию, оставляя на некоторых участках тела глубокие, но не смертельные порезы. Руки оказываются в крови, а во все тело проникает эйфория. Боль не приносит ему удовольствия, но заглушает все его мысли. Ему нравится это ощущение, и он продолжает. Но необдуманный поступок вскоре ведет за собою тонну сожалений и слез. После увиденных порезов он чувствует себя еще хуже: стыд и сожаление поедают его. Он намеревается больше подобного не совершать, но за шрамами виднеются новые кровавые следы. Это тупик. Это зависимость. Селфхарм завлек за собою одну неприятную вещь - он был вынужден носить эту потрепанную дубленку всю оставшуюся жизнь, пока шрамы волшебным образом не перестанут так сильно выделяться. Никсон криво усмехается, вглядываясь в счастливое личико Адель. Она совершенно позабыла про него, не обращая внимания на очередные выходки со стороны сына шерифа. Гордость всегда брала верх. Именно она отгоняла мысли о тяжком грехе - самоубийстве. Ненависть прокрадывалась в каждый сантиметр его бренного тела, окруженного заживающими порезами. Морально, может быть, она одновременно и сломила, и усилила Дерека, но физически Никсон уже был не пригоден ни на что. Он возжелал сломать Моринг шею, вспотрошить кишки Тернеру, но его новые друзья, девушка и парень, что открыли ему глаза на сущность этих двоих, останавливали его от необдуманного поступка. Кэнди, благодаря сплетням, вывела всю информацию, а Бобби, являясь братом Майкла, помог увидеть Дереку все собственными глазами. И эти трое отвернулись от Майкла с Адель, возненавидев их всем своим сердцем. Это заставило Никсона вечно улыбаться и шутить, запрятав настоящее отчаяние за подобной маской. Он жил в воспоминаниях и никогда не желал отходить от столь сладкого и приятного сна, что представал у него пред взором каждое мгновение. Она выпила всю его жизненную силу. И он, собственно, был не против.