Бессознательное влечение

Адель помнила каждую мелочь. Их детство. Кармелитовая жидкость тогда осела на пол притягательным пятном, вальяжно затекая потускневшими струями в щели между плитками. Притягательно и разгорячено она плавила кафель, ровно как и нервы впадающего в анабиоз мальчишки. Он содрогается и оробелой поступью пятится к померклой стене. Звон чашки, что некоторое время назад искаженным эхом разносилось по помещению, сейчас окончательно потух, перестал рябить перед детским сознанием как барахлящий мотор. Люк дрожит. И эта дрожь служит для него защитным барьером. — Это я сделала! — ее руки как лозы крепко окутывали собою беззащитную тушу, двигающуюся в такт ее вздоху. Она боязливо жмурится, в то время как гнев родителей сбрасывает ее с палубы целомудрия, затягивая в пучину. Люк трясет ее хрупкие девичьи плечи, и это вытаскивает девочку из подавленности, вперемешку со жгучим страхом быть заживо съеденной Арахной, вылепленной из ярости ее покровителей. — Все хорошо, Люк. Они тебя не тронут. Адель говорила это с непоколебимой стойкостью, в то время как кровь, словно магма, выжигала все ее внутренности, обугливала и приводила к денатурации белок, поддерживающий жизнедеятельность. Внутри все сжалось, она чувствовала себя как на пороховой бочке. Но даже в этом Люк заметил что-то поистине величественное. Детский разум выражал благодарность и ярую привязанность в простых вещах. И даже сейчас Люк, в доказательство своей преданности, ласково целует ее в белоснежный лоб, вводя Моринг старшую в неведение. И оно безжалостно кромсает ее стойкость, превращая Адель снова в маленькую девочку. Румянец густой россыпью ложится на ее щеках. Бывали и моменты, когда жгучая ревность заполоняла ее поистине устрашающий разум. Причин к подобному было неисчисляемое множество: начиная от мелочей и закачивая чем-то серьезным. Даже когда Люк находил себе друга и такого же любителя поиграть в песочнице, Адель грозно и зловеще пресекала весь контакт с этим человеком, оставляя Моринга младшего лишь себе любимой. Но только ли ревность служила инициатором к подобному? Сколько Моринг себя помнила - они всегда не задерживались в городе больше, чем на год. Все знакомые, друзья, близкие и любимые - все это исчезало, словно роса под опаляющими лучами искусителя. Сердце снова трескается, деформирует душу, оставляя неизлечимую опухоль на чувствах. Опухоль приводит легкие в эктазию, из-за чего кислорода начинает бедственно не хватать. Тело горит, по жилистым проволокам вен словно растекается магнезия, уносит трезвое мироощущение за недосягаемый рубеж. И это чувство так близко и сходно к саморазрушению, что Адель сама начала замечать как человечность медленно покидала ее тело. Люк был слишком добр, великодушен и открыт для подобного разочарования. Адель никогда в своей жизни не хотела бы видеть лишь одной вещи - его сломленный взгляд, отчаянно осознающий всю истину. Он всегда старался угодить каждому, и Адель, замечая подобный рывок в неизвестность, выстраивала собственную крепость. Она была готова стать тем самым чудовищем, заточившим прекрасное существо в своей башне. Она убережет его, спасет от разочарования. Но ничего Люку об этом и не скажет. Парень явно бы расстроился, если узнал, что не он защищает свою сестру, а все совсем наоборот - она оберегает его от угнетения реальности. Адель не позволит, чтобы хоть кто-то сломал ее скромному брату художественный вычерк, его позитивное понимание реальности.

***

— Слушай, Люк... — уставший голос пробивает забвенную тишину, выводя Люка из пандемониума. Он нехотя поворачивает свою увядшую голову и мягко улыбается, встречаясь с обеспокоенным взором собственной сестры. — Мы будем в разных классах, так что... Будь осторожен. От этих теплых слов, не похожих на ежедневные проклятия и рессинтименты, улыбка становится лишь шире, и он, нежно целуя ее в лоб, как тогда, в детстве, крепко сжимает руку сестры и, покидая их личную обитель, выходит на просторы нового городка - Сентфора, успевшем за такой короткий срок уже стать родным. Уголки губ девушки заметно передвигаются по щекам вверх, и она, удостоверившись в его безопасности, даже не собирается отпускать столь родную и теплую ладонь. Чрезвычайно длинной рацею она безжалостно испепеляет его чувствительный слух, но Люк принимает это лишь за родную заботу, будничным упреком. По пришествию в школу, Адель из ручного зверька вмиг превращается в шипящего змея: выпустив острые клыки, она жадным взором обходит всех присутствующих в поиске добычи. Ярость начинала беспощадно играть на кончиках пальцев, когда внимание Люка переходит на кого-то другого. И Адель сама не замечает, как злостно прикусывает собственные губы, сдирая с них омертвленную кожу. В то время как в душе омерзительно скребутся кошачьи когти; еще более острые, чем клыки ревнивой сестры. — Привет всем новеньким. — чей-то голос звонко разбивается о стены, словно бескрайние волны об золотистый песок. Благодатно-горделивые зеницы переводят все внимание на причину ваты в ушных проходах. И это позволяет Люку быстро ретироваться подальше от сестры. Адель осознает это, громко топает ногой и злиться. Но с искусанных губ почему-то все равно не сходит счастливая улыбка. — Добро пожаловать в обитель подростков и хаоса!

***

Люк словно ходит по острию ножа: каждое его движение не в ту сторону - Адель фыркает, взвывает и злостно ругается, извечно повторяя ему, что так делать нельзя. Люк ухмыляется; одна его улыбка уже заставляет тонкие ноги Адель подкашиваться будто на льду. Когда появляется заинтересованность Люка в Кэнди, девушку охватывает мандраж. Его нежные слова ласкают слух девчушки, в то время как в теле Адель они оставляют глубокие червоточины. Она взъерошивает собственные померанцевые копны волос и нервно скрипит зубами. Сейчас Люк перед ней как провинившийся щенок: его виноватые глаза просверливают в Адель дыру, но она не собирается сдаваться под его величественным напором. — Она не достойна тебя. — горделивым тоном, свербящим тишину, заявляет Адель. Люк хмурится, но возразить не может. Ведь знает, что девушка в чем-то права. Кэнди не интересовала Люка. Или Люк не хотел, чтобы кто-то въелся в его сердце сильнее, чем собственная сестра. Но и очередных длительных тирад Моринг не смог бы выдержать. — Все хорошо, сестренка, успокой свой пыл. — хмыкает Люк и разводит руками. Он возжелал бы сейчас снова поддаться слабости и, обнимая дрожащие плечи сестры, абстрагироваться от беспощадной реальности. Шепот Люка заботливо обволакиваем ее ум, и Адель податливо падает в бездонные объятья собственного брата. Он интонирует детской непосредственностью. И именно она отгоняет зяблой поступью увядавшую апатию, не успевающую даже раскрыть свои искусно сплетенные тенеты. Люк служит для нее спасательным кругом, и Адель при каждой возможности старается взяться за него мертвой хваткой. А Люк, собственно, и не против. Порой их отношения напоминали собою Пьету: Люк, словно Иисус прятался под угрожающим шлейфом собственной сестры. Она защищала его, уберегала от опасностей. И ни за что не позволила, чтобы его девственное мировоззрение было искажено чертогами испорченного разума. Она поддерживает его ментально, он - физически. И так эти оба идеально дополняют друг-друга. Он хочет поцеловать ее в лоб как тогда, в детстве. Но Адель не очень вовремя поднимает свою голову. Губы обоих соприкасаются в неожиданном поцелуе. И несмотря на то, что сознание и логика, царапая горло, кричали о прерывании столь внезапного действия, точеные фаланги обхватывают ворот рубашки и притягивают парня ближе, в то время как его мозолистые пальцы словно впитываются в ее рыжие пряди, на ощупь сходные с ватой. Столь пленительные губы Люка словно поедают девушку целиком и полностью, лишают рассудка, заставляют извиваться под нарастающим, словно магнезия струится по венам, возбуждением. Она покусывает его обескровленные уста, доводит парня до пика своей едкостью, заставляя нервно подергиваться при каждом движении. Люк хмыкает сквозь поцелуй, в то время как языке неумело сплетаются в страстном танце. — У тебя есть девушка. — нехотя отдаляясь от его жарких и нетерпеливых губ, Адель напоминает ему о теме их ссоры, и Люк, скрывая порыв страстей, с громкими выдохами старается покинуть общество раскрасневшейся сестры. На лице Адель разыгралась улыбка победительницы, сорвавшей огромный куш. И хоть совесть до невозможности мучила даму, девушка слушалась лишь собственное сердце, что сдавало свои позиции при виде собственного брата. Люк забегает в собственную комнату и, прыгая на кровать, злостно сдавливает подушку, пытаясь унять как свой пыл, так и возбуждение, не покидающего его ни на секунду. Его артиллерия давно потеряла строй, калибр сопротивлений уменьшился. Он в зоне поражения - нет ни выхода, ни возможностей отступить. И остается лишь принять свой проигрыш с достойно поднятой головой. Извиваться под флейтой искусителя. Лезвийная улыбка, застрявшая в памяти, пленит его разум и склоняет на грех. Под каким-то хмельным эффектом он даже позволяет себе представить это непорочное тело в виде Венеры: без единого грешного сантиметра; оголено и тягостно смотрящую вдаль. Хотел бы он завоевать ее тело, как когда-то Александр Македонский, сумевший склонить горделивую Персию к собственным ногам. Как Гитлер, которому удалось опустить с треском Европу. Словно Наполеон, успевший охватить половину мира. Но, к сожалению, обоих в конечном итоге ждала разруха: они встревали в препятствия, не смея двинуться далее. И Люк, видимо, тоже наткнулся на огромную проблему в виде ее томного взгляда. — Сдаюсь. — наконец принимая поражение с потрохами, Люк вскакивает с кровати. Огибая всевозможные предметы интерьера, по истоптанному пути он направляется в заветное место, успевшее стать роднее собственной обители. Адель выжидающе ждет, терпит и гордо молчит, оставляя его одного. И когда дверь чуть не выламывается под напором мужского тела, Моринг закусывает губу. — Разорву отношения. Завтра. — на последнем издыхании твердит тот и впивается в столь желанные губы, манящие его уже который год подряд.