Шоу уродов господина Окерлунда

      Дальше всё происходило слишком быстро, чтобы напуганный и уставший Кристиан успевал что-то понимать. Брезгливо отброшенный человеком в чёрном костюме, он лежал на земле, имея возможность лишь наблюдать — любопытство оказалось сильнее страха. Кристиан запомнил, как зовут новых коллег (если шоу уродов имело что-то общее с обычным цирком), однако имена никак не желали соотноситься с лицами их обладателей. Но обрывки из страшного видения и происходящее постепенно связывались в отвратительную и отрывистую картину.       Кристиан понемногу вспоминал.       Когда ему стукнул пятый год, Кристиана забрали в цирк — Хартманн делал это не только из добрых побуждений. Директору нужны были артисты, а дети в этом возрасте гибки, как гуттаперчевые куклы. Гораздо позже Кристиан услышал, что большинство хозяев цирковых трупп вырабатывают в подопечных гибкость посредством изощрённой жестокости, и это казалось немыслимой дикостью — ведь от герра Хартманна маленький акробат ни разу не слышал даже дурного слова — директор цирка занимался с ним сам, поощряя каждый успех ласками и сладостями. Здесь подобное явно не практиковалось — несмотря на бодрые голоса, уродцы выглядели более чем замученными. А тело того, кого Кристиан укусил за руку — Олли (он, должно быть, был крещён Оливером) покрывала густая сеть шрамов. Несмотря на холодную весну, он единственный из труппы облачился в набедренную повязку из лёгкой сверкающей ткани и не испытывал от этого никакого неудобства. Пока Окерлунд раздражённым тоном раздавал указания артистам, Оливер выглядел поразительно невозмутимым, и выражение простого красивого лица оставалось до неестественного спокойным. — Тебе, должно быть, скучно там, — внезапно раздался уже слышанный голос откуда-то сверху. Кристиан приподнялся, уже не доверяя полуслепым от страха глазам. В углу закулисья перед зеркалом сидела женщина — во всяком случае, если судить по тому, что человек был в платье и с полным удовольствия упорством расчёсывал длинные тёмные кудри. Но Кристиан точно не видел здесь женщин — и решил остаться на месте.       Несколько томительных мгновений в закутке раздавался только шорох гребня, раздиравшего блестящие волосы. Человек в сиреневом платье с желтыми цветами явно скучал, потому что вскорости развернулся и поинтересовался почти раздражённо: — Всё сидишь? Это невежливо, знаешь ли, не отвечать на вопросы. У человека оказался приятный голос, но из-за того, что он говорил назидательно, Кристиан сморщился. Добрых слов и поддержки он в этом месте точно не получит.       Длинноволосый мужчина со вздохом поднялся, оборачиваясь к Кристиану — и странным было то, что этот высокий человек в женском платье был совершенно лишён недостатков, если недостатком можно было назвать маленькие узкие глаза, кажущиеся хитрыми и совершенно нечитаемыми. Тщательно выбритое лицо чрезвычайно походило на женское, а длинные волосы ещё больше дополняли это впечатление. И на фоне окружающей грязи и беспорядка странная дама выглядела красивым, но абсолютно нелепым и чужеродным элементом. И всё могло бы обойтись, если не платье ряженого. Плотная ткань, полностью закрывавшая грудь и руки, ниже перетянутой корсетом талии сменялась на кисею, открывавшую вид на то, что все психически здоровые люди старались прятать от глаз окружающих. Кристиан сглотнул, пытаясь отползти и не видеть этой гадости — но человек, слегка улыбаясь, только подходил ближе. Боясь поднимать глаза, Кристиан видел приближавшиеся к нему длинные стройные ноги, кончавшиеся словно где-то под потолком — из-за того, что Кристиан больше не мог встать, весь мир казался ему неправдоподобно громадным, как если бы он очнулся лилипутом в стране великанов. — Мы могли бы развлечься с тобой, — фальшивая женщина надула губы со скучающим видом, — но я слышу, как прибывают люди. А это значит, что скоро начнётся представление. Но мы с тобой скоро увидимся, — пообещал мужчина и недобро усмехнулся. — Лежи здесь тихо, уродец, пока мы не придумали для тебя номер.       Вдоволь налюбовавшись напуганным, но всё ещё настороженным видом Кристиана, человек по имени Кристоф — бывший циркач всё же вспомнил, как его зовут — задернул кулисы и скрылся. Стало гораздо тише, но людские голоса и городской шум по-прежнему доносились сюда, заставляя Кристиана против воли вспоминать невоскресимое прошлое. Не в силах избавиться от разрывающих голову мыслей, он подполз вперёд, выглядывая в щелку между неплотно прикрытыми занавесами.       К балаганчику на торговой площади прибывали люди, нисколько не смущавшиеся скопившегося между домами тумана и сырого ветра с пахнущего гнилыми водорослями моря. Актёры герра Окерлунда дрожали, переминаясь на деревянных подмостках — и только Оливер равнодушно озирался вокруг. Сам Йонас перед представлением волновался больше обычного, сердито выговаривая дрожащим артистам. Он тоже слышал, как громко переговариваются собравшиеся у балагана люди — всем хотелось поскорее посмотреть на уродцев, которые волей случая лишились части себя и не могли зарабатывать иначе, чем показывать свой недуг за деньги. Но что здесь делал совершенно здоровый Кристоф, Кристиану всё ещё было непонятно. Ситуации не проясняло и то, что он ни слова не мог разобрать из того, что говорили люди на площади. И когда Кристиан в очередной раз пытался прислушаться, выкрики толпы прорезал голос, громко, но с трудом декламировавший стихи на языке, который, судя по акценту, едва знал: — Текут ручьи из рек людских И заполняют русла улиц. Но если вышли вы из них, На вас глаза из тьмы взглянули. Глаза зовут людей отвсюду, Чтоб показать им мир другой. Они закроют очи люду И поведут во тьму с собой.       Герр Окерлунд приосанился, всё ещё придерживая занавес. Люди всех сословий и достатков в ожидании глядели на директора, который участвовал в представлении наравне с артистами. Жаждущие беспрепятственно поглядеть на человеческое уродство, они походили на ожидающих праздника детей. И как дети, толкали друг друга, стараясь пробиться поближе к сцене. Любопытные рты так и тянулись спросить или пошутить — Окерлунд часто приезжал в этот город со своими шоу, которые многим казались гораздо интереснее, чем обычный цирк. Но герр Окерлунд и не думал удостоить их хоть взглядом — и читал открывающий предоставление стихотворный пролог: — И как Лилит в забвенье тяжком Не знала, кто её тащил, Так и народ не знал о страшном, Что ждало их в конце пути. Коварный Бальтазар искал их И уводил в своё гнездо, Где всех встречает хор из мёртвых, И где безумье разлито. И те скелеты, что поют вам, Закроют входы все в шатёр, И в миг уродства песен жутких Покажет зрителю актёр.       Легко запоминающиеся строчки напугали Кристиана ещё больше — но когда зрители засвистели и захлопали, он пожалел, что не может убежать. Но странно — в самой глубине души он хотел выглянуть на сцену, дабы убедиться, что тот кошмар в больнице не был фантазией — ведь отчего тогда эти люди кажутся ему такими знакомыми? И пока он полз по земляному полу, герр Окерлунд продолжал громко читать нараспев: — Самсон-слепец идёт, согнувшись, Крутя обросшей головой.       Прижавшись к земле, Кристиан почувствовал, как содрогнулся деревянный настил — то на сцену вышел Тилль, вращающий белыми глазами. На представлениях ему не разрешали надевать очки — иначе бы он испортил весь номер. А сейчас зрители застыли, содрогаясь от того, как слепое лицо не вязалось с могучим телом. Тилль, изображавший Самсона, прикрывал наготу только подозрительного происхождения шкурой — о том, что это лев, все и так бы догадались. Не поворачивая головы к зрителям, он прошёл немного вперёд и замер: Кристиан увидел его ноги — кривые, но крепкие. И едва не заплакал, вспомнив, что у него нет даже таких. — За ним, лукаво усмехнувшись, Далила с ложью. Не впервой.       Стуча каблуками, из-за кулис выбежала крупная женщина в пёстром платье — во всяком случае, так казалось тем, кто смотрел на Кристофа издалека. На тщательно напудренном лице были нарисованы красные губы и чёрные стрелы ресниц — пародия на древнеегипетские фрески. А на роскошных кудрях сверкал золотой веночек. «Далила» нагнала «Самсона» и широко улыбнулась, довольная произведенным впечатлением — зрители явно не ожидали увидеть в шоу уродов подобную красоту. И потому молчали, ожидая дальнейшего. Пародия на библейскую историю никого не смущала — в подобные цирки ходили люди исключительно безнравственные. — Но вот беда — сюжет нарушен! Заходят люди в света круг. — Возмущённо всплеснул руками Окерлунд, представляя следующих актёров. Два человека в плащах — высокий и низкий — придерживали за плечи едва стоящего на остатках ног мужчину. Рихард был в рубашке, похожей на смирительную — вот только пустые рукава болтались, связанные, за спиной. Высокому он приходился немного выше пояса, но на оцепеневших зрителей смотрел так, будто был главнее всех, здесь собравшихся. При свете дня стало видно, что лицо у Рихарда почти красивое — но стоило перевести взгляд ниже, как горло сжималось, а глаза сами жмурились в страхе. Но Рихард невозмутимо повернул голову к Тиллю, застывшему посередине сцены, и, кривляясь, обратился к нему и зрителям: — Филистимлян мы представляем. Тебя за то мы покараем, Что уж не видит твой глазок. Ты слеп, но даже не гадаешь, Как сложно жить без ног и рук. Но знай: меня ты не поймаешь, Ведь я проворнее гадюк!       Кристиан боялся представить, как лишённый рук и ног человек может обогнать змею — но отвратительная картинка сама возникла в фантазии, заставив скорчиться от омерзения. И Кристиан, хоть и не видел ползущего Рихарда, предчувствовал, что этот образ ещё долго будет преследовать его в кошмарах. Зажимая уши холодными ладонями, Кристиан всё равно слышал, как сотрясалась сцена от хохота зрителей — и ведь наблюдать страдания человека с ограниченными возможностями кому-то казалось смешным! Рихард удивительно быстро для своего положения полз вперёд, перебирая обрубками рук и ног — он давно привык к тому, что стоило ему начать двигаться, зрители, только что стучавшие зубами, начинали покатываться со смеху. — Иди, поймай его! — Крикнул кто-то бойкий замершему в недоумении Тиллю. — Да, да, излови его! — Подхватил второй голос. Ворочая белыми глазами, Тилль повернулся к тому, кто говорил, но насмешки раззадорившихся зрителей раздавались со всех сторон —даже с самого края толпы что-то выкрикивали. И Кристиан, пытавшийся разобрать слова, застыдился так, как будто предусмотренные сценарием придирки обращались к нему. — Такой большой и сильный, а не можешь поймать этого червяка? — Рассмеялась благородного вида женщина в круглой шляпке. И Тилль, хоть не видел её, в одно мгновение вспыхнул и тяжело пошёл, пытаясь вычленить из шума шорох конечностей ползущего Рихарда. И вот он уже бежал, не обращая внимания, что трещат доски и улюлюкают люди — и герр Окерлунд, наблюдавший за ним, счёл нужным прокомментировать: — Самсон, заслышав инвалида, Бежит за ним, забыв про страх. Но в ямах вся земля изрыта, И он запутался в ногах.       Едва не проломив старый настил, Тилль упал на подкосившиеся колени, и, приподняв неподвижное лицо, замер в ожидании следующих фраз. Отовсюду раздавалось множество шорохов, обманчивых и непонятных — и откуда, с какой надобностью идут они, разобрать было крайне сложно. Он услышал, как низкий человек откинул капюшон плаща и вслед за этим жестом зрители дружно ахнули в испуге — круглое лицо широко улыбалось прорезанным далеко за границы губ ртом. А при виде упавшего Тилля человек и вовсе расхохотался, отчего рот поглотил сморщенное лицо: — Вы посмотрите-ка: не хочет Ходить походкою людей! Почувствуй всю ты боль паденья, И наслаждайся униженьем, Ведь мой дружок её лишён!       Следом отбросил плащ и второй человек — Оливер. Обмотанный цепью, он смотрел на жаждущих зрелища людей спокойно и почти любезно. И приветливо распахнул руки, когда «филистимлянин» столкнул его к зрителям, закричав тоном зазывалы: — Ударь его, кто первый хочет, Сшиби ударами в живот, И пусть огнём его щекочет — Всё стерпит он, не заорёт.       Женщина в круглой шляпке из первого ряда осторожно ударила Оливера в грудь — и для остальных это послужило сигналом броситься на не умеющего чувствовать боль человека. Все с радостным ожесточением лупили жертву тем, у кого что нашлось — тростью ли, веером, а кто и просто кулаком. — И вот ликует зритель вновь, На третьем нет живого места, Но будто бы не замечая кровь, Скучает жертва сумасшедства, — комментировал Окерлунд происходящее, нисколько не смущаясь диких воплей толпы, возбуждённой линчеванием. Оливер переходил из рук в руки, но лицо его даже не дергалось — а ласково улыбалось каждому, кто стремился ударить побольнее. Он даже не придерживал ран, давая зрителям насладиться видом текущей крови — те визжали от страха и восторга. Но стоило возмущенно зареветь возмущённому Тиллю и подняться на ноги, люди мигом стихли и обратили взгляды на сцену. Пользуясь их замешательством, Оливер проскользнул за кулисы и задел приникшего к полу Кристиана. Тот слишком устал от этих впечатлений и криков, чтобы среагировать хоть как-то. Но Оливер отчего-то не стал его трогать, а ушёл в самую глубь балагана — предпринимать меры по исцелению. Да, больно ему не было ни секунды — но вид синяков и ссадин вызывал у ко всему равнодушного Оливера отвращение. И оба они услышали, как декламировал Окерлунд: — Но крик Самсона всех тревожит, Встаёт вдруг на ноги герой, Унижен он, и самолюбье гложет, И по опоре бьёт рукой.       Кристиан втянул голову в плечи, когда где-то далеко наверху хрустнули потолочные балки — но он настолько устал бояться, что лишь дёрнулся, когда рядом приземлился кусок крыши. Его больше пугало то, как восторженно заревели зрители при виде этого зрелища — и хотя сам Окерлунд испугался, до конца шоу было ещё далеко — особенно, если случай требовал поменять сценарий.       Стоявшая в углу сцены «Далила» вовремя обратила взгляд на открывшиеся миру кулисы. И усмехнулась, увидев взгляд Кристиана — большие голубые глаза напуганно и затравленно глядели на притихшую толпу. Это показалось Кристофу невероятно смешным, и он взвизгнул фальцетом, хлопая в ладоши: — Ползи, ползи к нам! Уважаемые зрители, смотрите — это наш новый уродец! Эй ты, покажи свои ножки — уверяю вас, там есть чем полюбоваться! Оливер, услышавший это, подошёл к Кристиану и слегка пнул его в бок, шепнув: — Покажи, как ты умеешь бегать на руках. Иначе тебя вышвырнут обратно на улицу.       Окончательно растерянный, Кристиан послушно пополз на сцену — но за день, проведенный в холоде и сырости, он слишком устал и ослаб, чтобы удивлять своей гибкостью. Едва его голова показалась из-за кулис, зрители засвистели, подгоняя новое лицо — и Кристиан страшным усилием воли заставил себя встать головой вниз. Кровь прилила к глазам, и голова так страшно загудела, что Кристиан не слышал уже испуганных вскриков и хохота. Ведь это очень весело — смотреть на человека в золотом трико, у которого из ног торчат кости. Нелепо махая ногами, он, судорожно хватаясь руками за мокрые доски, сделал несколько «шагов» — а зрители всё ещё смеялись так, что Кристиан искренне пожелал им по возвращении домой увидеть свои рты навсегда растянутыми до ушей. — А как ты обычно ходишь? — Пробилась к сцене женщина в шляпе. — Не головой же вниз? — С насмешкой уточнил молодой человек в цилиндре. — Покажи, покажи! — Закричал избалованным тоном ребёнок, которого отец держал на плечах.       Кристиан растерялся от доносившихся со всех сторон выкриков. Голова казалась слишком тяжёлой, чтобы подняться — но Кристиан неуверенно отнял руку, забыв, что надо прежде опустить ноги — и тяжело рухнул на сцену под ржание и свист. Он не находил в себе сил подняться, пока кто-то не отпинал его за кулисы, как мешок. — Ты испортил нам представление, — услышал он рассерженное шипение. Оливер смотрел на перепуганного и уставшего Кристиана с огромной высоты своего роста, и из плеча у него шла кровь. Его пнули под ребра ещё раз, а затем внутри шатра стихло. Кристиан слышал, как Окерлунд бодро кричал что-то расходящимся зрителям, но слов не разбирал — да и для всё ещё гудевшей головы это было тяжело. Но тяжелее всего оказалось принять то, отчего этим людям так нравится смотреть на уродства? Почему это их так веселит?       И, задумавшись над этим, вспомнил, как сам поступил точно так же. Это произошло совсем недавно, когда он ещё работал в цирке, и, попав в незнакомый город, вышел с коллегами посмотреть местные виды. И тогда Кристиан увидел его — паралитика в кресле на колесиках, чей вид показался гимнасту невероятно смешным. Человек, годившийся Кристиану в отцы, с сумасшедшим и совершенно невменяемым видом смотрел далеко вперёд, через прохожих. Губы кривились, словно он собирался ругаться или кричать, а руки тряслись, как будто кто-то дергал за ниточки марионетку. Он был по последней моде одет и причёсан, и кресло везла красивая женщина, может быть жена или дочь — но Кристиана куда больше заинтесовали дергающиеся руки и дикий, испуганный взгляд человека, который, похоже, не понимал, куда его везут и зачем. Он с гримасой ужаса вращал вокруг большими бледными глазами, которые вряд ли что-то видели, хоть и глядели через очки. У человека отсохли руки и ноги, и не верилось, что в нём ещё теплится жизнь. Но тогда Кристиан, гордый своей молодостью и ловкостью, рассмеялся, указывая на него пальцем. А сейчас, униженный и ни к чему не годный, с ужасом понял, что тот человек был похож на него.