Письма в Средиземье

      Утро встретило ее метелью, в такую погоду было трудно представить, что вчерашняя микро сцена с участием неизвестного, и в самом деле случилась. Дом спал. Семья, явно уставшая от вчерашнего восхождения, хотя обычную прогулку по горам и управу в несколько холмов нельзя назвать восхождением, но не нам, жителям каменных джунглей, их судить, спала крепким сном, даже не подозревая какую глупую шутку над ними сделала природа.       Говорят, к горам тянутся те, кто душою дорос до этих высот, но это мелодраматичное предложение осталось на страницах истории, где еще горцы, не важно где, будь то в Шотландии или где поближе, были, несмотря на свое варварство, людьми высоких моральных ценностей. По крайней мере, по меркам тех времен. Теперь же горный туризм был открыт для всех, а красивые фотографии с признаками роскошной жизни на фоне альпийских лугов, хоть и пестрели повсюду, но никто и не знал, что все они были сделаны только ради чистого эгоизма, ради бахвальства, и никто, хотя это очень неправильное слово, истинно не наслаждался той настоящей свободой, что царила в горах, первобытной природой, ее устоями, не каждому дано было принять, вот и наша семейка, с явным намерением после их «альпийских» каникул похвастаться оными, не сочли нужным проявить свое уважение.       Расписываться не имеет смысла, каждый должен усвоить урок сам. Но проснулись они вовсе не с приятной усталостью, которую ощущают люди, уверенные, что их труд принесет пользу, проснулись они от ужасной боли — их лица обгорели. Что ж, мы можем простить их недальновидность и неподготовленность, хотя они и были предупреждены не раз, но, посчитав, что смогут справиться с никчемной проблемой, просчитались.       И, Нанья, поглощенная приготовлением завтрака, была отвлечена криком матери. По ее тону можно было догадаться, что, как минимум, случилась катастрофа мирового масштаба, но хорошо зная свою мать, о чем последняя и не подозревала, Нанья неопределенно покачала головой и вернулась к нарезанию салата. Девушка готовить любила, но в начале своей болезни — позволим себе такую вольность назвать ее состояние, — ее не подпускали к ножам, боясь, чтобы она не учудила то, от чего потом пришлось бы краснеть от стыда и позора, которым бы не преминули покрыть их знакомые, что не уберегли дочурку. Девушка даже и не думала столь прозаично кончать жизнь, но и не стала противиться. Глупые создания, словно нож был единственным предметом, которого стоило опасаться. Конечно, она продолжала готовить, но в тайне, и Марго никогда бы не нашла таинственную пропажу из холодильника продуктов, и на их месте — образец кулинарного искусства. Марго бы разложила тарелочки, созвав семью за стол.       — Ряженку, кефира! Что угодно! — Марго впорхнула в столовую, с наспех завязанным халатом своего мужа, с маской для сна, державшейся на ее голове благодаря волшебству и с красным, нет, даже с багряным лицом, на котором застыл вселенский ужас, подошла к холодильнику, наперед зная, что обречена на провал. Кисломолочные продукты, кроме йогурта и новомодного молока без содержания оной, Марго не разрешала покупать, ей было невдомек, или просто она того не желала слышать, что кому-то нравятся эти непонятные по своей консистенции продукты. Марго, начитавшись различных романов, сочла своим долгом приобрести некие качества, позволила проявить себе такую вольность, чтобы подобно героям из книг иметь свою избалованность, либо коронную фишку. Бедные продукты попали под ее удар, и никто не смел упрекнуть ее в том, что иногда она ела сыр, надеюсь, не стоит говорить, что в те минуты, когда ее никто не видел. Альберт, который пока еще полностью не проснулся и не осознал всего масштаба трагедии, плелся за женой, то и дело проговаривая, чтобы та не кричала. Видно, муж все же знал, чем закончится их прогулка, и поэтому, грозясь, что гнев жены может обрушиться на него, что заранее не сказал, он вечером глотнул стакан отличного виски, который смел его страхи, а, главное, позволил хорошо уснуть, и поэтому он с утра не поддался всеобщей панике.       — Пусто.       — Там не пусто. Перестань, пожалуйста, мучить дверь несчастного холодильника. От силы и частоты твоих открываний ничего не изменится.       — Разве что отвалится дверь, — небрежно брошенные слова Наньи были подобно грозе в середине ясного безоблачного дня.       Альберт широко улыбнулся, на миг юношеская беспечность показалась на его лице, глупо говорить, что он помолодел на несколько лет, будь то правдой, многие бы ходили с улыбками на устах, однако эта улыбка не было одной из тех, что были в его арсенале, то была совершенно иная улыбка, неестественным образом скрасившая его сонное и красное лицо. Марго явно ошарашенная не только тем, что девушка посмела что-то сказать, но и тем, что слова были обращены на нее, не знала как отреагировать.       Подумать только! Две драмы за один день для бедной Марго, внутри которой разгорались противоречивые чувства. Никто не берется, по крайней мере, из простого люда, пытаться истолковать поведение женщины — для многих она остается сложным механизмом, к которой забыли приложить инструкцию. Однако не нужно было быть дельфийским оракулом, чтобы узнать в точности до пресловутых 99,9%, что сейчас все мысли женщины были направлены на одно — у нее появилась новая роль, новая сцена требовала ее полного участия, драма, которую иногда нужно самой разыгрывать, занялась без ее прямого участия, хотя она все же была главной героиней.       Будь Марго тогда в менее удрученном состоянии, она бы подбежала к девочке, ущипнув ее за щеки и с голосом необычной материнской ласки, она бы прощебетала, что-то вроде «ох, моя острячка», но сейчас весь праведный гнев, как и взор Марго, обрушился на девушку.       Мать взглянула на лицо своей дочери, словно видела ее в первый раз, болезненная бледность теперь предстала пред ней, той — которая проводила достаточно времени в салонах, чтобы заполучить идеальный цвет лица, сущим подарком с небес. Марго страдает, даже больше на по поводу зря потраченных средств, а потому, что ее дочь стоит с такой идеально белой кожей, да еще и смеет отпускать в ее сторону нелепые замечания. Казалось, прошли часы, как взгляд гипнотизировал профиль девушки, а на деле, прошли считанные мгновения.       — Прошу к столу, — Нанья злилась на себя, что позволила хоть что-то сказать, поэтому это предложение вышло у нее натянуто, она явно извинялась.       — Ох, к столу она просит. Лучше пойди, опроси соседей, вдруг кто-то еще держит коров и у них есть ряженка.       — Марго, я сам схожу.       — Все нормально. Я только оденусь.       Раньше Нанье не нужен был повод, чтобы уйти, но отчего-то сейчас, когда ей хотелось нестерпимо сбежать, она не могла найти подходящей причины, те, которые ей и не нужны были. Оставив их в таких позициях: удивленное лицо отца и немного ошарашенное — матери, она, поспешив, накинула на себя теплую одежду и вышла на улицу. Никто в тот момент и не вспомнил о разбушевавшейся погоде, даже до девушки буря дошла не так быстро, отчего-то колотящееся сердце и порозовевшие щеки, перекрыли на первое время холод, но как только капюшон добротной дутой куртки был отброшен, растрепанные и еще не причесанные волосы взмыли вверх, представляя собою чуть ли не торнадо, до Наньи, наконец, дошло, в какую бурю она попала, однако, не было и речи, чтобы повернуть обратно. Видимость была практически нулевая, но очертания близлежащих домов все же просматривались. Первый дом, который отличался от того, в котором они гостили, разве что размерами — он был намного меньше — оказался пустым, либо хозяева все еще спали так крепко, что не слышали ничего дальше своих спален.       Из второго дома, явно дома коренного сельчанина, выглянула женщина, укутанная в пуховую шаль цвета свежескошенной зелени, не потрудившись принять более-менее пристойный вид, она только лишь бросила укоризненный взгляд, и прикрыла дверь, чтобы снега не намело.       — Ну? — хриплый голос намекал, что женщина не только проснулась, но и не грешила раскуривать сигарету раз в несколько минут, а то и чаще.       — Прошу простить, что побеспокоила, — слова давались ей крайне тяжело, не только из-за погоды, которая сильней разбушевалась, желая их прогнать, но нежелание разговаривать, ужасное осознание, что слова могут получится не такими, и страх не давали Нанье свободно вздохнуть.       — Ближе к делу.       — Вы не продадите ряженку, — холодный, но вместе с тем, острый, подобный льдинке взгляд, был брошен на женщину, и та, в свои-то годы, когда она, казалось, повидала всего на свете, и ее нечем было удивить, неосознанно отступила назад. Взгляд Наньи пронзил ее, и после, когда она уйдет, женщина не раз перекреститься, и в сердцах не раз назовет ее ведьмой, а пока, сдерживая дрожь в голосе, женщина махнула в сторону леса.       — Мы не водим живность, — снова очередной хрип сорвался с ее уст, затем, прочистив горло, женщина все же подалась вперед и попыталась сделать отрешенное или хотя бы снисходительное выражение. Получалось из рук вон плохо. — Вон, вон там, на опушке леса. Спросите их. Вон. Там. Вы не ошибетесь. До свидания. Прощайте.       Не успела Нанья произнести и слова, как добротная деревянная дверь захлопнулась перед ней, девушке оставалось лишь недоуменно пожать плечами, и продолжить свой путь, даже и не подозревая, что та женщина, бедная женщина Аннета, была до того перепугана, что следила за ней через окно, и стоило ее силуэту исчезнуть в ветрах, как она выбежала на крыльцо с солью и раскидала, поверье, словно соль может уберечь от зла, но на Аннету проделанное подействовало. Пальцы уже не дрожали, когда она закурила трубку, и, откинувшись на кресле, сочла нужным забыть утренний инцидент. Сейчас она откровенно не понимала из-за чего она разволновалась и чего испугалась.       Нанья безошибочно нашла дом, его трудно было не заметить — единственное построение, которое стояло особняком от всей деревни, девушка порядком измоталась и вспотела, пока добиралась до большого строения. Дом и вправду был огромным, на его постройку, видно, не пожалели ни сил, ни средств, к дому примыкал раскинутый на несколько десятков, а может и большое метров поле, огороженное каменным забором, за ним нетрудно было разглядеть хлев, он ютился в конце забора, даже через завывания ветра слышались редкое мычание коров и лошадиное фырканье.       Было видно, что хозяева находятся дома — из трубы валил дым, смешиваясь с ветром, но гармонично с ним переплетаясь, играя в одну игру и танцуя один танец. Широкие лестницы были очищены от снега, по крайней мере, за последние десять минут, снег на них был застлан тонкой пеленой. Проходя по этим ступенькам, ей мнилось, что она идет на аудиенцию к герцогу или лорду. Дом был самым настоящим особняком, и, если бы не пресловутый ветер, девушка бы более детально его рассмотрела. Стук в дверь был настолько глухим, что его могли и не услышать, обождав некоторое время, она снова вознамерилась постучаться, но ее опередили.       — Батюшки! — воскликнула пожилая женщина, лицо которой было румяным, она отряхнула руки, покрытые мукой, достала из кармана халата очки и сквозь них посмотрела на нежданную гостью. — Батюшки! Смотрите, какую красавицу к нам ветром занесло.       — Доброе утро, — впервые за долгое время девушка позволила себе улыбнуться.       — Простите меня, что беспокою вас в такое время и погоду.       — Время самое подходящее, а погода — пусть играется, пусть шалит. Разве можем мы ей помешать? Проходи, деточка, проходи.       — Спасибо, но я только на минуту.       — Проходи, а то еще заболеешь, — женщина сделала приглашающий жест, на который Нанья не могла ответить отказом, в виде женщины было заключено столько доброты. Девушка отряхнулась и зашла в дом. Пахло выпечкой, что объясняет румяные щеки женщины, теперь она улыбалась.       — Снимай верх и обувь, пусть согреются, а ты пока проходи, старый ворчун тоже уже проснулся, составишь ему компанию, пока я смотрю за пирогом.       — Благодарю за приглашение, но я не отниму у вас много времени. Мне только нужно…       — Кого там нечистая принесла?       — Сплюнь, — крикнула женщина вглубь дома, из арки, с правой стороны прихожей, вышел мужчина. Он казался гораздо моложе своей жены, но возможно это из-за осанки, из-за проницательного взгляда, а может и потому, что белых волос на его голове было не так много, как русых. Нанья поздоровалась.       — Так это вы — наши гости на две недели? — голос его тоже отдавал могучей силой, складывалось впечатление, что этот мужчина сталкивался совсем с необычными вещами, и его жизнь была полна приключений.       — Ага.       — Проходи, не топчись в прихожей. Погрейся, а затем за завтраком поделишься, что выгнало тебя в эту метель.       Отказать или хотя бы отмазаться ему Нанья отчего-то не посмела. Мужчина зашагал, даже и не дожидаясь девушки, он был уверен, что она безропотно последует за ним, так оно и случилось, повесив куртку на узорный крючок и сняв обувь, она направилась за ним. Просторная светлая гостиная приняла ее словно родную, еле уловимый запах цветов, который пробивался через запахи выпечки, навеял девушке смутное воспоминание из детства. Комната была обставлено идеально по меркам не только моды и времени, но и с учетом комфорта и удобства. Однако здесь не было ни телевизора, ни каких-нибудь атрибутов цивилизации, и даже окна казались вовсе не пластиковыми. Светло-коричневые, матовые, пастельные тона, превалирующие в комнате, расслабляли, а вовсе не навевали тоску. Мужчина сидел на кресле-качалке, закинув ноги на пуфик и грел их около небольшого камина, в руках тот держал добротный томик, старый, но не потрепанный, нельзя было точно определить что за книгу он читал, на черной обложке, украшенной серебряной окантовкой, стояла лишь римская цифра III.       — Присаживайся, — мужчина указал на кресло напротив.       Воцарилось молчание, за которым в ее слух медленно начали вплетаться окружающие звуки: треск дров, шелест перевернутых страниц, завывание ветра, чуть дальше слышалось как женщина хозяйничает на кухне. Стоило бы испытать неловкость от своего положения, но Нанья расслабилась, позволила себе откинуться на кресло и смотреть в огонь — может именно от него и исходил знакомый запах, может и нет, но запах успокаивал, расслаблял и девушка на короткий миг забыла о том, что оставила за дверью, ей дышалось спокойней и ровней.       — Это мирт, — мужчина, дочитав очередную главу, аккуратно сделал закладку, и отставил книгу от себя. Его взгляд не выражал абсолютно ничего, однако смотрящий, под его взором, мог бы составить мнение, в зависимости от своего настроения и состояния, каким именно был взгляд мужчины, для Наньи он был заинтересованным. Может, ей показалось, а может так оно и было, но девушка думала, и думы ее подкреплялись проницательным взглядом сидящего, что мужчина желает продолжение разговора.       — Я никогда прежде не видела этого растения, но запах очень знакомый.       — Природа может дать нам все, от нас лишь зависит примем ли мы его дар или же разнесем по ветру. Помни, она может исцелять все, даже душу.       Мужчина недвусмысленно посмотрел на нее, словно давно знал, а после улыбнулся своей мысли, пригладил волосы, за его движениями Нанья наблюдала словно завороженная, может и это было напускное, и в нем ничего такого не было, но девушка была твердо убеждена, что у этого человека есть что рассказать, и его интересные рассказы займут вовсе не одну ночь. Уловив еле заметное движение за спиной девушки, мужчина встал и пригласил ее присоединиться к завтраку.       — Думаю, мы нарушаем все правила хорошего тона, — засмеялся мужчина, усаживая Нанью за стол, — и покуда время еще на нашей стороне, смею исправить ситуацию. Позволь представиться — Артур, а это — моя очаровательная женушка — Изольда.       — Меня зовут Нанья, и мне очень приятно с вами познакомиться, — она не врала, не отвечала пустыми словами. Действительно, и она это заметит вскоре, она была рада такому знакомству.       — Какое интересное имя.       За завтраком, который состоял из выпечки, чая из отвара трав, в котором чувствовались нотки мяты, земляники, с легким салатом, Нанья настолько расслабилась, что в тот самый момент можно было с точностью сказать, что ее болезнь вообще была выдуманной, она свободно общалась, даже позволила себе рассмеяться, что тоже было вполне естественно, и даже о своей просьбе, о которой она чуть не забыла, убаюканная теплотой и задушевными разговорами, она сказала без грамма стыда.       — И где же она такое вычитала, что ряженка или кефир могут излечить ее лицо?       — Я не знаю.       — Право, молочные продукты и вправду могут немного унять боль, но пусть не надеется, что ее это излечит в считанные минуты.       Конечно, ведь все абсолютно забыли, что в косметичке Марго было все, включая и солнцезащитный крем, однако почему-то девиз «единение с природой» сильно укоренился в сознании женщины, и, конечно, дожидаясь своей дочери, Марго не раз нанесла лекарство на обгоревшую кожу, но так ведь легче.       Изольда уже собирала Нанье не только то, за чем она пришла, но и наивкуснейшую сдобу, как входная дверь со стуком грохнулась, девушка вскочила на месте, чуть ли не опрокинув на себя чашку чая, такой реакции она точно от себя не ожидала.       — Простите.       — Видно, наш сын вернулся, — лукавая улыбка воцарилась на лице Артура, а затем он посмотрел на Нанью. — Мы не ждали его так рано, он ездил в лес.       Мужчина встал и, проходя, прокричал.       — Я думал, ты вернешься когда буря уляжется.       — Ты не рад меня видеть?       — Даже и дня не прошло.       Нанья слушала в пол уха, однако она не могла не заметить, что голос другого мужчины был ей смутно знаком, она допила чай, пока Изольда, продолжала ворковать на кухне, говоря, что для Майрона нужно что-то существеннее, чем эти булочки и пирог.       — Думаю, мне уже пора, родители заждались.       — У нас гости? — Нанья и сын хозяев дома, одновременно проговорили, и в этом хаосе слов, сын, наконец, вошел в столовую комнату. Трудно было сказать кто был удивлен сильней, но мужчина сумел скрыть удивление, обернув его в ухмылку.       — Какие люди.       — Боже, — только лишь выдохнула Нанья, и сама того не замечая, начала краснеть.       — Вы знакомы? — снова это лукавство проскользнула в словах Артура.       — Да, отец, я имел честь… лицезреть ее.       — Простите, мне пора идти. Спасибо за все, — и, не дожидаясь ни ответа, ни даже забрав свои гостинцы, Нанья стремительно вышла.       — Тебе стоит переждать, буря усиливается.       Конечно, она слышала что ей говорили, она и сама видела, но все ее существо гнало ее вперед, все утешение и умиротворение, испытанное прежде, рассеялось подобно утреннему туману. Немного подрагивающими руками, она натянула обувь.       — Не веди себя подобно истеричке, — небрежно бросил некий Майрон, и оставил ее, на ходу прикрикивая, что он голоден подобно волку, его мимолетно брошенная фраза на минуту остановила девушку, но только лишь на одно мгновение, что могло вполне сойти за факт, что на не может найти второй ботинок, хотя ее нога уже практически полностью увязла в нем.       — Не груби гостям, — однако в голосе Артура не были ни злости, ни намека на то, что он гневается.       — Спасибо вам еще раз, и, извините, что доставила неудобства.       Изольда все же кое-как вручила посылку девушке, которая тоже тянула деньги, но настаивать она не хотела, ей хотелось просто сбежать, либо же провалиться вниз, последнее было маловероятно, так что, она поспешила исполнить первое. Резкий порыв ветра чуть не снес ее, а от быстрого перепада температуры, лицо словно бы прокалывалось иголками, она быстро сошла с лестницы, но такой темп ей не удалось сохранить, ее ноги начали увязать в снегу почти сразу же.       Побег теперь уже казался и в самом деле бессмысленным, пока она нежилась в тепле, погода разбушевалась не на шутку. Куртка отчаянно не хотела закрываться, а капюшон срывало так быстро и часто, что Нанья решила не тратить на нее время. Уши заложило от завывания, и образовалась гнетущая тишина, от которой невольно поползли мурашки, теперь ей стало по-настоящему страшно, не разбирая дороги, она все же шла вперед, отчаянно веря, что не сбилась с пути, но впереди не виднелось ни одного дома, оглянувшись назад, она с ужасом увидела, что и дом, в котором она гостила, полностью исчез.       Силы вмиг покинули ее, и она продолжила стоять, обдуваемая сотнями ветров и почти уверенная в том, что более никогда не выберется из снежного плена. Руки, крепко ухватившись за небольшую посылку, намертво примерзли в ней, Нанья застыла, паника, которую она пыталась скрыть, накрыла ее черной пеленой, дыхание замедлилось, борьбы за жизнь не было — было смирение, непонятное, но против ее воли — покорное смирение.       — Дура, — беззлобно прокричал голос рядом, выхватывая ее за покинувшее тепло руку. Лица не было видно, лишь темный силуэт, который так сильно напоминал Его. Слабый крик вырвался из груди девушки, и снова угас, засыпанный сотнями снежинок.       — Совсем окоченела, — придвинувшись ближе к ней, девушка увидела кто это.       Майрон накинул на нее капюшон, застегнул куртку, и обмотал непонятно откуда взявшийся шарфом. Только спустя некоторое время Нанья поняла, что они идут, и идут быстро, мужчина, крепко держа ее за руку, ни разу не оглянулся, не проверил ее состояние, он усердно шел вперед, словно и не замечая бури. Нанья видело только силуэт, его спину.       Своего посетителя, своего мучителя и в то же время спасителя, она тоже видела всегда сзади, изучила абсолютно все, и тот, кто сейчас был рядом, полностью походил на него, только было два исключения, на нем не было мантии, и волосы его не были длинными.       — А жаль, — голос подхватил ветер, унося его далеко, словно ее слова были запретны.       В лицо ударил теплый воздух, а глаза медленно привыкали к новой обстановке.       — Где мы?       — В моем доме, только зашли не с главного входа. Располагайся. И не смотри на меня так затравленно, думала, что я доведу тебя до дому?       Нанья промолчала, она в тот момент совсем ни о чем не думала. Ее взгляд без намека на эмоции, без особого энтузиазма, смотрел то на него, то на окружающее пространство, и было не совсем понятно что именно она пытается разглядеть или, что важней, чего именно она пытается избежать? Может она отчаянно избегает взгляда Майрона, а может не может поверить в то, куда именно он ее привел — видно то был его личный кабинет, в котором разместились огромный деревянный стол, заваленный непонятными чертежами, книжные шкафы, ломящиеся под тяжестью старых книг, и в углу комнаты даже слишком аккуратно, словно ею никогда и не пользовались, была заправлена кровать.       — Присядешь? — не дожидаясь ответа, мужчина взял ее за локоть, немного с нажимом, даже можно сказать с грубостью, хотя в его движениях и не было ни намека на грубость, а сквозило изящество, что не шло вровень с той силой, с которой он держал ее даже после, как она села за массивное кресло, явно хозяйское, где он проводил бессонные ночи в поисках ответов на вечные вопросы, либо же с ленивым взглядом, с бокалом вина, во времена, когда ветер завывал снаружи, он сидел и смотрел на огонь.       — Может, отпустите меня? — в голосе ни капли интереса, некая отрешенность, которая заставила прийти в себя мужчину, тот неловко проговорил слова извинения, и отпустил ее.       — Сиди здесь, и не смей выходить, пойду, скажу Изольде раньше, чем она нарушит наш покой. Да и я пока еще не завтракал, знаешь ли, и все из-за незваной гостьи.       — Простите.       — Сиди.       Она не его послушалась, когда решила не вставать, все ее тело было одной сплошной болевой точкой, а конечности настолько закоченели, что тепло было для них непривычно и даже болезненно, но она продолжала сидеть, сидеть и сквозь пелену, которая еще не спала с ее глаз после бури, замечать еще и другие детали комнаты, которые почему-то были так ей знакомы. Она могла безошибочно определить, что с левой стороны от стола находится карандаш, который скатился и который мужчина долгое время не мог найти. Нанья уже встала, подошла к столу, и нагнулась, в таком положении ее обнаружил вошедший Майрон.       — Какого?       — Я тут кое-что нашла, наверное, скатилось.       — Откуда, а, впрочем, неважно. Садись на место, поедим хоть немного.       — Уже завтракала.       — Сними верхнюю одежду и обувь, подставь под печь, сейчас его разожгу.       Движения Майрона были и вправду полны неприкрытого изящества и легкости, но вместе с тем, ему явно было некомфортно рядом с ней, либо он просто ощущал дискомфорт вне зависимости от того, рядом она или нет. Немного согреваясь, даже пока еще мужчина не развел костер, Нанья даже слишком пристально смотрела на него, изучала, и в то же время в изучении не было надобности, она словно знала его от и до, от пят до макушки, волнение, которое пришло вместе с пониманием, что это вовсе не внушение, а точное знание, больно сдавило грудь, глубокий вдох не помог.       «Нужно успокоиться, нужно совсем успокоиться».       Майрон наспех развел костер, подбросил дрова побольше, затем, присел за стол и начал трапезу. Ел он также очень грациозно, хотя до этого говорил, что голоден подобно волку, смотря на него, девушка, несмотря на то, что позавтракала, снова захотела есть. Бывают же люди, на которых приятно смотреть когда те трапезничают, и будь ты сотни раз сыт, не удержишься еще от одного куска.       — Хватит меня гипнотизировать.       — Ты вкусно ешь.       Майрон выразил свое удивление, остановился, даже не пережевывая, чтобы отправить очередную порцию в глотку, и посмотрел на нее, словно не веря, что она могла такое произнести.       — Кто-то назвал меня нахалом, а теперь еще и проявляет наивысшую степень невоспитанности…       — Вовсе нет. Не думала, что правда может быть принята за проявление невоспитанности.       — Как тебя зовут-то?       — Нанья.       — А меня Майрон.       — Странное имя.       — Кто бы говорил.       Остаток своего очень даже нескудного завтрака Майрон провел в тишине, только лишь протянул девушке часть булочки, та, даже и не думала воспротивиться хотя бы из чувства воспитанности, взяла, словно такое действие они повторяли и не раз, словно для них это было нормой вот так сидеть в одной комнате, молчать, и, при этом, не испытывать никакого дискомфорта.       Позже, когда уже Нанья лежала на мягком матрасе у себя дома, она не раз прокручивала образ Майрона в голове, его жесты и манеру общаться, его внешний вид и некоторые отличительные черты, как например, золотые волосы, было явно заметно, если тот их соберется отрастить, они будут волнистыми, как и у Него.       Девушка нахмурилась, перевернулась на другой бок. Взгляд ее вперся в письменный стол, он точно не был предназначен для офисной работы, на таких пишут романы или же письма, как в древности. Улыбаясь своим мыслям, она встала. В ящике обнаружились листы, и явно неофисные, однако у нее и мысли не возникло, что она крадет или лишает хозяина дома чего-то дорогого, пера не нашлось, да и Нанья была уверена, что будь его, она бы не смогла с ним совладать, это в фильмах или же книгах писать чернилами кажется легко, но на практике, и девушка в этом убедилась однажды, все было иначе. Ручка, как бы она не напоминала о цивилизации, оказалась достаточным оружием в грядущих ей битвах за то, чтобы побороть свой недуг.       Глубокий вдох.       Пустой лист вовсе не страшил, как это бывает у некоторых писателей или же композиторов, были некоторые сомнения по поводу того, что она собралась сделать, но страха не было. Подумав немного, взвесив все «за» и «против», ручка все же легла на лист бумаги.       «Здравствуй…!»       Хоть буря и улеглась, но ветер все же ударился об окна, метя пригоршню снега в окно, словно кто-то специально целился, нарочно отвлекал ее от начатого дела. Внизу никого не обнаружилось, начинало темнеть, но от надвигающейся темноты было больше комфорта, а в купе с горячим шоколадом, который Нанья себе тут же сделала, вечер обещал стать теплым и уютным. Снова лист бумаги, который впитал в себя первое слово, и жаждал получить больше пищи. Не откладывая и больше не отвлекаясь на разные мелочи, девушка продолжила письмо.       «Может до тебя и не дойдет письмо, и может мне так будет легче, если никто его не прочтет…»       На бледном лице девушки прояснилось негодование, вовсе не так она хотела начать письмо Ему. Эта затея пришла к ней сразу после, как Майрон проводил ее по дому, может еще и по той причине, что он очень сильно напоминал мужчину из ее видений и кошмаров, а может и потому, что она хотела, чтобы это письмо попало в руки к Майрону. Глупое, ничем не обоснованное желание, но девушка вовсе не считала себя сумасшедшей, легче, и, быть может, даже лучше, придать своему кошмару лицо, перестать считать его обезличенным существом, который владеет огромной силой, гораздо правильней начать видеть в нем человека, который недалек он нее самой.       «Я пишу тебе в надежде избавиться от страха, который сковывает мои сердце и разум вот уже на протяжении трех лет. Пишу в надежде, что такая терапия, а ведь от одного письма не будет результата, поможет мне хоть немного стать…»       Нанья решительно зачеркнула последнее слово.       «Хоть немного понять себя, разобраться в сущности своей так называемой болезни. Да, я болею, или, по крайней мере, так считают родители и доктора, и я, раньше отчаянно спорившая с ними, теперь и сама начинаю уверовать в то, что я — ошибка природы. Наверное, все же не стоит начинать письмо в таком ключе, однако мы ведь уже давно знакомы, так, мой мучитель, тот, из-за которого я не могу вздохнуть полной грудью, тот из-за которого начались мои проблемы, тот, кого я презираю, но уже, кажется, что жить не могу.       Я не знаю твоего имени, ты никогда его не называл, а я и не спрашивала, я не видела твоего лица, но могу даже в темноте различить тебя, твои шаги. Постоянно чувствуя твое присутствие, я все же никак не могу к нему привыкнуть, да и кто может, когда ты, подобно черту из табакерки, выпрыгиваешь прямо у меня на работе, или же на улице, стоит мне только отвлечься, как ты захватываешь меня в свой мир.       Я боялась тебя, боюсь и сейчас, но хотела всегда тебя воспринимать как изъян в моем мозгу, как некий образ, которого не существует, как нечто, неспособное жить на этой земле, может это было моей ошибкой, а может я ошибаюсь сейчас, обращаясь к тебе и возводя тебя в ранг живых существ. Но я устала…       Устала сбегать, устала бороться, устала кричать и звать на помощь… Устала. Я просто устала и хочу, наконец, избавиться от тех видений, от кошмаров, от липкого страха, от ощущения безысходности, хочу избавиться от того, чем ты меня наградил. Разве я о многом прошу?»       Письмо больше не хотело дальше продолжать свое повествование, оно оборвалось на вопросе, считай, на полуслове, Нанья подавила в себе желание выплеснуть все на пресловутую бумагу, затем осторожно отложила лист, допила шоколад и легла спать, убежденная, что такую терапию она продолжит и завтра.       Может одной таблетки и хватит, чтобы облегчить головную боль, но если девушка решила, что письма могут хоть как-то облегчить ее никчемное существование, то она ошибалась, что от одного будет хоть какой-то результат. Хотя, нет, результат все же был. Он, который, без сомнения, имел абсолютную власть над ней, вдруг заговорил голосом Майрона, смеясь над ее жалкой попыткой, смеясь открыто, но так презренно, что можно было не сомневаться — впереди ее ждут пытки.