***
Надо было чувствовать себя обманутым, испуганным, разъяренным, но голова и без этого болела настолько сильно, что картинка перед глазами смазывалась, плыла (хреновые предпосылки, чтобы садиться за руль, но какие оставались варианты?) — Давайте я поведу, — беззаботно предложил Артем. — Вы переносицу трете. Мигрень, товарищ полковник? Надо было сдать его и вправду «цепным коновалам», но Лебедев вез к себе домой. И понятия не имел, почему и зачем. Не вскрывать же, в самом деле, лично, в собственной ванной, застелив светлый кафель клеенками. — Ты болтать не устал… андроид? Заряд не кончился? — Тонко, — закивали в ответ, одобрительно показав большой палец. — Но мимо. Я скорее как розовый кролик на Дюраселе. Или как Тони Старк, с реактором. Не смотрели, нет? — Не смотрел. — Зря. Крутой фильм, мне прямо очень зашло, любимый из всей линейки. Какой же бред несусветный, снова подумалось Лебедеву, чушь, херня собачья. Дебильный розыгрыш в самое неподходящее для шуток время. Не может созданное искусственно, пусть даже высшей, намного более продвинутой цивилизацией, так точно копировать человека. Не может робот быть настолько живым. И пришельцев не существует, мы одни во Вселенной. Ну да. — То есть, когда ты «переехал в Москву», на самом деле… — Я реально переехал. Мне приходится это делать периодически, раз в пять-семь лет примерно, иначе возникают вопросы, — нахмурившись, Артем потер переносицу, осознанно или нет (девять из десяти, что да) повторяя недавний жест Лебедева. — Было бы неплохо, если б однажды земляне научились не лезть в чужие дела. Ну не меняюсь я год от года — так и что с того? — Хоть в чем-то Штирлиц должен был проколоться. — Обломитесь. Последние модели моей серии умеют имитировать старение. Я в своем роде реликт, товарищ полковник. И в утиль до сих пор не списали, потому что… да без понятия, почему. Надо было списать. Почти минуту Лебедев пытался представить себе те самые «последние модели». Как знать, может, он одной из них уже руку однажды пожимал, или приказ отдавал, или наоборот, докладывался — ведь что может быть логичнее: внедрить безупречных в маскировке роботов-наблюдателей в самую верхушку госаппарата. И контролировать все напрямую. Лебедев бы точно внедрил. — Ты сказал, что вы не враждебны. Ваш с корабля сказал то же самое. — Ага. Потому что это правда. — Вторжение и механические шпионы. Какой блестящий гарант мирных намерений, — стиснув руль до побелевших костяшек, процедил Лебедев. — И мы ведь дали ему время починиться и спокойно улететь. Сукины дети. Артем замолчал надолго, до второго транспортного кольца. И какая-то часть Лебедева отчаянно хотела, чтобы он молчал и дальше, потому что умели роботы в массе своей врать или нет, а Артем-то точно умел. Выкусите, товарищ Азимов, «беспрекословное повиновение» тут и рядом не стояло. А от вранья всех вокруг Лебедев за последние дни уже изрядно подустал. — Не было никакого вторжения, — и голос так правдоподобно осип, и откашлялся Артем тоже очень убедительно. — Я не до конца еще разобрался, но это уж верняк. Сами прикиньте. Один корабль. Транспортник. Какое вторжение? — А что тогда? — Без понятия. Мимо летел, и тут случилась неведомая хуйня. Особо умный чувак, решивший замутить подпольный исследовательский проект. Какой-нибудь беглец, и просто не вышло тихо приземлиться. Не знаю. Хоть одна причина слушать его теперь, сам себя допрашивал Лебедев снова и снова, хоть одна чертова причина. Это же катастрофа, форменный пиздец (мягче формулировки не подберешь) скрытые агенты повсюду, и единственный ключ к разоблачению — вот он, сидит себе рядом как ни в чем не бывало. Дурил Лебедева, словно мальчишку, почти полгода. Юльку дурил. Всех вокруг. — Это отступник, понимаете? Иначе послал бы сигнал бедствия таким как я. — И много вас? — невольно сглотнув, поинтересовался Лебедев. Артем повернулся к нему всем корпусом, выдержал драматическую паузу. Если и впрямь у него вместо мозгов был процессор, то уж наверняка тащил пару тройку миллиардов операций в секунду. Кривлялся, засранец. — Больше, чем вы хотите знать. Тут он был прав безоговорочно. Своими глазами увидев, как, получив резиновой дубинкой по хребту, худощавый мальчишка с легкостью раскидал бригаду ОМОНа, поднял над головой лошадь и почти на десяток метров по асфальту оттолкнул машину, Лебедев действительно не хотел знать, что в Москве таких мальчишек больше одного. И одного хватало за глаза. — Можно я покурю? — спросил Артем уже на въезде во двор. — Зачем? — Привычка, — и сам же скептически хмыкнул, пожал плечами. — Нравится мне курить. А вы рядом постоите. Как будто, ну… За шлагбаумом Лебедев резко притормозил, обоих мотнуло вперед, ремень безопасности вдавился в плечо. — Выходи. — Да припарковались бы сначала, чего среди доро… — Выходи и проваливай отсюда, — глядя прямо перед собой, с расстановкой сказал Лебедев. — Я не видел и не слышал ничего. И чтоб больше не видел тебя. Никогда. Это понятно? Пара миллиардов в секунду. ЭВМ в далеком девяносто седьмом выдавали по десять в двенадцатой степени, с лихвой бы хватило на осознание — аналитическую обработку — его, Лебедева, внезапной сентиментальной придури. Так чего ты, спрашивается, завис, механический мальчик? — Нет. Не понятно. Тогда Лебедев сам отщелкнул его ремень и, перегнувшись через колени Артема, открыл правую дверь. И Артем наконец-то вышел из машины.***
На животе, прямо над солнечным сплетением, у него был клапан с дисковым затвором. Раздевшись до пояса, Артем провел ладонью по ребрам, и кожа в этом месте расползлась, истаяла, обнажив небольшой, с чайное блюдце размером, металлический круг. Артем надавил на него, диск провернулся, встал на ребро, и сквозь отверстие Лебедев смог разглядеть какие-то толстые полупрозрачные трубки, идущие вертикально вниз, от груди к паху. «Мы наблюдаем». Под утро Лебедеву приснилось, как он запускает руку в этот клапан и вытягивает из Артема бесконечно длинные разноцветные провода — путается, рвет их, отбрасывает в сторону и снова тянет, и снова рвет. И Артем смотрел на него широко распахнутыми голубыми глазами с таким трогательно-беззащитным изумлением, что во рту становилось горько как от разлившейся желчи, к горлу подкатывал ком, но остановиться Лебедев почему-то не мог. «Никогда не вмешивались в вашу жизнь, просто наблюдаем». К доброму совету Артем, само собой, не прислушался, и утром следующего дня преспокойно курил в его подъезде. Лебедев даже не удивился. Может, просто все эмоциональные резервы, кроме раздражения (этот казался бездонным), были давно исчерпаны, может, Артем, понимающий с первого раза, выглядел даже сильнее из ряда вон, чем Артем-человекоподобный-робот. Смешно. Получалось ведь: и норов его, и повадки, и даже дурацкий набор любимых песен, по которым Лебедев, не подходя к окну, всегда мог определить, чья темно-бордовая БМВ припарковалась аккурат у шлагбаума, были частью программы, замысловатого алгоритма. Привычку гримасничать, щуриться и шмыгать перебитым носом в попытке якобы скрыть смущение прописали парой строчек двоичного кода — кто? зачем? для чего? — Юля тебе зачем? — пропустив приветствие, упреки и целый ворох гораздо более глобальных вопросов, хрипло уточнил Лебедев. Артем резко обернулся, уставился на него почти как во сне, чуть не выронил сигарету. Наступила неловкая, напряженная тишина, и Лебедев мысленно выругался: да ну тебя, помешался на старости лет, развели детишки как лоха, разыграли — а ты и купился. Робот, андроид, инопланетная машина для наблюдения за человечеством — ну конечно. Разве машины так вздрагивают, ресницами хлопают, нелепо и растерянно приоткрывают рот? — Незачем, — спустя почти минуту отозвался Артем. — У нас по-другому все, не так, как вы думаете. Она сама меня выбрала. В друзья добавилась вконтакте, потом завертелось… Что я должен был — нахуй послать? Я ж, типа, самый-самый тут, на районе. Альфа-самец, ха. Меня б никто не понял: красивая девочка, хочет общаться, прямо течет уже, созрела. — Вот как? — Ну да. А что плохого вообще, Валентин Юрич, вот если подумать? Детей у меня, само собой, быть не может, венерка не цепляется. Хуй зато есть, и встает по команде. Стерильный, как одноразовый шприц. Вибратор на ножках, — осклабился, снова затянулся, смотрел теперь нагло, с вызовом. — Ей не это надо было, я потом понял. Статус. Перед подружками похвастаться, вас, наверное, побесить. Лучше б трахаться хотела, честное слово, я б трахнул. Сперва костяшки на правой руке засаднило от удара, а разозлился по-настоящему Лебедев уже потом. Артем отшатнулся, все-таки выронил сигарету, вцепился в замызганный, покрытый пеплом и чужими бычками подоконник и несколько раз встряхнул головой. — Ух, — глубоко вздохнул и неожиданно улыбнулся, солнечно, искреннее, слишком по-человечески. — Давно мечтали? — Не знаю уже, кто ты такой, что ты такое, но повторяю: убирайся из этого дома. Другого шанса не будет. — …а я хотел вам нравиться. Пролетом выше заскрежетал в замке ключ, молодая женщина вышла на лестничную клетку, вызвала лифт. Артем молчал, тяжело опирался о подоконник, улыбался окровавленными губами и, кажется, ждал ответа. Лебедев ждал, пока женщина уедет или, осмотрев их обоих повнимательнее, заинтересуется, что происходит. Женщина ждала лифт. — Я хотел вам нравиться, — первым потеряв терпение, повторил Артем. — Правда, хотел. И Юле тоже. Все для нее делал, из кожи вон лез, любой каприз — чтоб только улыбалась. Мне это важно стало в какой-то момент: вам нравиться и чтоб она улыбалась. Хрен его знает, почему. Может, будь я хотя бы тем, кем вы меня считали, однажды получилось бы. Чего ты можешь хотеть, чуть не спросил Лебедев, если все правда, не постановка: и демонстрация силы, и трубки в животе, и рассказы о многолетней миссии — если на самом деле ты робот, стальной Буратино, чего ты можешь хотеть, что может тебе нравиться? — Получилось бы, Валентин Юрич? — и добавил, понизив голос: — За что вы меня не любили? Голову сломал, прикиньте: и так к вам, и этак… Юльку встречал-провожал, чтоб одна нигде не ходила. Для нее самой, конечно, тоже, но и для вас. Книжку выгрузил из инета про чтение мимики, чтоб понимать с полуслова. Никогда за все время не надо было, а тут вдруг понадобилось, прикиньте. Пятнадцать тысяч вариантов беседы выстроил — на случай, если вы хоть о чем-нибудь поговорить захотите. Да хрен там. Только смотрели как на говна кусок. И руку мне протягивали с таким лицом, словно вам Минобороны псину лишайную погладить велело. За что? — Врунов не люблю. — Правильный какой, — Артем сплюнул на пол красной, совершенно обыкновенной на вид кровью, шмыгнул носом. — Тяжело вам, наверное. Нимб башку печет. Отсюда, по ходу, и мигрень. На животе у Артема был клапан, а на спине, между лопаток — татуировка. Ничего инопланетного: меч с крыльями — орлиными, наверное, хотя орнитолог их разберет — что-то модное и бессмысленное. Кокетливое. Позерское. Пожалуй, не будь в уравнении Юльки, Лебедев простил бы Артему все или почти все, как совершенно чужому, постороннему человеку. Как глупому мальчику, который однажды поумнеет. Попытки держать в голове, что Артем никогда не был мальчиком, что его собрали по винтикам, по проводам и платам уже вот таким, сверхчутким, сверхискусным хамелеоном, ни к чему не приводили. — Как вы поддерживаете контакт друг с другом? — И я, типа, сейчас должен ответить? Серьезно? Ну, хоть еще разок врежьте, а то вообще не по фэн-шую, — в конце фразы живой, человеческий голос вдруг сломался, сделался гулким и звонким, задребезжал как лист металла под ружейной дробью. — Да проще простого. Не поддерживаем. Только с центром, и даже эта связь нестабильна. — Если один из вас будет рассекречен… — Да похуй. Вы не достанете из моих потрохов межзвездный летательный аппарат и достаточно убойную по их меркам пушку. Не в этом тысячелетии. Если поднимется шум, остальные примут меры предосторожности. Может, кто-то самоуничтожится. Может, кто-то так самоуничтожится, что взрывом весь континент расхреначит. Я с гулькин нос знаю о задачах более новых моделей. Помолчали. Лебедеву, уже без малого двадцать лет как завязавшему с табаком, невыносимо хотелось курить. Артем достал из помятой пачки новую сигарету, поджег, плотно сжав губами фильтр, и просто от этого зрелища, за мгновение до сизого дымного облака, рот наполнился тягучей горькой слюной. — Чтоб вы понимали, Валентин Юрич: я как тот сраный спутник, который скинули на Венеру. Записал и отправил сколько смог, а потом растворился в кислоте. Только у меня срок службы дольше и начинка дороже. Самообучаемая. — Плохо, — хрипло уронил Лебедев, обращая эту характеристику сразу ко всему на свете. Стальной Буратино, точно как деревянный, из книжки, хотел черт знает чего.***
И почему-то его вдруг стало в жизни Лебедева слишком много. Даже денек передышки не дал: разобраться со странными донесениями патрулей, организовать еще несколько групп для охраны пункта водораздачи, обсудить с замминистра напряженную в целом ситуацию по району, встретиться, наконец, с прессой — насчет последнего Лебедева уже два дня трясли как грушу, требовали и требовали по телефону, будто бы никто другой из Управления не мог успокоить народ, убедить всех, что зона под контролем, и будто бы одной лишь его цитаты категорически не хватало, надо было еще непременно лицом в кадре мелькнуть. Таким лицом, мрачно отметил Лебедев у раковины в служебном туалете, что краше в гроб кладут: бледное, с заострившимися чертами и тенями под нижними веками, с глубокими морщинами, с проступившей на белках глаз сеточкой мелких сосудов — как фрагменты мозаики, штрихи на ватмане, все эти детали, собранные воедино, составляли облик тяжело больного, изможденного человека. Он ведь был не старик еще. Он ведь мог пока удержать на плечах тот груз ответственности, который (опять) спустили сверху, и контроль за особо охраняемой территорией — да Лебедев на этом собаку съел и не одну. Целую собачью свадьбу без соли и перца. Была ведь та деревенька километрах в тридцати от Грозного, где разместили военный госпиталь, а потом сварили бы в «котле», опоздай Лебедев с решением о срочной эвакуации хотя бы на сутки. А еще чуть раньше было ущелье, крутая горная трасса, местные диверсанты, действовавшие безо всякой логики и потому вдвойне опасные, и колонна тяжелой техники. Почему именно теперь было так нестерпимо трудно? — Можете к дому сейчас приехать? В смысле, под мост, в автосервис. Один только, без свиты, Валентин Юрич. Ну конечно же нет, ни черта Лебедев не мог в середине дня бросить все дела, и отчеты, и замминистра, и журналистов, и кабанчиком метнуться из центра в Чертаново. Заржавела, видать, стальная стружка в кое-чьей дурной, вечно ухмыляющейся голове, последние реалистичные установки сбились напрочь. — Зачем? — Не телефонный разговор. Но это важно, правда, вам стоит приехать. — До свидания. — Вы можете мне просто взять и поверить? — разозлился, сучонок, как если бы право имел чего-то от Лебедева требовать. — Серьезно отнестись? Я вам все про себя рассказал, наизнанку буквально вывернулся. А, знаете, мог бы и не, — он шумно выдохнул в трубку, повторил на два тона тише: — Это важно. Потом еще спасибо скажете. Да просто оставь меня в покое, дай не вспоминать про тебя хоть сутки, не гадать снова и снова, правильно поступил или окончательно крышей поехал, пень сентиментальный, дай выкинуть из головы глазищи твои неоново-синие, провода в животе и кровь совершенно человеческую, такую яркую на светлой коже — и будет тебе сразу большое спасибо. — Я занят, Артем. Твоя проблема может хотя бы до вечера подождать. — Не уверен. Пятьдесят на пятьдесят. Или может, или не может — выбирайте. Только вот еще, чтоб вы знали: это Юли напрямую касается. Если просьба моя сама по себе для вас ничего не весит, хоть ради дочки приезжайте. — Ты шантажировать меня надумал? — очень спокойно, почти буднично уточнил Лебедев. — Блин, ну а как иначе? По-хорошему же вы не слушаете. Пристрелить его надо было, причем сразу как взяли у пункта водораздачи. Пристрелить, а тушку потом в лабораторию сдать для опытов. Чтоб вытянули там из твареныша все микросхемы по одной, все жилы-проводочки, чтоб все трубы под клапаном связали морскими узлами. А «черный ящик», как бы у инопланетных ботов не выглядела эта штука, Лебедев лично раздавил бы как насекомое тяжелым армейским ботинком. Все, что было у них с Юлей, все, что могло быть, все тысячи, миллионы вариантов, которые успела просчитать треклятая программа. Все, что было сущностью Артема, душой и разумом стального Буратино, Лебедеву в тот момент до дрожи в пальцах хотелось уничтожить. Артем ждал его на улице, прямо под желтым рекламным баннером: царапал что-то известковым щебнем по протектору старой шины. Когда Лебедев вышел из служебного автомобиля, зыркнул исподлобья острым изучающим взглядом: опять анализировал, наверное, по мимике, по походке, с какой стороны в челюсть прилетит на этот раз. — Где Юля? — Без понятия вообще, — коротко дернув плечами, Артем выпрямился, шагнул ближе. — Вас ищет. Скоро названивать начнет, если еще не. Вы ей пиздец как нужны сейчас — точнее допуск ваш на базу и в лабораторию, к шилку. Я поэтому и попросил приехать. Так честнее будет, мне кажется, если вы разберетесь в ситуации. Лебедев сложил руки на груди, без слов требуя объяснений, и Артем выразительно качнул головой в сторону ворот автосервиса. — Пойдемте, я вам покажу. На крюках гидравлических кранов в машинном зале висел инопланетный костюм — точь-в-точь такой Лебедев видел на переговорах, может быть, даже именно этот. Никаких привычных глазу опознавательных знаков, индивидуальных маркеров, которые могли бы отличать костюмы друг от друга, при полевом наблюдении и съемке выявить не удалось. — Откуда? — Длинная история, — Артем отрицательно покачал головой, но потом все же неохотно пояснил: — Я был за периметром. Думаю, что и не я один. Связи с центром сейчас нет, причину падения корабля, состояние выживших никак иначе не выяснишь. А на экзоскелет мы с пацанами чисто случайно наткнулись: его бросили в руинах одного из жилых домов, разъебанный вкрай. Я восстановил все, что смог, выгрузил данные. Забирайте теперь, если хотите. — Юля как в этом замешана? Она была в зоне с тобой? — Была. Но я ее силком туда не тащил, вы не думайте. Даже наоборот, — ухмыльнулся, но как-то невесело, горько, опустил глаза. — Валентин Юрич, я вам правду утром сказал: не было никакого вторжения. Это... это ребенок совсем по их меркам, я логи биометрической системы видел. Как достал вообще корабль — хуй его знает, но такой вылет никто и никогда бы не санкционировал. Ну представьте, это как если бы Юлька в одиночку танк угнала и на нем в неведомы ебеня кататься поехала. — Что моя дочь делала внутри охраняемого периметра? Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? — Блядь. Да неважно сейчас это. Времени нет, Валентин Юрич, совсем нет. Важно, что ваш типа-агрессор просто хочет улететь, ничего больше. И не сможет, пока основной источник энергии корабля находится у вас на гребаной сверхсекретной базе. А Юля, я думаю, пытается помочь. Пустой, открытый инопланетный костюм напоминал не то лягушку со вспоротым брюхом, не то здоровенного сома с зияющим провалом беззубого рта. Под массивными трехсуставными механическими конечностями располагалось что-то вроде длинных резиновых перчаток, на вид подходящих по размеру некрупному взрослому мужчине. — Я не знаю, где они оба сейчас — Юля и пиздюк этот. Не знаю, как встретились и почему она вдруг решила ему помогать, даже не спрашивайте. У меня вообще одни догадки, Валентин Юрич, основанные на телефонном звонке и неполных технических записях, ничего конкретного. Я только знаю, что они ищут. Помогите мне. — Чем же именно? — У меня нет другой цели, кроме поддержки любых интересов создателей. Но они вам не враги. Сейчас по крайней мере. Я вам не враг. Помогите мелкого отправить к своим, он херни натворил, конечно, но в лабораторию какую-нибудь попасть, в колбу стеклянную не заслуживает. А со мной потом делайте что хотите. И так тихо вдруг стало, когда он заткнулся. Длинные галогеновые лампы гудели под потолком, за железными воротами машины неслись по трассе, шумела вода в старой, ржавой насквозь водопроводной трубе, но Артем застыл неподвижно, даже дышать, похоже, перестал в ожидании, и без его голоса, без непрерывных чудовищных откровений все звуки мира тоже замерли на одной высокой, напряженной ноте. — Вот чего вы хотите, Валентин Юрич? Вскрывайте на благо отечества, может, отыщется там, — Артем постучал себя пальцем по груди, над сердцем, — хоть что-то полезное. Бейте еще, домашнюю «грушу» из меня сделайте, не стесняйтесь. Вам ведь легче стало, когда вы меня ударили? — Я позвоню сейчас, — медленно, с расстановкой произнес Лебедев, глядя на него в упор. — А ты постоишь рядом и помолчишь. Потом поедешь со мной. — В лабораторию? — В лабораторию. Легальный доступ к объектам из зоны выправить тебе не смогу, но придумаем что-нибудь. Наверное, все же не в возрасте было дело, не в слабости и не в усталости: просто в неотвратимо назревающем конфликте не оказалось «своих» и «чужих», и Лебедев не понимал теперь, с кем сражается, за кого сражается и как выстрелить во врага, чтобы не попасть случайно в мирного, гражданского — да и существовал ли враг вообще. Артем зачем-то протянул ему руку, как для приветствия.