ОТРЫВОК ВТОРОЙ
1
Вышибив последнюю дверь плечом, Мара вырвалась на крышу, и стена дождя накрыла девушку с головой. В считаные секунды пёстрый балахон превратился в мокрое тряпьё, а кожаные сапоги наполнились водой. Прыгая по лужам, Мария подбежала к краю крыши. — Досточка, миленькая… — прошептала Мара, вглядываясь в сплошную пелену ливня и пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть. — Не подведи! Она очень надеялась, что болтун-гонщик не врал о водных досках, а ещё — на дождь. Дожди в этом Мире были особенные, почти магические. Многие целебные растения, которых в других днём с огнём не сыщешь, здесь росли буквально на каждом шагу. А редчайшее дерево улу цвело исключительно на двадцатый день Большого ливня. Именно его — начала ливня — Мария ждала трое суток, сидя в гостиничном номере, но вовсе не из-за цветения. Около недели назад, после изнуряющий гонки на велосипеде под дождём, Мара сидела на тёплой кухне у сестёр. Они рассказывали, а она слушала. Удивлялась, восхищалась, но ни словом, ни полусловом не обмолвилась о себе. На следующий день, сказав, что уезжает ненадолго к родителям, Маша пообещала позвонить и уехала. Она не соврала и действительно отправилась к родителям, как и собиралась. Там она пробыла несколько дней, а затем, наплевав на осторожность и обещание самой себе больше не высовываться, она проникла в Дождливый Мир, чтобы забрать магические книги, которые собирала несколько лет, но сразу в хранилище не пошла. Чувствовала, что её будут ждать. И не ошиблась. Работники хранилища, проверив ключ, пропустили девушку к камере. Но стоило ей только взять сумку и выйти в общий коридор, как там она увидела девицу, которая уж очень пристально смотрела на поклажу, будто сканировала. Маре не нужно было обладать особым зрением, чтобы понять: это за ней. Не тратя драгоценные секунды на раздумья, она кинулась назад. Не к манящей двери подъёмника, не к обманчиво спасительной лестнице, где её наверняка ждали, а назад в камеру. Руки запирали дверь, а глаза лихорадочно искали щель. Мария знала, что в любом уважающем себя хранилище ключ от камеры только один, и он выдаётся клиенту. Но также она понимала, что работники не могут не обезопасить себя и в каждой камере есть потайная дверь на тот случай, если хранимый объект начнёт себя странно вести. Эту дверь девушка приметила давно, ещё тогда, когда только сдавала сюда своё добро. Именно эту дверь она и взламывала. Взламывала грубо, прибегая к проклятому дару, но на тонкую работу не оставалось времени. Времени вообще не оставалось. Мара едва успела протиснуться в узкий коридор и прикрыть лаз, как в камере что-то грохнуло. Много ли им понадобится, чтобы заметить и сообразить? Особенно, если среди них чтец! Коридор постоянно вилял, не давал как следует разогнаться, и тяжеленная сумка, набитая книгами и золотом, мешала бежать. Но бросить её Мара не могла. Это труд нескольких лет. Это информация, которой в её родном Мире просто нет. Это, в конце концов, плата за её работу. Так, упрямо рыча, Маша и выбралась на крышу. И теперь стояла беззащитной мишенью на самом краю, подгоняла время. А оно, как назло, растягивалось, тянулось, будто бы издевалось над самонадеянностью маленького человечка. Мара уже успела проклясть себя за глупость. Думала, они не догадываются об этом тайнике, думала, удастся проскользнуть, подстраховалась на всякий случай. А выходит — зря так думала, и план отступления нужно было прорабатывать лучше, а не уповать на великий русский «авось». Чтобы не стоять сейчас, кусая губы, и не оглядываться затравленно, напрягая до предела каждый нерв, не вглядываться с надеждой в непроницаемую водную завесу и не прислушиваться к шуму дождя, пытаясь различить за барабанной дробью еле уловимые шаги. Шаги. Да какое там — просто шорох, намёк на звук, но тело уже среагировало, дёрнулось в сторону, и парализующий заряд прошёл мимо, лишь вскользь задев правое плечо. Колющая боль обожгла руку, и она онемела, повисла безвольной плетью. А сизая пелена, ещё секунду назад казавшаяся ровной, уже вырисовывала силуэт. Высокая, плечистая фигура принадлежала явно воину. Он шёл обманчиво медленно, крутя цепь для захвата. — Не дёргайся, парень, тогда не покалечу, — произнёс охотник, а Мара лишь сильнее сжала ручку сумки. Они думают, что она парень, чтец не успел просмотреть её, а из-за балахона, маскирующего корсета да маски на пол-лица, истинной внешности не рассмотреть, а значит, у них всё ещё нет образа и они не могут подключить к поиску ищеек-видоков. Теперь главное не попасться, а там, потом… Да бог с ним — с «потом». Главное — вырваться отсюда. Чудом, везением, как угодно — лишь бы прорваться! «Сволочь!» — мысленно взвыла Мара, уже сама плохо понимая, кого имеет в виду: то ли охотника, то ли болтуна-гонщика, то ли удачу свою переменчивую, и поняла, что чудеса всё-таки случаются. Доска, её летательная доска, скользя по струям воды вертикально вверх, мчалась к ней. Уже не думая ни о чём, Мара просто прыгнула. Злой свист цепи опоздал на какие-то доли секунды, следом ударила ругань охотника. Мария падала. Собранная, сосредоточенная, напряжённая, как сжатая пружина. В голове — ни одной мысли, в сердце — ни капли эмоций. Только цель. Стремительно приближающаяся цель. Намертво вцепившись в мокрое, скользкое дерево единственной рукой, Мара обхватила доску ногами и усилием воли заставила аппарат резко развернуться. При этом манёвре она чуть не слетела, но пристёгиваться было некогда. Сумку бы закрепить, чтобы не мешалась, а сама уж как-нибудь удержится. Обязательно удержится и проскочит, как сотни раз до этого. Не зря сидела трое суток, не зря выжидала. Не соврал старый гонщик — любитель выпивки и опасных трюков. Доска с универсальным, всестихийным кристаллом способна двигаться в нескольких метрах над любой поверхностью. С водным же — только над водой, но в несколько раз быстрее. А при сильном дожде такая доска была способна подниматься на десятки метров даже без наездника. Именно на это Мара и ставила, заменяя кристаллы. Именно поэтому и ждала Большого ливня, который покрывал землю тончайшим слоем воды. Да, видимость из-за дождя была нулевая, поэтому все препятствия на пути вырастали неожиданно и требовалась молниеносная реакция. Но дождь, мешающий ей видеть, так же мешал видеть и её преследователям. Будь ты хоть трижды чтец, или видок, или хрен с горы — это не поможет тебе в погоне под ливнем! Лёжа на животе и прижимая к доске отнявшуюся руку, чтобы не болталась, Мария чувствовала, как её распирает от нахлынувших эмоций. Эйфория успеха, адреналин, возбуждение гонки. Кто сказал, что только охотник испытывает азарт? Ерунда! Ускользнуть, вывернуться, обвести вокруг пальца — вот что такое истинное наслаждение и мастерство. У них по-прежнему ничего нет на неё: ни кто она, ни откуда — ничегошеньки. Теперь — только бы до Двери дотянуть, а там — ищи ветра в поле. Она для них — человек без лица, имени и прошлого, открывающий Двери, который появляется в Мирах неожиданно, а исчезает бесследно. И покуда они не считали её образ или не заполучили какую-нибудь вещь, которую бы Мара постоянно носила при себе — все их поиски бесполезны. Да, одна вещь у них есть — Маска. Но она им не поможет. Магические артефакты — отдельный случай, особенно такого уровня сложности. Извлечь из него информацию может только создатель или маг более высокой категории. Мария мало знала о своих охотниках, но одно было точно: они — бывшие люди-дивы, ныне изменённые — цуэн, адепты какой-то Силы. А Силы не в ладах с магами и магией вообще. Так что свобода по-прежнему оставалась в Машиных руках. Главное, не отпускать управление и не снижать скорость. Город давно остался позади, и теперь Мара летела над болотами, что растянулись на многие километры. Погони видно не было, это и радовало, и напрягало. Маша не верила, что ей так просто удалось оторваться, хотя обнадёживало, что только она знала, куда нужно двигаться. Ведь лишь обладающие даром открывать Двери могли их почувствовать, увидеть. Остальные же — пройдут мимо, не заметят. И даже открывающим для того, чтобы увидеть, нужно войти в определённое состояние. Вот Мара и вгоняла себя в него, вспоминая самый первый свой переход шесть лет назад. Тогда она тоже убегала, металась испуганной пичужкой по тёмным улицам, поскальзывалась на талом снегу, слыша за спиной топот ног. Скромная первокурсница, решившая по глупости поздним вечером срезать дворами, чем-то приглянулась бритоголовой компании, и началась потеха. Только вот в девчонке, неловкой, чуть неуклюжей мечтательнице, которая на всех школьных соревнованиях и эстафетах приходила одной из последних, будто второе дыхание открылось. Она бежала, почти не видя дороги, путаясь в улочках и дворах, сжимая в руках сумку с учебниками и тетрадью. Именно за неё — за эту тетрадь с дурацкими записями — она переживала больше всего. Не за тело, над которым могли надругаться, не за жизнь, которую запросто могли отнять, а за эту несчастную тетрадку с никому ненужными рассказами, мыслями, идеями. Это было самое ценное, самое дорогое на тот момент. Она бежала, силясь вырваться из паутины дворов на освещённый, людный проспект, и чувствовала, как мир клеткой сжимается вокруг неё. Она ощущала давление его стен, его тесноту, она задыхалась, нет, не от бега — от осознания неминуемого. Когда преследователи догнали, окружили, прижали к стене, Мара уже почти не видела их. Она чувствовала лишь мир, облепивший её со всех сторон, сжимающий, ломающий её с каждой секундой всё больше и больше. Именно из него она хотела вырваться, сбросить этот тяжеленный панцирь. И выход-то был рядом — в каком-то жалком десятке метров заветная дверь. И бритоголовые парни, казавшиеся до этого страшной угрозой, теперь были лишь препятствием, досадной помехой, которую нужно просто устранить. Вон у одного рука покалечена — в драке повредил, а у второго, что рядом, — с коленом проблема. Откуда знала? Ниоткуда. Не знала — видела. И действовала. Первому — обитой металлом сумкой по плечу, прямо по больному месту. Второму — ногой под колено. И к двери рванула, уже не чувствуя ничего: ни звуков, ни запахов, ни цветов, ни боли. Это особое состояние — состояние непричастности, непринадлежности ни к одному из Миров. Странное, пугающее и желанное одновременно — состояние полной свободы. Свободы от всего. От всех рамок и запретов, мыслей и эмоций, внешних сигналов и внутренних побуждений. Всё это оставалось там — за гранью, отодвигалось, становилось чужим, чуждым. Внутри только пустота, которую ничто не волновало: ни дождь, ни занемевшее тело, ни гул приближающегося «дракона» — гигантского корабля, парализующие лучи которого били без промаха всё живое. Страшная вещь — «дракон», только поздно. На пустоту бесполезно ставить капканы и сети, её нельзя прижать к стене или парализовать. Ведь пустота — это ничто. Её нет. Нет нигде. Особенно, если рядом Дверь. Двери — щели в Мирах, заплатки на дырах, наскоро заштопанные раны. Мара не могла объяснить почему, но именно так воспринимала их. Она потратила очень много времени, пытаясь разгадать, что же такое есть Дверь, воровала книги, искала знающих людей, искала открывающих. Но тщетно. В книгах писалась лишь поверхностная информация, а знающих людей и вовсе не было. За все шесть лет своих блужданий она нашла лишь одного открывающего. Это оказался лысеющий мужчина средних лет. Когда-то он зарабатывал на жизнь, выполняя «особо сложные поручения» от частных лиц, как и Мара, но, когда его попытались взять под «крыло», он удрал и залёг на дно. Он очень обрадовался, встретив собрата по ремеслу, и почти двое суток они болтали, прерываясь на непродолжительный сон. Он рассказывал о своих похождениях, Мара — о своих. Мужчина скучал по Мирам, по настоящей работе, но особенно — по переходам. Он по-доброму завидовал девушке и рассказывал всё, что знал. Только вот ничего нового Мара от него не услышала. Он не мог объяснить ни загадочное движение Дверей, ни их разное количество в Мирах — в своё время он даже не пытался над этим задумываться. Через полгода вернувшись туда, Мара попыталась снова с ним встретиться, но не нашла. Мужчина исчез. И девушка догадывалась — куда. После этого случая она поняла, где исчезали все открывающие. Они просто однажды срывались, становясь пустотой навсегда, уходили за Дверь. Сливались с Межмирьем. Самое опасное, самое тонкое в их деле — оторваться от Миров, стать им чужим, но не потерять связь. Помнить, кто ты есть. Не утонуть в этой безграничной свободе. Помнить! С этой мыслью Мария стрелой влетела в распахнутую Дверь, проскользнула в едва заметную щель, просочилась меж нитей мирозданья. Покинула Миры. И внутренняя пустота, что сидела в ней — пуповина, которая соединяла открывающего с Межмирьем, — начала расширяться, расти, вытеснять всё. И это было уже не состояние, это происходило на самом деле. Если промедлить, задержаться, то пустотой обернутся сначала мысли. Постепенно, незаметно перестанешь думать. Затем то же самое случится с чувствами. После этого необратимо распадётся память. А потом, наверное, в ничто обратится и тело. Никто не знал, что случается с человеком, пропавшим в Межмирье. Здесь никогда никого не находили — только теряли. Мария знала это как никто другой. Она прошла через это. Она сама чуть было не затерялась здесь. Как, что, какое чудо спасло её шесть лет назад — Мара не знала. Она пришла в себя в другом Мире, в доме сердобольных стариков, что нашли в лесу потерявшую сознание девчонку. Она не помнила ничего: ни кто она, ни откуда, не понимала предназначение многих вещей и как маленький ребёнок училась пользоваться ими. Но самое страшное — она не понимала язык, на котором все говорили. Единственное, что у неё было, это пара книг и тетрадь, которые она читала в надежде вспомнить что-нибудь про себя. После недолгой адаптации Марию отвезли в ближайший город в лечебницу. Там она получила толмач в ухо да диагноз, звучащий как приговор: глубокая потеря памяти. Для более качественного осмотра и помощи требовалось ехать в другой город, требовались деньги. Никто не собирался возиться с девчонкой задаром. Поэтому она бралась за любую работу: мыла полы в лечебнице, чистила котлы, выносила горшки, драила нужники — ничем не брезговала. А в свободное время неизменно читала тетрадь. Ей всё казалось, что ещё немного — и она зацепит, ухватит, вспомнит. Именно за чтением на заднем дворе застали её тогда двое старших учеников лекаря. Присели рядом, стали расспрашивать, обещали помочь, поговорить с учителем, а сами начали недвусмысленно лапать девушку. И тут Мару словно накрыло что-то. Вместо приторно улыбающихся магов она вдруг увидела бритоголовых отморозков. Память, ломая плотину забвения, враз срывая все препоны, многоводным, бурным потоком хлынула в прежнее русло, вышла из берегов, схлестнулась с реальностью. Мария вновь оказалась на тёмной улице, вновь её окружали подонки, и мир, утрачивая цветность, снова давил со всех сторон. А выход был где-то рядом, совсем близко, рукой подать… Так она второй раз открыла Дверь и попала в Межмирье. Тогда ей опять повезло, и она интуитивно, на одном лишь порыве из бесконечного множества Дверей выбрала нужную — ту, что вела в её Мир. Больше на удачу в этом деле Мара не полагалась. Поэтому поначалу долгое время она часами стояла в проёмах, разбиралась. Здесь не работало ни зрение, ни слух, ни обоняние — ничто. Только загадочное чутье открывающего — комок навсегда поселившейся внутри пустоты — единственное, что помогало здесь. Если там, в Мирах, Двери казались дырами, то в Межмирье они, напротив, воспринимались концентратами вещественности. Мара давно научилась отличать одни Миры от других, людские — от непригодных для человека. Но первым делом она научилась отыскивать Дверь в свой родной Мир. Это не раз спасало её. Спасло и сейчас. Нашарила её, уцепилась крюками души и потянулась всем существом. Миг — и вот она уже с другой стороны летит к земле с высоты десяти метров. Затормозив у самой травы, Мара скатилась в грязь и сжалась, приготовилась к неизбежному. Вспышка боли. Короткая, но отчаянно яркая. Пустота внутри схлопывалась, сжималась, возвращая все ощущения: цвета, звуки, запахи — весь Мир в один миг обрушивался на Мару, дарил ей себя. А она, корчась от боли и ощущая себя самым живым человеком на свете, с благодарностью принимала этот дар: твёрдость камней, что ножами врезались в спину, одуряющий запах травы, разъедающий ноздри, грохот ледяного дождя, дробящий барабанные перепонки, кислотную зелень деревьев, бьющую по глазам. Она дома. Что бы ни случалось, что бы ни происходило с ней там, за Дверьми, этот дикий, оторванный от всеобщей сети Мирок оставался её домом. Единственным, надёжным, родным. Любимым. Именно сюда она бежала всякий раз, спасаясь от погони. Только здесь чувствовала себя защищённой. Как ребёнок. — Я дома… — прошептала Мария и улыбнулась. Дождь уже не грохотал, а просто шумел, краски утратили безумную яркость, да и камни больше не резали спину. Мир стал обычным, Мир впустил её, принял. А то, что встретил он её дождём, так это только на руку — доска ещё поработает. Поднявшись с земли, Мара сняла с лица маску, размотала с головы шарф, с трудом стащила балахон и с удовольствием избавилась от маскирующего корсета, который делал её фигуру похожей на мужскую. Оставшись в чёрных лосинах, водолазке и шапочке, Мария замотала узлом мокрое тряпьё и прикрепила к доске. Затем достала сотовый и, молясь, чтобы тот поймал сеть, включила его. Минут через десять, выяснив своё местонахождение, счастливая девушка уселась на доску и полетела к ближайшей трассе. Сегодня ей повезло: до города было всего около двухсот километров. Мечта о тёплой ванне и ночи в своей кровати гнала её вперёд. «Заметит же кто-нибудь, — запоздало подумала Мара, глядя на доску, и махнула рукой: — А и чёрт с ними! Пусть замечают. Всё равно решат, что спьяну примерещилось. А если захотят проверить — не догонят. В конце концов, всё лучше, чем ловить попутку в таком состоянии».