***
Стою у зеркала, едва определившись с платьем на сегодняшний день, и подкрашиваю глаза. Правда, смысла в этом никакого нет. Сколько раз мне говорили, что нельзя быть такой сентиментальной, такой трогательной и мягкой, однако ни разу это меня не спасло. У школы уже вовсю играет музыка, крыльцо празднично украшено шарами, цветами и вывесками, на асфальте отмечены квадратики классов, в пределах которого скоро будут толочься дети, а несколько человек настраивают микрофоны. Картина заставляет на секунду съёжиться. Ты заходишь буквально через десять минут после моего прихода. Молча. Я ждала тебя. — Ну, всё готово? — Задерживаю улыбку на лице. — Да вроде как, — отвечаешь наотмашь. Не хочешь говорить. Что ж, я тоже. И, Лера, моя девочка, ты сегодня и правда — девочка. Этот классический школьный сарафан с белым фартуком, два прекрасно завязанных хвоста с подкрученными локонами, белые гольфы и лёгкий, едва заметный макияж делают тебя ещё милее и ещё более невозможной. Ты подходишь ближе, я успеваю посмотреть в твои глаза, отметить их настроение, совершенно не гармонирующее с остальным образом, но ты прячешь взгляд и устремляешь его в окно. — Кажется, пойдёт дождь. — Ну, не пророчьте. Я верю в чудо, — ты слегка усмехаешься. — Надо быть реалистом, — поворачиваюсь на тебя с желанием подбодрить, но понимаю, что сегодня это невозможно. Ты стоишь совсем рядом, слева, потупив взгляд в окно, а твоё тело напряжено почти до дрожи, руки крепко держатся за подоконник, скулы неестественно сжаты, а брови хмуро сдвинуты. Твоё напряжение передаётся и мне. — Я не хочу уходить, — шепчешь ты спустя целую пропасть времени. Эти слова, слышно, ты будто бы выдавила из себя. Что так сковывает тебя, Лера? — Это скоро пройдёт, — и ни звука больше. Ты только оборачиваешься на меня, усмехаясь, мол «вы в своём репертуаре, Татьяна Владимировна». А я и не спорю. Вижу, что ты всё ещё смотришь на меня, выжидая ответного взгляда. Теперь моя очередь сжимать подоконник. Будто расслабившись, ты мягко, даже вальяжно, кладешь ладонь на моё плечо, медленно спускаешь её ниже и касаешься кисти. Твои руки, как обычно, сухие и горячие, раскалённые, словно ещё чуть-чуть и тушить пожар будет уже поздно. Хорошо, Лера, сдаюсь. Отрываю кисть от опоры и передаюсь тебе в руки. Удержишь? Твоя рука подхватывает мою и сжимает её почти до боли сильно, как в секунду того самого последнего объятия перед долгим расставанием. На выдохе, почти с обречением от провала, поворачиваюсь к тебе и вижу твои глаза — ты не умеешь плакать рядом со мной, но это что, слёзы? — Моя девочка, — свободной рукой тянусь к твоей щеке. — Татьян, — в миг распахнувшаяся дверь заставила вздрогнуть нас обеих, — я принесла отчёт, есть только один момент… И я в немом шоке отхожу от тебя, а ты, как ни в чём не бывало, в своей манере здороваешься с учителем, а точнее, с убийцей этого воздушного напряжения, снова отворачиваешься к окну, пока я помогаю с документами, и, чувствую, успокаиваешься. Хорошо. — Беги пока. Тебя, наверное, все уже потеряли, — как только выходит коллега, говорю я, чуть приблизившись к тебе. — Да, потеряли, — отвечаешь на автомате. Становишься передо мной, мучаешь себя несколько финальных секунд, и, словно опомнившись, резко опускаешь глаза и направляешься к выходу.***
…следующим приказом допустить к итоговой аттестации следующих учащихся, — и дальше из моих губ полетел десяток фамилий, имён и отчеств, таких знакомых, но всё же безразличных моей душе, до тех пор как глаза не дошли до: — Разумовскую Валерию Викторовну, — сердце пробило удар, голос на секунду взлетел до крайне высокой ноты, а дальше читать было всё сложнее и невыносимей. На этом моя публичная пытка кончилась. Ваше выступление я могла не смотреть и вовсе, так как видела его уже десятки раз, но всё же не двинулась с места. Ни на шаг. Столько по обычаю красивых слов, столько благодарностей и восхищений витают в воздухе, но всё же проходят мимо моих ушей. Ты смотришь на меня. Смотришь слишком часто, уже без страха, неуверенности и сомнений. Всё, девочка выросла? Я не успеваю ловить слёзы — сегодня мне тоже можно не стесняться. Не знаю, что ты чувствуешь, осознаёшь ли свою победу, заглядывая в мои припухшие глаза, понимаешь ли, насколько ты меня привязала. Но не будем. Ты выглядишь счастливой. Ни намёка на слезу, ни секунды на грусть — только яркая улыбка, горящие глаза и контроль. Я рада за тебя. Рада, и всё же убираю то и дело скатывающиеся капельки слёз. — Держите, — подбегаешь ко мне и протягиваешь букет роз, когда все выпускники по традиции дарят учителям цветы. Очевидно, что это могла бы быть только ты. — Спасибо, Лерусь, — я протягиваю к тебе руки, а ты, видно, ожидая этого, перехватываешь инициативу и притягиваешь меня к себе, на мгновение крепко сжав руки за моей спиной. Целую тебя в щёку в знак благодарности, наблюдая за твоими раскрасневшимися щеками, и ты убегаешь от меня, возвращаясь на сцену. Сколько ещё слёз было мной пролито — неизвестно. Сколько ожогов от красноречивых взглядов мы получили в тот день друг от друга — тоже. Но как странно было понимать, что только ты причина моего сегодняшнего дисбаланса; как странно понимать, что я уже не представляю жизни без твоего безвредного пребывания рядом. — Пойдёмте, — хватаешь меня за руку и тянешь в фокус объектива. Всё кончилось. — Ой, куда, посмотри на мои глаза, — пытаюсь освободиться от этой тяги, но всё же иду за тобой. — Всё с вами хорошо, — и ты встаёшь справа, обхватываешь мою талию и ждёшь щелчка. Делаю тоже самое. Чувствую, как сквозь плотную ткань платья твои пальцы поочерёдно врезаются мне в талию. Не балуйся.***
А вечером, когда я уже отошла от утреннего волнения, на телефон пришло ужасно откровенное, никем не прикрытое «люблю» и фото, где мы с тобой получились на удивление гармоничными. Это скоро пройдёт.