***
После того разговора в коридоре, Образцова неожиданно прочно влилась в мою жизнь. Мы постоянно сталкивались в театре, а потом я готовила костюмы к Аиде, вместе с Еленой Васильевной создавали мы платье ее Амнерис. Мне оставалось только гадать, как она находит время на это среди постоянных спектаклей, гастролей и репетиций, а ведь ещё была семья! Так или иначе, у нас сложились теплые приятельские отношения. В один из декабрьских вечеров мы с дочкой Образцовой (и по совместительству моей новой лучшей подружкой Ленкой) привычно коротали время в мастерских Большого. Счастливая Лена крутилась у зеркала в маленькой балетной пачке, сшитой специально для нее, и рассказывала, что когда-нибудь станет самой-самой знаменитой балериной из всех, кого мне приходилось одевать. Вдруг дверь распахнулась и на пороге появился крайне возмущенный Жюрайтис с кипой нот в руках. Под его взглядом даже бойкая Ленка немного стушевалась. — Вот прочему я не дирижирую Щелкунчика! Это же возмутительно! Уж третий день! Они даже мне надоели, что уж говорить о тех, кто занят в спектакле! — порой темперамент этого человека был скорее испанским, чем литовским. Возмущался Альгис всегда ярко, мало думая о последствиях. — Альгис, прошу тебя, успокойся. Каждый год одно и то же, пора уже принять как должное все эти предновогодние проверки, — меня подобные возмущения его характера уже давно не пугали, поэтому я лишь понимающе улыбнулась. — Как можно так близко к искусству подпускать людей, ничего в нем не смыслящих? Сегодня Григоровичу заявили, что Максимова слишком высоко задирает ноги, ты представляешь?! — эта новость была встречена нашим с Ленкой смехом. Да, нынешние «проверяльщики» превзошли сами себя. Альгис нашего веселья явно не разделял, поэтому, махнув рукой, просто сел за соседний стол и погрузился в партитуру. Так уж повелось, что наши мастерские были самым укромным местом в театре. Сюда редко доходили проверки, а единственным человеком, контактирующим с руководством, был главный костюмер. Именно поэтому здесь предпочитали отсиживаться музыканты, особенно чувствительные к культурному невежеству чиновников, инспектирующих театр перед самыми ответственными постановками. Вот так и сегодня — до нового года оставалось меньше месяца, шла подготовка к праздничным спектаклям Щелкунчика, которые никогда не проходили без присутствия представителей высшего эшелона власти. Это означало регулярные «набеги» различных правительственных инспекций, терроризирующих всех, кто имел малейшее отношение к балету. Очередной такой «набег» и привел Жюрайтиса к нам. Будучи человеком импульсивным, он запросто мог высказать в лицо кому угодно все свои претензии, особенно если был уверен в собственной правоте. Через несколько минут настроение в комнате вновь сделалось мирным. Альгис окончательно погрузился в музыку, Ленка где-то в углу шуршала найденными в ящике симпатичным безделушками, а я продолжала вышивать пояс на будущем платье Амнерис. За окном сыпал снег, мерцая в свете уличных фонарей. Я не заметила, как пролетело несколько часов. Пояс платья был закончен, и я наконец оторвалась от работы. Лена, так и не сняв свою пачку, дремала на диванчике. Альгис обнаружился у окна. — Будешь ждать, когда закончит Образцова? — его голос прозвучал оглушительно в тишине комнаты, принеся с собой какую-то тоску. — Да, я обещала ей посидеть с Ленкой, — кивнув на свернувшуюся калачиком девочку, я поежилась. От окна веяло холодом. Молчание воцарилось вновь. Жюрайтис продолжал смотреть куда-то в пустоту, а я с каждой секундой все больше и больше переживала за него. Всегда замкнутый, после очередного развода он стал ещё более холодным и отчужденным. Проявления эмоций теперь ограничивались в основном репетициями и заканчивались полным уходом в себя на долгие часы после. Вспомнилась первая встреча и начало дружбы с этим удивительным человеком.***
Это было пять лет назад. Я — ещё совсем молоденькая девчонка, только пришла в театр. Это была моя первая генеральная. Вместе ещё с несколькими костюмерами мы сидели в зале, проверяя, как костюм реагирует на свет, движения балерины, что нужно поменять, исправить. Естественно, если можно было изменить что-то прямо в процессе репетиции, на сцену гоняли меня, как самого юного и, соответственно, самого активного члена коллектива. Именно тогда я заметила, какие взгляды балерины, особенно самые неопытные, бросают на дирижёра. А он, в свою очередь, только постоянно возмущался, что танцевать нужно под музыку, и ждать он их не собирается, но эффектная внешность, лёгкий литовский акцент и горящие глаза делали свое дело. К середине репетиции девушки уже не замечали меня, то и дело поправляющую их костюмы, и активно обсуждали очаровательного Маэстро. Я же не совсем понимала, как можно так безропотно восхищаться человеком, который, не переставая, на тебя орет. В тот день я освободилась довольно поздно и покидала театр одной из последних. Выйдя на улицу, тяжело вздохнула. Дождь лил стеной и добежать до автобусной остановки не представлялось возможным. Уже смирившись с тем, что дома окажусь не скоро, я вдруг услышала: — Давайте я вас подвезу, — практически следом за мной из театра вышел тот самый дирижёр, что покорил сегодня немыслимое количество юных сердец, — далеко живёте? Я смерила его удивлённым и, наверное, немножко испуганным взглядом, чем вызвала улыбку на лице мужчины. — Посмотрите на небо, это явно надолго, а вы, очевидно, без зонта, — не переставая тепло улыбаться, он остановил взгляд на моей маленькой сумочке. Немного поколебавшись, я все же назвала адрес. Мужчина тут же сообщил, что это ему как раз по пути и, раскрыв над нашими головами большой черный зонт, указал на припаркованную совсем рядом машину. — Прошу прощения, я не представился, — уже оказавшись в салоне, он виновато улыбнулся, — Альгис Марцелович Жюрайтис.***
В ту минуту я и подумать не могла, что очень скоро нас с этим человеком будет связывать крепкая дружба, а совместные поездки домой станут доброй традицией. — Я наверное поеду, завтра утром репетиция, нужно ещё кое-что доработать, — голос Альгиса вырвал меня из воспоминаний. Он все продолжал смотреть в окно. — Да, конечно, езжай, — я вглядывалась в его профиль, пытаясь угадать черты того улыбающегося литовца, что подвозил меня домой дождливым осенним вечером, рассказывал о Верди и пугал излишне лихими маневрами. Он будто померк, перегорел и остыл. Остыл к миру, к жизни. Жюрайтис резко отвернулся от окна, заставив меня вздрогнуть, и, взяв со стола партитуру, тихо вышел из комнаты. Спустя какое-то время пришла Елена Васильевна. Разбудив маленькую Ленку, мы с трудом уговорили ее снять пачку. — Ленка, собирайся быстрее, папа приедет через пару минут, — Образцова с улыбкой наблюдала за дочерью, которая пыталась запихнуть в маленький рюкзачок все свои вещи. Когда мы вышли из театра, у входа уже ждал Вячеслав, на руки которому тут же запрыгнула дочь. Я хотела было попрощаться, но Образцова, не приемля никаких возражений, практически затолкала меня в машину со словами: «ещё чего придумала, по такой холодище тащиться!». По дороге к моему дому Елена Васильевна долго возмущалась, что уже полгода не может найти, с кем спеть полноценный концерт: — Ну подумайте только, мы с Володькой Атлантовым такую программу составили, а дирижёра нет! Ну не под рояль же нам петь Верди! И тут меня осенило. Верди! В голове будто включился восторженный голос Жюрайтиса пятилетней давности: «… А как страстно у него все написано! Это же музыка чувства!..» Сейчас в горящих глазах Образцовой я узнавала тот самый взгляд Альгиса. Взгляд человека, бесконечно влюбленного в эту музыку и оттого невероятно счастливого. — Елена Васильевна, а поговорите с Жюрайтисом, — мое неожиданное предложение заставило Образцову замолчать и удивлённо воззриться на меня, — вы не смотрите, что он балетный дирижёр, у него есть опыт подобных выступлений. Мне кажется, ему давно нужно встряхнуться, переключиться на что-то. Глаза Елены Васильевны вдруг сделались задумчивыми и немного заинтересованными. — А все же я серьезно подумаю над вашим предложением, — голос Образцовой догнал меня уже на полпути к подъезду. Почему-то было твердое ощущение, что я все сделала правильно.