***
Иногда Эдварду кажется, что живет он в мире ненастоящем. Он живет в мире, состоящем из бумажных и хрупких людей, которых может смять в небытие любая неосторожность. Он ходит по улицам умерших от сепсиса-пневмонии-отека-мозга-нужное-подчеркни, оценивает риски для будущих смертников, разговаривает с призраками на пергаменте. Когда-то он хотел стать врачом, чтобы как-то противостоять своим страхам о мире. Ведь, если ты что-то понимаешь о враге, ты уже, считай, можешь с ним бороться, верно? Если ты спрячешься за спасительным белым халатом, халатом людей, которые были ему наравне семьи, о, он почему-то так хорошо знает, в детстве, то сможешь расправить плечи и вздохнуть. Эдвард читал о бронхиогенных кистах и ложился спать, наутро не в состоянии повернуть голову. Он читал про то, как прорастает пневмония и гнездуется эмпиема на донышке легких и живо чувствовал, как хлюпало у него в груди. Он читал и чьи-то руки с маленькими рубчиками, руки прачечные, сжимали в это время плечи. эддичка ты ведь слабый ты не справишься ты не сможешь побереги себя медвежоночек мой не шути так ведь это труд такой труд куда тебе Он закрывает двери медицинского колледжа навсегда. куда тебе спасать остальных, сгорая самому, если ты не можешь спасти даже себя Эдвард, нет, до сих пор тот же Эдди смотрит на свои руки из пергамента. не мучай меня, ведь ты понимаешь, что я делаю это для тебя это моя любовь я люблю так люблю тебя твой папочка захлебнулся собственными легкими и теперь ты есть весь мой смысл вся моя цель это тебя сберечь эдди Эдди все понимает. Эдди держит маму за отекшую руку и отсчитывает ее слабеющий пульс. Та продолжает ему говорить про любовь, кашляет, смаргивает слезинки. Ему тошно и больно, он хочет встать и убежать прочь, как эгоистичный мальчишка в летних шортиках. Ему кажется, что он никогда не отмоется от касания больных рук своей матери. Ее слоновья отечность - это диабет, а это может быть звоночком, это значит - ты, Эддичка, считаешь сахар в крови, ты следишь за еще одной колонкой анализов из многих, это значит, что те самые маленькие убийцы, что жрут ее изнутри сейчас, перемалывают ее печень в бугристую уродливую массу.... Эдвард смотрит, как в землю опускается бурый лаковый гроб и плачет, по-настоящему прощаясь с единственной любовью, которую когда-либо знал. А было ли что-то еще в его жизни? Солнце испепеляет его спину, трава жухлая и сухая под ногами, а могильная земля таит в себе тысячи спящих возбудителей болезней. Соня Каспбрак уходит в свой вечный покой, а он остается наверху. У него будет несколько мгновений на вздох, прежде чем на смену матери придет жена.***
В первый раз Мойра сказала, что боится его, когда они только поселились в новой квартире на Третьей авеню. Тогда они вместе страдали повышенным расточительством на такие мелочи безопасной и респектабельной жизни, которые Эдварду спустя несколько лет покажутся смешными. Мойра заполняла собой и своими вещами каждое пространство в доме. Она поглощала его, становилась частью его. Только она знала, где и что лежит, ведь ты работай, не перетрудись, Эддичка, а я дома, я позабочусь обо всем. Она делала все, чтобы Эдвард чувствовал себя беспомощным даже в собственном доме. С утра шел дождь, выходной день был безнадежно испорчен, и даже в кино не шло ничего интересного. Мойра читала, лежа на кровати, а Эдвард сидел у окна и пил травяной горклый чай, смотря на улицы. Вода стекала со свинцовых облаков на серые дома, серые улицы и разбивалась о темные зонты. Все мешалось в серую воду. Мальчугана он увидел сразу. Он шел по перекрестку, игнорируя проезжающие машины, шлепал сапожками по лужам и держал в руках портфельчик с учебниками. Он повернулся к Эдварду лицом и тот похолодел: коротко стриженная голова мальчишки вся вымокла, и шел он с таким выражением лица, какое бывает только на библейских картинках, где волхвы несут дары младенцу Христу. Это почему-то напомнило ему мать, когда та молилась: отрешенное лицо, полное упоение своим страданием. Мойра спросила его с кровати: - Эдди, о чем думаешь? - Ни о чем. Эдвард подумал, что это, наверное, какая-то иллюзия - как ребенка еще не оттащили с проезжей части, как его не могут увидеть, у него ведь, мать вашу, такой яркий желтый дождевичок. Ему было страшно. Почему ему так страшно, что он даже не может пошевелиться? - Эдди, что такое? - допытывалась Мойра. Эдди уже хотел вяло отмахнуться от нее, но его рука дрожала. - Там мальчишка. Совсем не смотрит, куда идет, - и он рассказал о том, как представил, что он сейчас вернется домой, как на него будут кричать и как будут охать за то, что он-же-мог-простудиться. Никто не поверит, зачем он это сделал. Как дорого будет он платить... - Не понимаю, - немного раздраженно сказала Мойра, - зачем ты мне рассказываешь эту чепуху. Наверняка его уже отчитали за то, что он бродит, где не положено. - Я тебе рассказал это, потому что ты попросила. - Эдвард жестом подозвал жену к окну. Мойра с грузным вздохом поднялась и нехотя посмотрела. - Никакого мальчика не вижу. Ты в порядке, дорогой? - она тут же обратила все свое естество к мужу. - Да он только что был, - пробормотал Эдвард, уходя от прикосновения и направляясь к двери. Он был раздражен и растерян одновременно - не может же с ума сходить, верно? Откуда этот страх, черт побери, откуда он... - Эдди! Ты зонтик забыл! - донеслось ошарашенно из-за закрывающейся входной двери, но Каспбрака уже и след простыл. Он спустился на улицу и промок до нитки, пока метался по тротуару, выискивая клочок желтого цвета. Что с ним произошло на самом деле? Не может же быть, чтобы ему показалось. Эдвард пытался спросить у прохожих, но дыхание подводило, голос срывался - на него смотрели с испугом и жалостью. Может быть, его смыло в уличный водосток, пронесло по бассейнам гнилой воды и... Эдвард едва добирается до квартиры и обмякает в кресле под причитания и возгласы жены. Пока его не было, она уже успела зажечь все ароматические свечи в доме, переворошить телефонный справочник и наверняка найти новое заболевание для своего ненаглядного. В его таблетнице становится на одну капсулу больше.***
Вдох, выдох, вдох. Дыхательные упражнения, по расписанию в приложении, нельзя пропускать. Сосредоточься на том, что тебя окружает. Ощути мир своей кожей, волосками в носу, пусти мир в улитку своего уха. Все хорошо, Эдди: на кухне хозяйничает над ужином Мойра, учитывая все твои бесчисленные аллергии, горят неизменные ароматические свечи, от которых кружится сладко голова. Твоя жизнь - достаточна. Ты не живешь зазря. Ты живешь, как все люди. В тебе не зияет дыра, не таится язвочка из прошлого, через которую истекает все счастье, не позволяя тебе почувствовать себя в безопасности. Если ты будешь повторять это себе каждый раз три раза за завтраком и три - за ужином, это станет истиной. как тебе повторяли про твою астму, малыш Эдди Эдвард включает телевизор и щелкает каналами, смешивая рекламу новых слабительных с поросячьим визгом ситкомов и лайф-шоу. Он не очень любит новости, они делают его тревожным - ученые выяснили, что употребление двух чашек в день может спровоцировать рост опухолей, а шести - наоборот, снижает. И другая подобная чушь, которая вязким осадком остается в голове. Вся жизнь Эдварда - этот ваш самый вязкий осадок. Тоскливо и тошнотворно. когда ты уже, наконец, вспомнишь, что твои руки способны душить чудовищ? - Веселье начинается! Палец задерживается над кнопкой переключения. Кажется, это тот недавно ставший известным комик, которого любят некоторые сослуживцы Эдди включать в перерывах. Эдвард дает тому несколько минут. Первый же его панчлайн заставляет Каспбрака закатить глаза. Серьезно, шутки про мастурбацию до сих пор веселят народ? Хотя бы за этой хохмой он не слышит больше этого тошнотворного запаха свечей. Он может дышать. Эдди откладывает пульт. "Весельчак" продолжает отпускать шутку за шуткой, стабильно получая море оваций. Пальцы его перебегают вверх и вниз по микрофону, словно все его тело не может остановиться, пока он не отшутит свое. Ему вдруг кажется, что этот комик, которого он видит определенно точно первый раз в своей жизни, может намного лучше. Точно ли это его тексты? А со сцены шутят, шутят, выдерживают паузы, улыбаются нервно-изломанно, так, что ломанная линия застревает где-то у Эдварда внутри. А потом он шутит про то, как до последнего не знал о фальши одного сериальчика и смеется над своим же анекдотом. Смех у него намного лучше шуточек. Вот это уже другое дело, балабол. Протолкнул свое между строк. - Что улыбаешься, Эдди? - заглядывает Мойра. Ей в лицо - "прохладная" история про то, как киллер мечтает стать актером. Лицо ее искажается. - Да так, остановил канал на минутку, - отзывается Эдвард, не отводя от экрана взгляда. - Ты смотришь его уже полчаса. Эдвард в ужасе переводит взгляд на часы. Между тем, похититель его драгоценных минут откланивается со сцены. - Какая гадость, правда, Эдди? - говорит Мойра, присаживаясь рядом и соприкасаясь бедром, - взрослый человек, пора бы остепениться и хотя бы научиться на нормальные темы шутить, а не про чернуху всякую... - Ты права. В следующую пятницу он вновь включает телевизор и ждет, когда же этот балабол начнет травить свои отвратительные шутки. Тогда он сможет свободно вдохнуть.