В их тела вгрызаются пираньи

Когда Хосок, стараясь обхватить все худое тело Тэхена, обнимает его, у Тэхена ощущение складывается, будто с плеч его Хосок этими же маленькими ручками, которыми не может вокруг талии чужой кольцо сделать, сбросил десятки тонн мусора. Тэхен кладет свою ладонь ему на макушку, прижимает ближе к себе, второй рукой спину теплу поглаживая, закрывает глаза, глубокий вдох делая и в себя, словно губка, впитывая все ароматы, что скопились в этом доме. Тут и запах чего-то жаренного, и запах только что выстиранной одежды, и запах сладкого шампуня, исходивший от еще не до конца высохших хосоковых волос. Запахи, никак не сочетающиеся друг с другом и этим самым напоминающие, что он дома. Тэхен наконец-то дома. За пределами время длилось мучительно медленно, высасывая из Тэхена те самые драгоценные годы молодости. Но для Тэхена ни один год его молодости не будет драгоценным, если хотя бы 50% этого времени он проведет не здесь. Ему бы закрыть всех, кто здесь сейчас находится, в своей комнате, и самому закрыться вместе с ними, чтобы больше никто никуда не уходил, чтобы никто больше их не беспокоил, чтобы каждый, кто знал их хотя бы чуть-чуть, в мгновении забыли даже то, как они выглядят, и больше никогда не произносили их имен. Чтобы у всех память об этих троих стерлась и чтобы для мира, их долгое время окружавшего, они окончательно погибли, переродившись заново здесь, где никто о них не узнает. — Сокджин снова приготовил что-то острое, — надув губки, произнес Хосок, утыкаясь носом в район пупка и начиная имитировать плач. — Сегодня тебе не придется голодать. Тэхен отпускает Хосока, беря с пола пакет с продуктами, показывает сладкую булочку и шоколадное молоко, что лежат там, и поднимает пакет вверх, над головой, когда Хосок тянется за ним. — А волшебное слово? — Я дам тебе кусочек! — Так-то лучше. Он отдает пакет с продуктами Хосоку и тот тут же срывается с места, крича что-то Сокджину о том, что его план оставить Хосока голодным сегодняшним вечером с треском провалился. Сокджин театрально хныкает, ведь так хотел, чтобы Хосок, одурманенный голодом, попробовал что-то из острого и понял, что оно ничем не уступает по вкусу кислому. Тэхен наблюдает за этой сумасбродной картиной со стороны, оглядываясь только иногда по сторонам в поисках Намджуна, которого будто след простыл. Уже слишком поздно и он никогда так не задерживался на работе. Дурные мысли не дают покоя, фантазия подбрасывает под ноги все, что угодно, кроме чего-то рационального. В голове картина Намджуна, лежащего где-то без сознания, или с перерезанной глоткой, или связанного в каком-нибудь старом обшарпанном подвале. Но ни одной мысли о том, как он сидит, скорчившись над работами студентов, или как гуляет, наслаждаясь зимним вечером. — Намджун на корпоративе. Новый год только через полторы недели, но они все равно решили собраться сегодня и отдохнуть. Тэхен облегченно вздыхает, но нотки паники с его лица никуда не уходят. Потому что гарантии, что на этом корпоративе с ним ничего не случится — нет. В окружении толпы, где вероятность, что именно эта толпа поможет в случае чего? Поднимаясь вверх по лестнице, Тэхен отрицательно мотает головой на вопрос Сокджина, будет ли тот ужинать. Пока Намджуна здесь нет, вряд ли он сможет расслабиться и проглотить хоть кусочек еды. Даже если он будет звонить ему каждые пять минут и говорить, что с ним все нормально и что на его жизнь никто не покушается. Пока Намджуна здесь нет, воздух продолжит быть тяжелым. Кровать у Тэхена мягкая, а одеяло очень теплое. Никогда еще до этого он не был так рад упасть на кровать, понимая, что сегодня пятница и завтра никуда не надо идти. Не надо видеть ничьих лиц, не надо слышать ничьих голосов, не надо говорить с кем-то. Провести целый день в этих четырех стенах, не напоминая никому о своем существовании. Каждый вечер пятницы для Тэхена, будто билет в нирвану, где все, чего так хочется, становится реальностью. Когда не то, чтобы посвящаешь все время себе или тому, что важно, а просто отдыхаешь от всего с мыслью, что ты машина, которая срочно нуждается в подзарядке, потому что следующая неделя обязательно будет хуже прошедшей. Ощущение, будто еще чуть-чуть, и он точно сольется с кроватью воедино. Он чувствует, как медленно расслабляется все его тело, поддаваясь вперед чему-то невиданному и неизвестному. Чему-то, что там, под кроватью, где темнота, подобно ночной. Но сейчас эта темнота не представляет совершенно никакой угрозы. Она пугала его, когда он сидел, скрестив ноги, и пытался делать вид, что читает, пока рядом сидели Чимин и Чонгук. Пугала его даже не сама темнота, а то, что она скрывает под собой. А сейчас ощущение, будто каждую пылинку под своей кроватью он знает лично. И верит, что ничего плохого они ему не сделают. Дома спокойно. С улицы доносятся посторонние шумы, чужие разговоры, сильный ветер, бьющийся в стекло. Но ничего из этого не заставляет всю его спину мурашками покрываться, тело потом холодным обтекать, а рот, от прокусанных насквозь губ и внутренних сторон щек, кровоточить. Спокойно. Для Тэхена настали те самые 5 минут блаженного покоя, когда силы словно через соломинку высосали, не оставив их ни на беспокойства лишние, ни на мысли отравляющие, ни на чувства, жить мешающие. Нет сил с кровати подняться и раздеться, нет сил из сумки все достать. И даже моргание кажется чем-то неподвластным в эти минуты. Чувство, когда кажется, что вот-вот умрешь. Тело отказывается делать что-либо, а мысли сконцентрированы только на том, чтобы не забывать, как дышать, и периодически моргать. Осознание, что прямо сейчас покинешь этот мир и больше никогда никого не увидишь. А после, когда облегчение это, вызванное из ниоткуда, проходит полной апатией, понимаешь, что умирать еще рано. Тэхен не уверен до конца, что рад этому. Но и не уверен, что так ли хочется умереть на самом деле. Ощущение, что Намджун стоит за дверью и подсматривает через щель, или прячется под кроватью, прислушиваясь к чужому, равномерному теперь дыханию. Так ощущать Намджуна не хочется. Тэхен, привыкший, что в темноте всегда таится опасность, не хочет, чтобы эту опасность представлял из себя именно Намджун. Он отворачивается от двери, смотря в окно, подкладывает руки под голову и не позволяет вообще никаким мыслям появляться в его голове. Стоит только тревоге подбросить воображению Намджуна в беде, как он тут же зацикливается на темном небе за окном, на звуках, его окружавших, на самом себе. Стоит только подумать, что еще чуть-чуть, как он сам в беде окажется из-за паранойи, не покидавшей его, как он тут же сжимает одеяло в руке, переминая ткань, поджимает ноги, упираясь коленями в подбородок, шумно вдыхает воздух, не обращая внимания на его тяжесть. Тэхен задирает рукав, снимает бинт и сквозь сгущающуюся темноту пытается рассмотреть метку. Ее не видно практически, но если пальцами провести, губу при этом от боли прикусив, можно почувствовать. Она, словно шрам, но болит сильнее любой открытой кровоточащей раны. Он лбом к запястью прижимается, терпит до последнего, не роняя от боли ни слезинки. Хочется отвлечься по максимуму. Убежденный, что физическая боль всегда способна затмить боль моральную, он все давит и давит, отрицая для самого себя факт, что это — то самое исключение из правил. Когда наличие физической боли напоминает, что жизнь обеспечена страданиями. По щекам стекают теплые струйки крови, Тэхен не сразу может отличить их от слез. Он соскакивает с места, сжимая запястье в руке со всей силы, выбегает в коридор в сторону ванной комнаты, молясь всему, во что не верит, чтобы она была свободна, и когда видит, что свет в ней не горит и она полностью пустая, тянется коленкой к включателю, чтобы не испачкать ничего кровью, и закрывает за собой дверь ногой. Он дышит прерывисто, когда смывает с рук кровь, вздрагивает, когда, подняв голову, видит себя в крови, размазанной по всему лицу. Тэхен смывает все в спешке, постоянно бросая взгляд на запястье, из которого кровь течет, не переставая, и болью все тело прошибает, когда туда проточная вода попадает. Он тянется к полотенцу, сначала лицо вытирая, а потом к запястью его со всей силы прижимая, пока достает с полки аптечку. Белоснежное полотенце быстро становится алым, а боль, кажется, с каждой пройденной секундой становится все сильнее. Тэхен открывает зубами перекись, кидает на пол окровавленное полотенце и, поставив руку над раковиной, выливает жидкость, не щадя ни себя, ни свои силы. Промачивает все салфетками и снова льет, потому что привык уже, потому что боль, пусть и сильная, но все равно стала уже чем-то его личным. От нее избавиться хочется, но каждый раз, когда Тэхен думает, какого это жить людям, у которых нет этого чертового клейма на руке, ему становится не по себе. «Людям, стремившимся к изменениям, чаще всего страшно даже просто подумать о них.» Тэхен затягивает бинт на руке, что есть силы, выключает воду, убирает все на свои места, опирается руками о раковину и боится даже просто пошевелиться. Думая, что все тело его под контролем, то, что он так стремительно подчинял себе, в один момент напомнило, что прав управлять собственным телом, собственными мыслями у него нет. Что сердце будет ныть, пока он окончательно не сломается, а тело будет дрожать, пока он не сорвется и не закричит от боли. Тэхен сжимает со всей силы раковину, поджимает плечи, затаив дыхание, а когда дверь в ванную распахивается и в зеркале позади себя Тэхен видит Намджуна, чувствует облегчение. Он пришел, он в порядке, никто ничего плохого с ним не сделал. — Тэхен, ты в порядке? — Да, все нормально. — Твоя рука, — Намджун кидает взгляд на перебинтованную руку, на пятно крови, что медленно занимает все место на повязке, а потом снова на Тэхена, которого глаза выдают, как всегда. — Снова? — Как видишь. — Бинт промок. — Знаю. Намджун сжимает губы в полоску, разворачивается, доставая новую упаковку бинтов и прочих медикаментов, которые купил по пути домой, открывает пачку зубами, доставая и тут же разматывая необходимое количество. — Сними ее, я тебе новую сделаю. Тэхен какое-то время стоит, не предпринимая никаких действий. Отрицать что-то, спорить потом, доказывая, что не нужна помощь, не хочется. Соглашаться, принимая ее через силу — подавно. Действия Намджуна быстрые, ловкие, не требующие никаких лишних обдумываний. В отличии от Тэхена, который не может ни один свой шаг пропустить без мыслей. Намджун разворачивается к нему, видя, что бинт все еще на руке, и Тэхен думает уже, что прямо в эту минуту лицо его быстро поменяет выражение с обеспокоенного на раздраженного. Что вот прямо сейчас он подумает: «Я трачу свое время на то, чтобы помочь, и вместо этого не получаю в ответ никакой абсолютно отдачи». Но Намджун не вздыхает устало, не смотрит на него даже. Молча откладывает бинт в сторону, развязывает аккуратно на тэхеновой руке, дует на запястье, чтобы не болело сильно, и завязывает уже чистый, также медленно и также осторожно. — Затяни сильнее. Намджун затягивает, но немного. А у Тэхена ощущение, что где-то уже видел это. Точно также сидел перед ним Хосок с кровоточащим запястьем и точно также тихо просил затянуть сильнее, а Тэхен, как и Намджун сейчас, согласился, но сильнее так и не затянул. Слишком сильно беспокоился. Слишком сильно не хотел причинить еще больше боли. — Ты голоден? — Нет. — Уверен? Намджун улыбается, смотря Тэхену прямо в глаза, одним только взглядом не позволяя ни сказать чего-то, ни сделать. Хватает смелости глаза опустить, ногтями в тыльную сторону ладони впиться, но так ничего и не сказать, на вопрос прозвучавший только головой помотать, мол, нет ничего, в чем я был бы уверен. Намджун берет его ладонь, крепко сжимая ее в своей, и тянет за собой, не отпуская чужую холодную руку из своей. Он в торопях спускается с ним по лестнице, садит за стол, как маленького, а сам к плите подходит, на которой только приготовленный ужин. Сокджин как всегда постарался на славу. — Можно с вами посидеть? — Хосок появляется из ниоткуда, отодвигая стул напротив Тэхена и садясь, ставя локти на стол и упираясь головой о ладони. — Ты будешь кушать? — Только не это! Там в холодильнике осталось молоко, которое мне Тэхен оставил. Достань, пожалуйста. Намджун ставит две тарелки на стол: одну около Тэхена, другую рядом со своим местом, достает из ящика столовые приборы, а из холодильника молоко, и ставит все на стол, сразу же садясь и приступая к еде. — Разве ты не с корпоратива? — С него, но остальные решили, что ограничатся закусками и спиртным, поэтому я ушел. — А почему ты не пил с ними? — спрашивает Хосок, потягивая молочко через трубочку и болтая ногами под столом. — Потому что пить одному — лучше. — А когда я вырасту, ты будешь пить со мной? Тэхен давится, откашливаясь тут же, а Намджун только отворачивается от Хосока, кусая губу, чтобы не засмеяться вслух. — А не рано тебе думать о таком? — в разговор вмешивается Сокджин, прибежавший из своей комнаты на такую довольно забавную тему разговора. — Не-а. Мне и пить не рано. Молоко же можно. — Вино и молоко по разные стороны баррикад. — Они воюют? — Прямо как левая и правая палочки твикс. Намджун уже в открытую смеется, опустив лицо, а Тэхен как ел молча, так и ест, только теперь еле как сдерживается, чтобы не выдать себя с поличным улыбкой. Впервые ему так хорошо. Спустя столько времени, впервые он, сидя на этой маленькой кухне, действительно отдыхает от всего. Сокджин с Хосоком в шутку спорят, и это выглядит настолько расслабляюще, что даже поверить страшно: 34-х летний Сокджин и 9-ти летний Хосок, активно, пусть и сквозь смех, отстаивают свои точки зрения, пока Намджун рядом буквально задыхается от смеха, не имея возможности спокойно поесть. Плечи Тэхена расслабляются, а кислород в легкие поступает намного легче, чем час назад. Мысли не сконцентрированы ни на чем важном, и даже боль в запястье как-то затмилась под этими разговорами слишком семейными, под этим смехом слишком домашним, под этими голосами слишком родными. Тэхен готов все отдать, лишь бы этот момент повторять в своей жизни снова и снова. — Намджун! — Что? — вытирая слезы с лица, хриплым голосом спрашивает Намджун. — Вот ты скажи, почему пить в одиночестве лучше? — Потому что если случайно с алкоголем перебрать — не придется позориться перед людьми. — Но можно ведь в окружении людей следить за нормой. — Но где гарантия, что все будут за этой нормой следить? — Почему вообще надо пить на любых праздниках? Пришел, бесплатно поел, ушел. — Но так ведь очень скучно. — Давайте заключим договор: в этот новый год пьем, но в меру, и не забываем веселиться. — Я тоже буду пить? — восторженно произносит Хосок, случайно роняя на пол пустую коробку из-под молока. — Нет, — хором все три голоса. А потом снова неумолкаемый смех, потому что Хосок дует губки слишком мило.

***

Тэхен поднимается в свою комнату, слыша даже отсюда их бесконечную беседу, перескакивающая с темы на темы слишком плавно. Обычно после таких бесед и задаются вопросом: «Почему, говоря об одном, мы закончили другим, совершенно далеким по смыслу?» Он включает свет, перематывая в своей голове эти полчаса, что они провели все вместе, а потом поднимает взгляд на свою кровать, видя край одеяла и подушку в высохшей за это время крови. Ее запах выбивает все хорошее, но Тэхен не теряется, сохраняя капли душевного спокойствия внутри. Он подбегает, снимая с одеяла пододеяльник, а с подушки наволочку; кидает все это в кучу на пол, доставая с верхних полок шкафа чистое белье. Заправляет постель быстро, не теряя ни минуты лишней, не отвлекаясь на мерзкое чувство, по ногами снизу вверх взбирающееся, намекая, что он снова попал в ту же самую ловушку, из которой так отчаянно пытался сбежать, прячась за спинами своей «семьи». Шепчет ему на ухо своим липким, мерзким голосом, что никакая они ему не семья, что прибегает он к ним, только когда чувствует, что стоит на самом краю пропасти и вот-вот упадет вниз. Тэхен старается не концентрировать свое внимание на этом. Он говорит сам себе: «Да, я трус, не способный самостоятельно побороть самого себя.» и кивает, пока запихивает подушку в наволочку. Кивает каждому слову, что в ушах басами отдают, потому что самым сильным оружием прямо сейчас является соглашение. Не тратить времени ни на борьбу привычную, ни на полную беспомощность, при которой не сопротивляешься, а просто молча терпишь, позволяя косточку за косточкой стирать в порошок. Тэхен думает, что если сейчас попытается это нечто обмануть, то оно отвяжется. Хотя бы на время. Хотя бы до конца сегодняшнего дня. Но себя обмануть, сколько бы он не пытался, не получится. Он ведь столько вытерпел за сегодня, через столькое прошел. Смог продержаться в чужом доме, смог поговорить с чужими людьми, смог посмотреть в чужие глаза и привыкнуть к чужой улыбке. Смог даже встретиться с человеком, что так на него похож с первого взгляда. И все равно Тэхен убеждает себя, что показалось только, что ослепленный мечтой встать перед лицом человека, у которого ничего, кроме боли в глазах, нет, подумал, что он не одинок. У Тэхена голова раскалывается, потому что не понимает, что именно в этой голове творится сейчас. Он спрашивает себя, чего он хочет, а в ответ не слышит ничего, кроме смеха Хосока с первого этажа. Он хочет быть одиноким, чтобы не было страшно что-то потерять, чтобы не было этой ненужной привязанности, любви, симпатии. Хочет быть одинок, чтобы не быть таким зависимым именно от этого дома, именно от этих людей, где все разговаривают и разговаривают обо всем на свете, пока он тут сидит, на кровати, с подушкой в руках, которую хочется прямо сейчас разорвать в клочья от злости, его переполняющей. В первую очередь от злости на самого себя. Он хочет быть одиноким, но разве не должен он в идеале быть благодарным, что это не так? Разве не должен он дорожить каждой минутой, прожитой в окружении всех, кто рядом, кто не бросит, кто поможет в любую минуту? Почему же, будучи с людьми, он так мечтает остаться один? И ведь только недавно думал, что готов ради них на все, а теперь готов из себя это вырвать, потому что в счастливые мгновения он слишком уязвим. А таковым быть не хочется совсем. «Чем счастливее ты чувствуешь себя сейчас, тем больнее будет потом.» Хочется быть сильным, когда все, на что способен, это на бесконечную слабость, что переполняет его. Он думает о Чонгуке, а думать совсем не хочется. Он словно чувствует все, что чувствовал он тогда, и не понимает, откуда уверенность такая. С чего он решил, что увидел именно боль, растерянность, отчаяние? С чего он решил, что руки его тогда в кулак сжимались от страха? С чего он решил, что слышал дрожь в голосе? И с чего решил, что потом она плавно сошла на нет? Все его окружение — это Намджун, Хосок и Сокджин. Все его окружение — это четыре стены, в которых находиться всегда хочется, но в некоторые моменты, когда счастье ощущается слишком остро, кажется, что именно эти стены его и душат. Все его окружение — это мысли об одиночестве, которого нет, к которому двери закрыты. И если бы так он стремился к нему, не сидел бы сейчас здесь с подушкой на коленях. Он бы собирал в спешке рюкзак, а потом бы убежал, да так, чтобы никто не увидел, а его пропажу заметил бы не сразу. Убегал бы так далеко, чтобы никто его нигде не нашел. Он уже был одинок. В детстве. Когда родители, взяв на руки, взглянули на его руку и с отвращением кинули под двери детдома. Когда воспитатели оттуда, подобрав очередного козла отпущения, выделили ему свою комнату, дали одежду, бесплатную еду, холодную постель. Но никакой любви. Все вокруг намекало — он не заслуживает. Внушало ему идею, что в прошлой жизни он совершил смертельный грех, а теперь должен расплачиваться этой проклятой меткой, которая кожу обжигает. А потом ему исполнилось 18, и, покидая стены места, которое никогда не поворачивался язык назвать домом, он встретил Намджуна, что протянул ему руку и сказал, что избавит его от одиночества. Привел в дом теплый, где Сокджин приготовил специально для него еду, где расспросил его обо всем, о чем только успел, но так и не получил ни на один из возникших вопросов ответ. Потому что Тэхен не слышал ничего. Не желал слышать. Он ждал удара, которого нет уже на протяжении стольких лет, и до сих пор ждет. Потому и жаждет вернуться в одиночество. Одному спокойнее. Тэхен отпускает подушку, встает с насиженного места, не слыша больше голосов снизу. Никого нет. Он выбегает из комнаты, бежит по лестнице вниз, осматриваясь по сторонам в панике, никогда до этого не ощущавшейся. Он заглядывает на кухню, в гостиную, в комнату Намджуна, в туалет, в ванную, но там никого. В доме никого, кроме Тэхена. Он снова один. По щекам стекают обжигающие капли слез, и Тэхен думает, что такой же была кровь. Он вытирает рукавом кофты слезы и по новой осматривает всю квартиру. Бегает с этажа на этаж в надежде найти хоть кого-то. Но все, что находит, это зеркало, в котором его собственное отражение выглядит жалко. Он выглядит жалко. Тэхен впивается пальцами в волосы, оттягивает себя за челку вперед, рыдая навзрыд. Его снова все бросили. Только представив, что он так жаждет одиночества, только подумав, что стоит сбежать, если действительно это так, как все сбежали от него. И никакой Чонгук не смотрел на него, переполненный болью. Он был переполнен отвращением. Прямо как сейчас Тэхен. И Чимин тогда не улыбался вовсе. Строил гримасу жалости, но виду старался особого не подавать. Прямо как сейчас Тэхен. Тэхен опирается о стену, оседая на пол, словно пыль, которую вот-вот кто-то сметет. Он хочет проснуться, если это сон. Проснуться в стенах чертового детдома, а потом уйти, найдя это самое место, обняв Намджуна и поблагодарив за подаренную семью, обнять Сокджина, поблагодарив за подаренное тепло, обнять Хосока, поблагодарив за подаренную заботу. Обнять и больше никогда не отпускать, потому что если ослабит хватку — снова останется один. «Одинокие люди, привыкшие к одиночеству еще с детства, никогда не находят защиты в кругу людей. Они выискивают подвох, напоминая себе, что все временно. А потом, теряя, не рыдают, не впадают в депрессию, не бьются в агонии. Они умирают моментально.» Тэхен дрожит, Тэхен впивается пальцами себе в глотку, намереваясь вот-вот ее разорвать, лишь бы не чувствовать больше всего этого. Лишь бы больше не думать о том, что не найди он их, а они его, не было бы этого всего. Лишь бы больше не бояться темноты. Лишь бы больше из-за отсутствия одиночества не бояться его. Тэхен отпускает свое тело измученное, смотря в одну точку таким взглядом, будто только что получил ответ на вопрос, долгое время его терзавший. Мысль, что лучше там, где нас нет, не отпускает. Не отпускает ничего. Но Тэхену почему-то резко стало спокойно. Он слышит, как кто-то засовывает ключ в замочную скважину, поворачивает его, а потом отворяет дверь, задерживаясь в дверном проеме и смотря на рассевшегося на полу Тэхена со слезами на глазах. — За три с лишним года я видимо много пропустил. У тебя теперь хобби плакать на полу в коридоре? — глупая шутка, которую Тэхен не может не сопроводить самыми крепкими объятиями. Пришел Юнги, не оставивший его одного, пусть и сам этого не понял. Юнги, которого теперь со всей силы обнимает Тэхен, утыкаясь ему носом в плечо и плача еще громче и истошнее, обещая всему миру, что больше не отпустит. Никогда.