В их тела вгрызаются пираньи

— Что у тебя получилось? — спрашивает Чимин после их безостановочной работы в четыре часа. Тэхен перелистывает страницы в блокноте назад, находя самое начало, и подходит к Чимину, показывая, что он смог вычитать полезного из своей тетради. Чимин слушает внимательно, иногда переспрашивая и уточняя, действительно ли это важно для работы. Тэхен убеждает его, что для Намджуна каждое слово имеет вес золота, чем не вызывает ничего, кроме какого-то хриплого и чересчур уставшего смеха. Тэхен тоже устал. И Чонгук устал, который готов вот-вот отрубиться и уснуть прямо на полу, но который держится до последнего, вслушиваясь в каждое слово и пытаясь вставить что-то от себя. Но выходит только какое-то мычание, какие-то стоны, а то, что должно быть словами, больше напоминает нечленораздельные звуки. Тэхен, смотря на это, может только прикусить внутреннюю сторону щеки. Прикусить очень сильно, чуть ли не до крови, чтобы ослепить себя болью. Но только не позволить появиться на лице улыбке. Улыбаться слишком больно. — Многое из того, что ты написал, есть у меня. — Я тоже выписывал некоторые темы, — Чонгук протирает с силой глаза, зажмуривает их и только потом слегка приподнимается, протягивая вперед тетрадный лист, исписанный его аккуратным почерком несмотря даже на то, что он так устал. Чимин пробегает глазами по тому, что написал Чонгук, внимательно сверяясь с собственными записями, но, как и думал изначально, многое повторяется, что значительно облегчает задачу. — Завтра я еще раз просмотрю это и уже подготовлю презентацию. Думаю, одного Чонгука в помощники мне достаточно, — Чимин подмигивает, но непонятно, кому именно: Чонгуку или Тэхену. Что-то со всей силы бьет в район грудной клетки, когда он перематывает сказанное Чимином в голове на репите, но что представляет из себя это «что-то», так и не доходит до осознания. Думать об этом не хочется. Домой не хочется тоже. Как и оставаться здесь. Вариантов немного и, выбирая из двух: уйти или остаться, Тэхен без промедления делает выбор в пользу первого. Лучше ему закрыться в своей комнате, не высовывая голову наружу, и ждать, когда настанет кромешная темнота и он наконец-то уснет, надеясь, что ничто его не разбудит. И никто. Он снова испытывает удачу, когда пытается отказаться от предложения Чимина проводить его до ближайшей станции метро. Снова пытается убедить, что идти тут недолго, что на улице не так уж и темно и что пойдет он по людным местам, где с ним точно ничего не случится. Чимин лишь скептически приподнимает бровь, спрашивая одним только взглядом, так ли уверен он в этой толпе, и когда Тэхен понимает, что спор проигран, даже не успев начаться толком, тяжело вздыхает, собирая свои вещи. Тэхен старается не чувствовать каждым сантиметром тела взгляд Чонгука. Старается игнорировать его присутствие по-максимуму, понимая, что выбор в пользу «уйти» был верным. Дома не будет Чонгука, а телефон всегда можно выключить, если ему вдруг взбредет в голову снова позвонить. Но каждый раз, когда Тэхен поднимает глаза и пытается поймать то, от чего убегает, стоя при этом на месте, он ни на что не натыкается. Словно Чонгук смотрит куда угодно, но не на него. Словно Чонгук игнорирует его присутствие, не прикладывая сил, в то время как Тэхен только и ходит вокруг да около, но все, что получается, это его же взгляд из-под отросшей челки на Чонгука, которого в его понимании прямо сейчас рядом быть не должно. Чем сильнее он старается отвлечься, тем сильнее это утягивает его все глубже и дальше. Чонгук на фоне кажется маленьким, крошечным, миниатюрным, но стоит только задержать на нем взгляд, как это маленькое, крошечное, миниатюрное захватывает его и утаскивает в пучину, где сплошная темнота. Но если удастся в этой темноте наткнуться на его взгляд, что состоит, кажется, из миллиона таких же маленьких, как он, звезд, то станет чуточку светлее. Тэхен пугается самого себя. И Чонгука, который просто стоит, провожая обоих взглядом, и ничего более не делает. Кажется, что даже не дышит. И чем меньше Чонгук привлекает внимания для всех, тем больше внимания приковывается к нему от Тэхена. Парадокс. Он выходит за пределы квартиры, проделывая все те же махинации, что и в первый раз: подходит к лифту и сразу вызывает его, иногда только посматривая назад, на Чимина, который все никак отойти не может, а когда лифт приезжает, зажимает кнопку вызова и не отпускает ее, пока Чимин не подойдет. Нажимает на первый этаж, кутается в свой шарф, который сейчас, кажется, еще больше стал, и пытается избавиться от смутного сомнения, что все, чем он сейчас окружен: железные стены лифта, двери, панель с кнопками этажей, механический женский голос, сообщающий, что они прибыли на нужный этаж, и Чимин — все это пристально следит за ним, за каждым его действием. И если взгляд одного Чонгука он еще может вынести, то взгляд миллиона вещей, пусть они даже не живые, он вынести уже не в силах. Тэхен быстрым шагом выходит на улицу, щурясь от сильного холодного ветра, бьющего по лицу, и никак надышаться вечерней свежестью не может. Будто все это время в духоте и в жаре просидел, хотя комната, где они сидели, регулярно, чуть ли не каждый час, но проветривалась, пуская немного холодка и приятного свежего воздуха во всю квартиру. Его щеки моментально розовеют, а руки прижимаются к телу все плотнее. Плечи сразу же напрягаются, когда вокруг появляется большое количество людей, незнакомых ему, а глаза бегают то туда, то сюда, не зная, за что зацепиться. Тэхен неосознанно задумывается, что, окажись здесь Чонгук, его бы взгляд обязательно зацепился за него. — Нам туда, — Тэхен видит, с какой неохотой достает Чимин руку из теплого кармана на холод и в какой спешке указывает в нужную сторону, тут же пряча руку обратно и идя по направлению быстрым шагом, чтобы не успеть замерзнуть. Тэхен идет за ним следом, ныряя в шарф, оставляя высунутым только нос, чтобы не задохнуться случайно, и глаза, которые из-за густой челки практически не видны. Он перебирает в руке связку ключей и телефон, не зная, чем еще занять себя, пока он идет до метро, которое так близко с одной стороны, а с другой в компании Чимина находится в десятках, а то и в сотнях километрах от них. И это заставляет идти еще быстрее. Не холод, не темнота. А Чимин. На языке вопрос вертится, а в голове картинка, что из головы не выходит с сегодняшней ночи. Хочется спросить, но страшно: не знает Чимина еще полностью, не знает, как отреагирует. И себя он тоже не знает, потому что сейчас ответить на вопрос «Что ты будешь делать, если он поступит так?» очень сложно. Пытается проглотить, пытается выкинуть из головы, пытается сконцентрироваться на всем, мимо чего они проходят. Но все, кажется, только усугубляется. Словно каждая мысль подобна паразиту, которого он своими усилиями избавиться от него только подкармливает. — Спрашивай уже, чего хотел, — Чимин бросает на него взгляд, а сам улыбается чуть ли не во все 32, все это время наблюдая за тем, как Тэхен мешкает. — Я ничего не хотел. — У тебя на лице все написано. Тэхен думает, как может быть на его лице что-то написано, если одна половина скрыта шарфом, а другая отросшими волосами, но спор продолжать не решается. Бесполезно, учитывая тот факт, что Чимин прав. И учитывая факт, что о своей правоте Чимин в курсе. — Это по поводу Чонгука. Чимин останавливается даже, вскидывая бровь, но потом быстро очухивается, продолжая идти вперед намного медленнее, не отводя взгляд в сторону, чтобы показать Тэхену хотя бы так, что он слушает и что он весь во внимании. — Он работает в тату-салоне? — Да. — Я хочу набить одну татуировку. Чимин замолкает и теперь останавливается уже точно. Он долго смотрит на Тэхена, пытаясь разглядеть его лицо, а точнее глаза, в которые, посмотрев, надеется понять, серьезно он говорит или нет. Тэхен с первого взгляда только создал впечатление парня, который ничего бы такого рискованного, как тату, точно бы не решился сделать. Но, похоже, что Чимин сильно ошибался на его счет. — Сегодня он работал в ночную смену — их салон круглосуточный, — а завтра его смена с пяти. Я скажу ему. Ты уже знаешь, что точно хочешь набить? — Чимин тянется в карман за телефоном, готовясь прямо сейчас написать Чонгуку, и уже даже открывает их с ним диалог, но замирает, оставив палец над раскладкой клавиатуры в ожидании ответа. Тэхен молчит, задумавшись буквально на пару секунд, и кивает, когда понимает, что в выборе рисунка он уверен не на сто, но на девяносто процентов точно. Чимин только приподнимает уголки губ, но так ничего и не говорит, отправляя короткое сообщение Чонгуку. Шипит, прикусив губу, потому что за всего лишь минуту его пальцы успели сильно замерзнуть, и убирает телефон обратно, подталкивая вперед плечом какого-то слишком напрягшегося Тэхена. Не замечая при этом, что напряжен он был все то время, что они провели вместе. Они заходят в здание, обходя стороной топлу, спускаются по эскалатору вглубь, откуда уже до их ушей доносится режущий уши звук движущихся вагонов. Шум приглушает все. Даже мысли, которые, кажется, громкие настолько, что способны перебить звук приближающегося поезда. Но они не справляются; затихают, становясь все едва заметными, не оставляя после себя даже осадка на душе. Забирают все, и Тэхен не знает, что теперь делать, когда голова в миг опустела. Сил не осталось ни на что. Он бросает Чимину короткое «Пока» и прыгает в остановившийся напротив него вагон, занимая свободное место с самого края, чтобы никто к нему не подсел. Стряхивает с шапки остатки нерастаявшего снега, потому что температура в метро ничуть не уступает температуре на улице. Зарывается теперь чуть ли не полностью в шарф, специально натягивая его, и прикрывает глаза, когда предупреждают о закрытии двери и поезд двигается с места. На душе противно. Не из-за полного отсутствия мыслей, что неустанно бы крутились вокруг одного и того же. Не из-за женщины, сидящей напротив и уткнувшейся в книгу, не из-за парня рядом с ней, уснувшего. Не из-за дедушки, что отказывается от каждого места, что ему предлагают, и не из-за людей, которые даже не пытаются ему помочь. На душе противно и разбираться не хочется. Кормить себя словами, что пройдет само, что само разрешится, что все потом, потом, потом; до момента, когда это самое потом перерастет в года, перетекавшие во все, мимо чего он проходит: здания, люди, животные; во все, рядом с чем живет: Сокджин, Намджун, Хосок, Юнги. А теперь еще и Чонгук с Чимином, которых видеть не хочется, о чьем существовании забыть бы, выкинуть бы из головы, но сколько не пытайся, а все напрасно. Приросло за какие-то считанные секунды, а отдирать, отрывать слишком больно. Словно корочка на затянувшейся ране, которую все вокруг просят не теребить, давая этой самой ране зарасти. Но главная проблема Тэхена в том, что сколько бы раз не слышал и от каких бы людей, а все равно теребит, все равно отрывает, все равно ко рту прикладывает, собственную кровь глотая. Но зарасти не позволяет. А потом удивляется, почему так до невозможности болит. Сильно, почти до слез. Тэхен едва ли не засыпает. Он успевает очнуться, когда поезд слишком резко тормозит, спрашивает у все той же сидящей напротив женщины название станции и, получив ответ, соскакивает с места и выбегает из вагона. От быстрых движений в глазах темнеет, а голова начинает кружиться. Его тошнит, хотя он не ел ничего целый день, и клонит в сон еще сильнее, чем сегодняшней ночью. Он готов лечь спать прямо на стоящую рядом скамейку, лишь бы его больше никто не трогал, никто не смотрел и никто не разговаривал. Но понимает, что таким поступком привлечет к себе еще больше действий, больше взглядов и больше слов. Он протирает с силой глаза, когда ступает дальше, когда поднимается по лестнице вверх, потому что эскалатор снова перестал работать. Выходит на улицу с надеждой, что холодный резкий порыв ветра, ударивший его в лицо, сможет разбудить его, сможет наполнить какой-то высосанной из пальца бодростью и силой, которой в нем никогда не было, но если постараться и сымпровизировать, то что-то получится, но все, что получает — это прошедшего, даже пробежавшего мимо мужчину, зашедшую в здание метро маленькую девочку и какую-то сидящую на скамейке пару, что обнимает друг друга так крепко, что даже Тэхену становится тесно. Никакого ветра. И никаких сдувшихся с заснеженного асфальта очередных разбившихся вдребезги надежд. Он накидывает сверху капюшон, прячет руки в карман, по дурной привычке поджимает плечи и идет к проезжей части; переходит дорогу, когда горит зеленый свет для пешеходов, поворачивает направо, обходя стороной компанию пьяных мужчин. Игнорирует, когда они кричат ему что-то пошлое в след, и ускоряет шаг, когда боковым зрением замечает, что они идут за ним. Заворачивает за угол, обходит круглосуточный магазин и выходит на главную улицу, смешиваясь с толпой людей, у которых, как Тэхену кажется, лиц нет вообще. Все вокруг непривычно. Даже когда он проходит мимо остановки, на которой всегда садится на нужный автобус. Даже когда кивает женщине средних лет, которая по доброте душевной каждое утро желает хорошего дня. Даже когда сворачивает во двор, за которым следит каждую ночь в окно, пока фонари горят. И когда не горят тоже. Даже когда достает из кармана ключи и отворяет дверь, проходя внутрь квартиры. Даже когда слышит намджуново «С возвращением», сокджиново «Я приготовил твою любимую пасту», юнгино «Я уж начал переживать» и чувствует хосоковы объятия. Самые крепкие, удушающие практически. Но не его, а все то мрачное, темное, цвета ночной синевы, что живет в нем. Тэхена тошнит. Но когда он снимает куртку, убирает шапку и шарф на верхнюю полку и проходит вперед, осматривая всех будто в первые, тошнота резко проходит. Наступает чувство ужасного голода, но не физического, а морального. Голод, который утолишь только будучи окруженный людьми, которые всегда составят компанию за ужином, которые всегда найдут, что рассказать, дабы отвлечь максимально, которые никогда не посмотрят на него взглядом чужим, незнакомым. Только родным и самым теплым. Тэхену от этой теплоты не неприятно. Но и неуютно. Что-то, что он пытается принять как должное, потому что встречается с этим каждый день. И что-то, чем он дорожит, потому что уже успел почувствовать страх, когда сзади подкралась мысль, что все было потеряно. Что-то, к чему хочется привыкнуть и то, что хочется оставить самым главным в жизни. Он думает об этом, когда садится за стол, даже не переодевшись. Думает об этом, когда пробует приготовленную пасту Сокджином. Думает об этом, когда одобрительно кивает и принимается есть с огромным аппетитом, потому что видеть на фоне чужое самодовольное лицо приятно. Думает об улыбке Чонгука, потому что ни на чем больше сосредоточиться не может. Находясь в обстановке, где провел всю свою жизнь, находясь в кругу людей, которые подарили ему всю его жизни, находясь там, куда всегда бежишь, когда становится слишком страшно, слишком больно, слишком холодно. Думает об улыбке Чонгука, потому что больше негде.

***

Тэхен перечитывает сообщение от Чонгука, которое тот ему отправил после короткого разговора по телефону, состоявшегося только с 4 попытки. Все остальные Тэхен в панике сбрасывал или специально игнорировал, говоря потом, что был занят. На самом деле просто боялся. Он спрашивает у Сокджина, как правильно доехать, потому что на этой улице никогда не был, а садиться в такси к незнакомому мужчине слишком рискованно. Никогда не знаешь наверняка, кто будет сидеть за рулем. — А что ты там забыл? — спрашивает Сокджин, утыкаясь обратно в книгу. — Неважно. Теперь Сокджин утыкается взглядом в него, приподняв при этом одну бровь, мол, что ты такое задумал, что даже не хочешь сказать об этом. Тэхен не отмахивается. И даже внимания никакого не обращает. Сжимает только в кулаке необходимую сумму денег, названную Чонгуком, и жует губу, уткнувшись взглядом в пол. Ничего нового. Снова Тэхен, увиливающий от ответа тем, что делает абсолютно любые действия, направленные на то, чтобы не встречаться взглядом со своим собеседником. Закрывать глаза, если потребуется, зажмуривать со всей силы, до появления мириад маленьких огоньков. Убегать, если вынудят обстоятельства. Но до этого, к счастью, еще ни разу не доходило. В прямом смысле точно. — У тебя проблемы? «Я — проблема, Сокджин. И все, что я делаю — проблемно.» — остается неозвученным. — Нет. — Тебе нужны деньги? «Мне нужно, чтобы ты оставил меня в покое.» — умалчивается. — Нет. — Мне стоит поехать с тобой? «Тебе стоит вернуться к своей книге и перестать осыпать меня вопросами.» — монолог только в голове. — Нет. Сокджин кивает и не лезет больше с расспросами. Доверяет. А Тэхен не уверен, что именно это и называют доверием. Он надевает в спешке куртку, шапку, укрывается шарфом, натягивает обувь, быстро завязывая шнурки — все для того, чтобы кто-то не спустился вниз и не спросил у него, куда он пошел в свой выходной, который всегда предпочитал проводить дома, в своей комнате, выходя из нее очень редко и то по физическим нуждам. И действительно, почему вдруг прямо сейчас он снова делает одно исключение и это самое исключение направлено на Чонгука. Почему, зная о нем только то, что его зовут Чонгук и что он работает в тату-салоне, он так рискует собственным временем и собственными нервами. Он даже не уверен, так ли ему нужна эта татуировка, так ли ради нее надо идти непонятно куда и непонятно к кому только лишь за тем, чтобы подставить свою белоснежную кожу под иглу. Тэхен в этом не уверен. Но все равно идет дальше. И когда-нибудь он перестанет противоречить собственным мыслям собственными действиями. Перестанет думать «Так будет лучше.» и делать полную противоположность, рядом с которой «лучше» и близко нет. Сильная метель бьет по лицу, и Тэхен думает, что именно из-за этого опоздает. А опоздать не хочется. Учитывая, что даже идти туда не хочется, что отменить все — не такая уж и бредовая идея. Видеть Чонгука не хочется. Подставлять ему плечо для татуировки — тоже. Поэтому Тэхен, накинув капюшон и прикрыв глаза, ускоряет шаг, чтобы успеть на подъезжающий автобус. Он спрашивает себя: «Что за чертовщина происходит?» и не получает ответ ни от себя, ни от женщины, рядом с которой занимает место. Он ждет, когда она ему подскажет. Когда совершенно незнакомый человек, не знающий его, не жалеющий его, не желающий для него чего-то плохого, но и за что-то хорошее ради него не готовый идти в бой, скажет, как лучше. Делать, когда каждая клеточка тела умоляет об обратном, когда глаза слезятся не от холода, когда руки дрожат, даже находясь в кармане, или не делать. Когда кажется, что стоишь на месте. Хотя автобус давно в движении. Но женщина не отвечает. Перелистывает только страницу за страницей в книге, пока они не проезжают шесть остановок и она не выходит. И тогда он надеется на всех, кто здесь. На всех, кто на него не смотрит, хотя ощущение, что каждый их взгляд прикован только к нему, и каждый из взглядов осуждающий, наполненный неприязнью, ненавистью. И так странно, будучи окруженным людьми, что видят тебя в первый и последний раз, так бояться их осуждающих взглядов. Тэхен зарывается ладонью под рукав куртки, нащупывает бинт и сжимает запястье. Не болит. Но внутри почему-то боль нарастает с еще большей скоростью. Он выходит на нужной остановке, перепроверяет адрес и вспоминает слова Чонгука о том, что салон «Сразу после высокого здания с панорамными окнами на верхних этажах». Здание то Тэхен нашел без проблем даже в такой снегопад, а вот желание идти настолько маленькое, что из-за огромных белоснежных хлопьев, падающих на все, даже на его челку, разглядеть это очень трудно. Но нужно идти. Хотя бы потому, что подводить Чонгука не хочется. А что там с ним самим станет — даже если разобьется — не так уж и важно. Соберет, как всегда собирал. Отдерет от пола и выкинет наружу, как всегда это делал. Потому что больше некому. И потому что перед Чонгуком, который его не знает совершенно, можно попробовать притвориться сильным, чтобы слабость его не просекли и снова не воспользовались. Вспоминая улыбку Чонгука, Тэхену кажется, что даже если он увидит его слезы, Чонгук только даст бумажную салфетку и укажет, в какой стороне туалет, где он может умыться. Протянет стакан холодной воды, не говоря ни слова больше, и даже не прогонит. Уйдет — возможно. Но не прогонит. Откуда такая уверенность — Тэхен не знает. А узнавать, копаясь, не хочется. Потому что кажется, будто одна только улыбка в перемешку с глазами, которые все больше и больше напоминают бескрайнюю галактику, способны всю подноготную о человеке принести на блюдечке. Это не работает со всеми. Но с Чонгуком, с таким маленьким Чонгуком, который для Тэхена кажется таким на фоне этого огромного разрушенного мира, почему-то хочется попробовать попытаться поверить в человечество и в то, что еще не все потеряно. Тэхен не думает, что так хочет вернуть веру во всех. Но если ему взамен пообещают еще один раз увидеть, как Чонгук улыбается, щурясь при этом — Тэхен готов. Готов пожалеть, если обманут, готов подставить спину, если вдалеке снова будет блестеть лезвие ножа, готов упасть на колени, если придавят к земле, готов прикрывать голову руками, чтобы сильные удары не прилетали по лицу. Улыбка у Чонгука очень красивая. И если ради нее нужно научиться доверять — Тэхен научится. Даже при том, что не знает определения этого слова. А в википедии статью создать может любой дурак. Главное внушить доверие красивыми словами и соблюдением всех правил грамматики и пунктуации. На содержание мало кто обратит внимание. Он дышит тяжело, когда наконец-то перед его лицом появляется вывеска тату-салона, проверяет время, чтобы удостовериться, что правильно рассчитал все, и когда понимает, что пришел ровно к назначенному времени, с облегчением выдыхает пар изо рта на мороз, что тут же застилает глаза. Из салона выходит компания друзей и спускается по лестнице вниз, что ведет к самой двери. Тэхен боится не набивать тату, боится не боли. Он боится встретиться с Чонгуком. Боится окончательно сойти с ума. Но Тэхену везет. Когда он поднимается и входит в салон, его встречает Чонгук, весь в черном, с закатанными рукавами рубашки, демонстрируя большие татуировки на обеих руках. И в маске, что закрывает половину его лица. — Ты пришел вовремя. Сейчас я обработаю все, а ты пока подойти на кассу, скажи, ты ко мне. И имя назови. Тебя проводят. Чонгук на него не смотрит. Снимает с себя только черные перчатки, берет поднос с инструментами, и уходит, больше не говоря и слова. Оставляя после себя только аромат приятного одеколона, на который, кажется, никто, кроме Тэхена, не обращает внимания. — Здравствуйте. Я слышала ваш разговор. Вы Ким Тэхен? — девушка, которой по виду только недавно совсем 18 исполнилось, натягивает на лицо ту самую улыбку, которой их учат везде при работе с клиентами. Улыбаться, даже если очень грустно. Ведь состояние клиента при работе с ним важнее. Тэхен не отвечает. Кивает только, и на ее слова о том, чтобы он прошел в гардеробную, быстро снимает с себя все, отряхивая снег. — Ужасная погода, правда? — девушка, не отвлекаясь от компьютера, спрашивает у Тэхена, что мучается с плечиками. — Не то слово. Дальше идет смех. Тихий, заглушенный посторонними звуками. Но хорошо слышимый Тэхеном. — Идите прямо по коридору, второй поворот направо. Там будут стоять две кушетки. Займите любую, мастер к вам скоро подойдет. Тэхен выслушивает, делает скромный, сжатый очень поклон, больше походивший на то, что он просто дрогнул, и, помешкав какое-то время, спрашивая себя, точно ли он хочет этого, так и не дожидается нормального трезвого ответа, потому что времени додуматься было уйма. Но все внимание витало вокруг совершенно посторонних вещей. Тэхен идет прямо по коридору, поворачивает направо, раздвигая перед собой ширму и замечая две кушетки, о которых говорили. А еще стены, обвешанные сертификатами и картинами поочередно. «Чон Чонгук» бросается в глаза первым. Всего лишь имя. А на бумаге — набор букв. Но Тэхен все равно подвисает, перечитывая в десятый раз. Пока сзади не подкрадывается носитель этого имени и, положив на его плечо руку, не издает странное, но очень громкое «Бу», заставляя Тэхена вздрогнуть слишком резко. Не потому, что его напугали, не потому, что это было неожиданно. А потому, что рука у Чонгука тяжелая и холод его пальцев ощущается через ткань одежды. По спине бежит табун мурашек, и Тэхену кажется, что он уже сошел с ума. — Присаживайся. Тэхен выбирает кушетку слева, устраивается на ней поудобнее, пока Чонгук позади него пододвигает маленькое кресло и ставит маленький столик, на котором уже лежит все приготовленное заранее. — Где и что будем бить? — Можно лист бумаги, чтобы нарисовать? — Конечно, — с этими словами Чонгук встает с места, беря с одной из полок лист бумаги и черную гелевую ручку. Тэхен аккуратно берет все своими дрожащими руками и, пусть и лицо Чонгука закрыто, но он отчетливо видит, что он улыбается. Глаза выдают. Он рисует, по крайней мере старается нарисовать какое-то подобие губ с нитками на них, попутно объясняя, что конкретно хочет и как он видит это в голове. Чонгук слушает внимательно, пытаясь заглянуть ему через плечо и увидеть то, что он так старательно там рисует. Но Тэхен только прижимает к себе ближе, как бы прося не подглядывать, пока не закончит. Это Чонгуку так знакомо. Когда Тэхен показывает ему то, что видел всего один раз и то во сне, который он помнит мутно, Чонгук спускает маску на подбородок и все, что видит на его лице Тэхен — это удивление. Самое настоящее удивление: когда глаза становятся больше обычного, когда рот слегка приоткрывается, а все острые черты лица вмиг разглаживаются. — Я не умею рисовать от слова совсем. — Давай сюда. Чонгук как-то слишком резко выхватывает ручку из чужих рук, заставляя Тэхена наклониться назад, опираясь руками о кожаную спинку кушетки, и направить на Чонгука взгляд полный точно такого же удивления. А еще непонимания такой спешки, резкости. И даже какой-то раздраженности. Тэхен старается убедить себя, что только показалось. Но куда быстрее он убедит себя в том, что показалось что-то хорошее, чем успокоит душащее чувство, что все снова начинает приобретать мрачные оттенки. Чонгук возвращает ему листок через пару минут, и когда Тэхен кивает и удовлетворенно мычит, что это именно то, что он хочет, будто бы разделил с Чонгуком один сон на двоих и тот смог увидеть ту же картинку, что не дает покоя его мыслям, поворачивается обратно спиной и, расстегнув верхние пуговицы рубашки и опустив рукав чуть выше локтевого сгиба, обнажает сидящему сзади Чонгуку правое плечо. — На лопатке. Посередине. — Черной краской? — Да. Чонгук проделывает какое-то махинации с машинкой, которые Тэхен не может разглядеть достаточно хорошо из-за не совсем удобной позы именно для обзора и слишком быстрых действий Чонгука. Быстрых, но очень профессиональных. — Татуировка небольшая, займет около часа. Во время нанесения не двигайся. Поскольку наношу на лопатку, постарайся дышать мелкими порциями, но часто. Предупреждаю, может быть больно. Даже очень. Но надеюсь, твой болевой порог позволит тебе потерпеть, — все это Чонгук говорит со своей фирменной кроличьей улыбкой, которую Тэхен не видит, но которую чувствует отчетливо. От которой перехватывает дыхание, а сердце, замерев на долю секунды, начинается биться еще сильнее. Тэхен думает, что поход к врачу ему нужен, и очень срочно. Чонгук выливает антисептик на ватный диск, промывает территорию, где будет бить, и чувствует, слышит, как сильно бьется чужое сердце и как сильно напряжены чужие плечи. — Расслабься, — он медленно, будто боится спугнуть и без того напуганное чуть ли не до смерти создание, поглаживает большим пальцем выпирающую косточку на плече. Но от этого действия Тэхен, кажется, напрягается еще больше. Он сжимает кулаки, сглатывает пару раз, зажмурив глаза при этом, и пытается расслабиться. Правда пытается расслабиться. Пытается перестать так отчетливо чувствовать оголенными участками тела Чонгука, его дыхание, его взгляд, направленный именно здесь на одного его. Пытается перестать так отчетливо чувствовать, как мягко и нежно поглаживают его плечо, умудряясь при этом еще больше мягкости и нежности направить на слова. На голос низкий, тихий, но до ужаса громкий. Заставляющий стены вокруг дрожать, а предметы — падать на пол и разбиваться. Прямо как Тэхен. — Я готов. Тэхен не боли физической боится. Не она пугает его, как и потом, в будущем, возможное разочарование от этой татуировки. Может, она ему уже на следующий день надоест. Но это не важно. Все, что заставляет сейчас Тэхен чувствовать, что воздуха становится в комнате все меньше, это пальцы гребаного Чонгука на его гребаном теле. Пальцы, которые он ощущает через его черные резиновые перчатки так отчетливо, чувствуя их холод, от которого то в жар, то в дрожь бросает. Сзади слышится щелчок, а потом до него доносится вибрация. Через несколько секунд он прикусывает губу, потому что это все-таки больно. Но не больнее осознания, что человек, сидящий за его спиной и полностью сосредоточенный на работе, заставляет то ли мир вокруг ломаться, то ли только Тэхена. А может и то, и то. Собственными руками, облаченными в черные перчатки, в одной руке держа машинку, ломает все вокруг, сам того не подозревая. И не подозревает, кажется, никто вокруг. Ни девушка, сидящая за кассой, ни группа парней, вышедшая из салона десятью минутами ранее. Ни Чимин, с которым он знаком намного дольше. Тэхен крошится. Он уже не помнит ни о боли физической, ни о чем-то еще, что раньше заставляло дышать полной грудью или, наоборот, со всей силы выбивало остатки кислорода из легких. Сейчас все, о чем он думает и на чем сконцентрированы его мысли — это не потерять рассудок здесь и сейчас. Знал же, чувствовал же, что придя сюда ничего путного не случится. Что каждый сантиметр стен будет сдавливать его, каждая пара глаз заставит метаться из угла в угол, ища, где бы спрятаться. Каждая деталь интерьера впивалась бы в тело, подобно иголкам. Каждый вдох Чонгука вытягивал бы из него по миллиметру все живое, а каждый выдох это самое живое возвращал на место, что больше похоже на пытку, когда сначала вырывают, оставляя пустоту, а потом, когда привыкаешь, снова возращают все на место, напоминая, что ты все еще жив. Тэхену чувствовать себя живым не нравится. И не нравится находиться здесь. Хочется убежать. Потому что в местах, где Чонгук его касается, остаются уродливые шрамы, а там, где в него врезается его медленное, тихое дыхание, будто брызгают кислотой, прожигающей дыры в теле насквозь, в которые Чонгук вот-вот посмотрит, видя каждую клеточку внутри своим острым, пронзающим взглядом. Но Чонгук не делает ничего и вышеперечисленного. Он не оставляет шрамов, которые Тэхен так отчаянно чувствует еще с самого раннего детства и которые сейчас скидывает на ни в чем невиновного Чонгука; он не брызгает на него кислотой, когда дышит, и не смотрит вовнутрь, когда получается прожечь дыру. Ему это не нужно. Он все прекрасно видит без этого. Видит, как напряжена вся его спина, какое у него дыхание сбитое и как сильно подрагивают его пальцы. Видит все, потому что слишком близко. Чувствует, кажется, тоже. И не думает об этом, как о самом отвратительном на свете. И не думает о Тэхене точно также. Ему нравится касаться также сильно, как Тэхену не нравится чувствовать эти касания. Чонгук медленно и очень аккуратно, с ювелирной точностью вырисовывает на алебастровой коже рисунок, прикусывая губу, но концентрации от этого ничуть не сбавляет. И старается игнорировать чужой страх. Второе получается намного хуже. Прямо как у Тэхена. — Почти закончил. Тэхен не заметил, как прошел целый час. Время для него тянулось, подобно бесконечности, а в итоге каждая секунда для него была равна минуте в реальности. И он спрашивает себя, почему время не может идти с точно такой же скоростью всегда. Чонгук доделывает последние штрихи, а потом, отведя машинку в сторону, внимательно всматривается в свою работу, выискивая недочеты и постоянно сверяясь с рисунком на бумаге, который Тэхен самолично подтвердил. Но ничего лишнего, как и чего-то недостающего он не находит и потому, встав с насиженного места, придвигает к Тэхену зеркало и просит посмотреть его на то, что получилось Тэхену нравится. Тэхену нравится до улыбки. До приподнятых чуть-чуть уголков губ. И чтобы заметить эту улыбку на всегда каменном лице Тэхена, к которому даже Чонгук успел привыкнуть, иметь очень хорошее зрение не надо. — Нравится? — Очень. Тэхен заворожен. Это видно по его телу, что как будто осело куда-то вниз, долгое время витая в воздухе. Которое устало настолько, что даже такие детали, как новая, очень красивая татуировка, которая действительно нравится, стирает в порошок все, что беспокоило, и бросает это вниз, туда, куда совсем недавно упало, казалось бы, безжизненное тело. Но если присмотреться, и очень внимательно, то можно заметить, как плавно поднимается и как плавно опускает грудная клетка от дыхания. — Точно нравится? — Точно. Чонгук, она действительно потрясающая. Тэхен говорит честно и без малейшего преувеличения. Пусть и для него не характерно использовать такие слова, пусть он и не привык так отчетливо выражать свои мысли, свои чувства и все, что внутри. Пусть привык держать на коротком поводке, нося всегда маску невозмутимости и непреклонности. Но рядом с Чонгуком хочется изменить своим принципам. Рядом с Чонгуком хочется быть напряженным весь час, чтобы потом, обернувшись, встретиться с его глазами и почувствовать облегчение, сопровождающееся тоннами груза, упавших с плеч. Рядом с Чонгуком, чьи прикосновения он терпел, хочется сделать вид, что все нормально. Потому что тогда он обязательно посмотрит в глаза. Тэхен убедился в этом. Потому что тогда он обязательно задержит свой взгляд на три секунды, а то и больше. Тэхен убедился в этом. Потому что он обязательно улыбнется. Тэхен убедился в этом. Но все равно каждый раз, как новый. Болезненный. Но боль эта очень приятна. Приятнее, чем ее полное отсутствие.