/flashback/
— А ты красиво рисуешь. Нарисуй мне что-нибудь вот тут, — Тэхен протягивает вперед свою руку и тычет на запястье, когда мальчик около него заканчивает свой рисунок на бумаге. — Я не умею на коже рисовать. — У тебя красиво получается. Ну попробуй, пожалуйста. Я тебе готов все тело отдать. — Не надо мне твое тело, — смущенно говорит мальчик, тут же отворачиваясь от Тэхена и скрывая свое покрасневшее в один миг лицо. Что он вообще несет такое и знает ли о том, какой смысл в этих словах можно услышать? — Ты чего отвернулся от меня? Обиделся что ли? — А ты сам подумай! Такое говорить. Мы же оба мальчики. — И что, нам теперь друг другу на коже рисовать нельзя? — Да я не о татуировках. Тэхен действительно не понимает. Перед ним сидит мальчик лет 5 и упорно доказывает что-то о том, что Тэхен плохо понимает. Либо развитие еще не на том уровне, либо он действительно — человек загадка, и каждое его слово, как новый ребус, который только решать и решать. — А о чем? — Ну, ты так сказал, будто готов мне отдаться. — Ну да. А как еще ты мне нарисуешь? — Ты дурак, Тэхен! — мальчик вскакивает и, расстроенный сильно тем, что его так и не смогли понять, а он не смог найти смелости сказать, о чем чувствует сейчас, вскакивает с места и убегает, крича ему в след: «Когда повзрослеешь — поймешь!»./end off flashback/
Тэхен очень мутно помнит свое детство. Чаще всего оно размывается на миллион маленьких моментов, которые внезапно всплывают в сознании и также внезапно улетучиваются куда-то, в неизвестность, куда Тэхену страшно даже просто смотреть. Эта неизвестность как будто способна заполнить его чем-то до ужаса неприятным и противным, чем-то, что будет липкой горячей субстанцией прилипать к телу. Возможно, срабатывает защитный механизм, и именно поэтому он никогда не может вспомнить что-то конкретное или даже кого-то. Один единственный человек, а может они все разные, часто появляются в голове неожиданно и болит где-то в груди из-за чувства, что забыл что-то очень важное. Что-то, что хотел всеми силами сохранить в памяти. Что-то очень драгоценное, почти невесомое, хрупкое. Одно лишь неверное движение и оно способно исчезнуть. Тэхен думает, что недостаточно старается для чего-то. Недостаточно старается для себя. Тэхену хочется не себе помочь, не свои воспоминания восстановить и превратить каждое в четкую картину, чтобы чувство вины, сжирающее, ушло хотя бы ненадолго; сейчас Тэхену не до этого. Сейчас надо помочь Хосоку, не разбудить его, подпустить к себе как можно ближе, чтобы можно было крепко за него держаться и не отпускать ни при каких условиях. Хочется всю ночь вот так просидеть рядом с ним, гладя по голове и надеясь, что в нее за всю ночь не прокрадется ни один кошмар, способный испортить то, что стало постепенно приходить в норму. Очень медленно, маленькими шажками с интервалом в несколько дней, а может считанных часов. Сейчас надо постараться ради Хосока. Приложить все, что имеется, а если нет, за неимением высосать буквально из пальца, чтобы хоть чем-то его ноющую грудь успокоить. Да, из этого ничего хорошего выйти вряд ли сможет, потому что пустотой отвечать на пустоту значит признать полное поражение и не способность как себя, так и других как-то исправить и заполнить чем-то, что не будет плодом фантазии, как сейчас это у Тэхена чувство спокойствия. Тэхен не в порядке, и он понимает это прекрасно, потому что Хосок, спящий рядом, страдает, потому что Сокджин ушел непонятно куда и не предупредил даже, а теперь его нет уже пять часов, потому что Намджун и Юнги пытаются сделать все, что в их силах, чтобы привлечь внимание Хосока к происходящему прямо здесь и прямо сейчас, а не так, что он целыми днями и ночами будет прокручивать одни и те же образы в своей голове. А еще Чонгук сидит очень близко и Тэхен чувствует его дыхание на своей коже, а еще мысли внутри, мутные воспоминания, старые, давно минувшие чувства, просыпаются с чувством огромной важности и просят уделить им хотя бы пару секунд. Но Тэхену не до этого. И если он забыл все, что было в детстве, то Чонгук помнит все очень отчетливо./flashback/
— Привет, — Чонгук садится рядом с мальчиком на коленки, кладя рядом свою игрушку с медведем. — Привет, — отвечает тот очень тихо, потому что страх проскальзывает в нем незаметно и забирает возможность дышать. Он впервые с кем-то заговорил здесь, хоть и находится уже очень давно. — Как тебя зовут? Мальчик молчит. Сжимает кулаки, опускает взгляд и ничего не говорит, даже не дарит один крошечный, мимолетный совсем взгляд. — Почему ты молчишь? Он молчит, потому что разговаривать так и не научился. Нет, он знает, как читаются и пишутся слова, с грамматикой у него все хорошо, а вот с общением все очень-очень плохо. Он просто не привык, что кто-то подходит к нему, а не просто тычет пальцем, называя белой вороной. — Меня Чонгук зовут, — тонет в широкой улыбке. — Твое имя такое сложно, я буду называть тебя Куки. — Почему именно Куки? — Потому что ты напоминаешь кролика, когда улыбаешься, — еще тише, чем раньше. — Мне еще никто не говорил такого, — Чонгук явно был смущен. Он опускает взгляд на руки мальчика, который держит в одной руке фломастер, а другой придерживает тетрадь, чтобы было удобно писать в ней. Чонгук наклоняется слегка вперед, стукается случайно своей головой о чужой лоб, а потом просит прощения и быстро набирает между ними дистанцию, еще большую, чем прежде. — Я просто хотел посмотреть. Мальчик аккуратно протягивает ему свою тетрадь, на одном из листов которой нарисована большая английская буква «V». — Ви? — Можешь называть меня так. — Тогда ты называй меня Куки. Чонгук протягивает вперед мизинец, как бы намекая, что их знакомство стало чем-то большим, чем просто случайность, и мальчик протягивает ему руку в ответ, обхватывая своим пальцем чужой, даже не думая о том, как больно будет дальше./end off flashback/
Чонгук прикусывает нижнюю губу, когда мысли точно также, как у Тэхена, внезапно всплывают в голове, отличием от которых является то, что Чонгук все помнит отчетливо, а у Тэхена все стерлось под чистую. Но и сейчас он думает, что это — неважно. Главное сейчас спокойствие Хосока, чтобы он не проснулся еще раз, чтобы он спокойно поспал больше часу, чтобы проснулся хоть с каким-то количеством сил: им даже нижи минимального хватит, чтобы сделать что-то ради него. Пусть только примет, пусть не оттолкнет, пусть почувствует, как важна ему сейчас поддержка и как важно им всем ее оказать. Пусть не отпускает руки, которая крепко держит его, которая согревает холодные пальцы, которая зарывается в волосы, которая кормит и каждую ночь укладывает спать, которая каждую из ран способна залечить и боль сделать чуточку меньше, чтобы с ней можно было побороться, чтобы ее можно было взять под контроль. Чтобы просто не позволить ей стать его всем. Всем для Хосока, который только притворяется, что уснул, является Тэхен, который верит, что тот спит, и никуда все равно не уходит, потому что пообещал быть сегодня рядом. Пообещал быть рядом всегда, где угодно. Пообещал, что страшно и одиноко не будет, что Тэхену тоже будет больно, потому что ни разу еще эта боль не уходила за всю его жизнь. Пообещал, что если и идти вперед, то только вместе. Хосок не уверен, что поверил в каждое из обещаний. Не уверен, что достаточно четко услышал слова о том, что дальше — лучше. Возможно, лучше ему не станет, и он так и продолжит быть просто никем, делая что-то, не вызывая подозрений. Может, эта травма на всю жизнь, а может вместе со всеми синяками и трещинами пройдет в скором времени. Хосок не знает. И знать не хочет. Он хочет тишины и покоя, и пусть сейчас в комнате как раз царит такая атмосфера, он словно бы слышит, какой на самом деле громкой тишина является: уши закладывает, пальцы на ногах подгибаются, кулаки сжимаются, и не получается собраться с мыслями и придти в себя. Получается только биться в припадке, в психе, рыдать навзрыд, голосом срывающимся простить на остановиться и дать ему передышку. Хосок не знает, справится ли он. Сможет ли доверить себя самого в чужие руки, сможет ли принять руку, протянутую в виде помощи. Да и не знает он уже, к чему тогда будет идти, если все-таки сделает шаг вперед. К тем же счастливым и радостным моментам, которые совсем недавно только согревали, а теперь, наоборот — замораживают и разбивают на осколки, на множество мелких льдинок, что оседают на пол в виде красочной дорожки из звезд? Или идти нужно не в сторону прошлого, где все уже испытано, прочувствованно, а идти туда, где не знаешь, что ждет, и любопытство тянет вперед, пока ты не запинаешься о что-то огромное и тяжелое или не падаешь в сотни растущих прямо из земли иголок. Кажется, теперь Хосок может понять Тэхена, который именно по этим причинам так долго цеплялся за прошлое. Для него оно — единственное безопасное место, тогда как каждый новый день казался глубоким ножевым ранением. Теперь, кажется, Хосок понимает, какого это — когда с места двигаться вперед не получается, когда из раза в раз убегаешь назад, в прошлое, где чувствовать много не приходится, потому что со временем все заросло твердой оболочкой и теперь она лишь изредка натирает незажившие до конца раны, вызывая кровотечение внутри и сдирая кожу живьем снаружи. Хосок боится идти вперед. Боится оказаться в будущем совершенно один, боится, что будущее это несет в себе только отчаяние, боится поверить во что-то хорошее, боится просто подарить себе надежду. Ему не станет легче, даже если все его раны заживут: внутри все останется. Ему не станет лучше, даже если об этом вспоминаться больше не будет: чувства будут с ним. Ему не будет хорошо просто потому, что время пойдет своим чередом и избавит от каждой ненужной мысли. Ему будет никак в будущем и в настоящем, так почему бы не создать вокруг себя иллюзию, что все так, как прежде, его не насиловали, его не унижали, его метку не разрывали в кровь, его не принижали и никто из них не посягнул на его возможность просто радоваться жизни? Сейчас радоваться не хочется. Хочется только глотку разорвать, сердце вырвать с концами, мозг отключить, легкие наполнить кипятком и задохнуться, захлебнуться в смеси собственных чувств и страданий. Хосок уверен, что время ему не поможет. Хосок уверен, что ему ничего абсолютно не может помочь. Хосок уверен, что еще чуть-чуть — и он будет сломлен.***
— Сокджин не вернулся? — Нет. Я думаю, нужно поехать в полицию. — А ты уверен, что все настолько серьезно? — Он никогда не уходит без предупреждения, всегда берет с собой телефон. Да даже если бы в бар пошел, долго бы там не сидел — выпил быстро все, что хотел, и ушел. Намджун в своих доводах прав. Это ни капли не походит на Сокджина, который все время был рядом с ними и держал в курсе всего происходящего с ним. Он ни разу не уходил без предупреждения, ни разу специально не оставлял телефон дома, ни разу не пропадал неизвестно куда и так надолго. — Тогда пусть Тэхен и Чонгук останутся с Хосоком, а мы поедем в ближайший полицейский участок. Может, с ним что-то случилось, а с нами просто не могут связаться. Юнги надевает свою куртку, обувь, берет паспорт и ждет какое-то время торопившегося Намджуна, который специально взял еще и паспорт Сокджина на всякий случай и его телефон. Намджун одевается еще быстрее и они с Юнги уходят, закрывая за собой дверь и прося Чонгука позаботиться как о Хосоке, так и о Тэхене. Чонгук, ни секунды не раздумывая, соглашается и желает удачи в поисках провалившегося словно под землю Сокджина. Пока Юнги ловит такси, Намджун перебирает в голове варианты того, где может быть Сокджин. В голове всплывает сразу несколько вариантов: первое — он либо ушел гулять, а после пошел в один из любых баров, и второе — сначала он сходил в бар, а потом в подвыпившем состоянии пошел гулять. Но определить, куда именно он мог пойти сложнее, чем найти бар, в котором он мог сидеть. — Предлагаю сначала поискать его в барах или на улицах: есть кое-какие его любимые места, возможно, он сейчас там. Юнги соглашается и, когда такси подъезжает и они оба садятся в него, объясняют водителю их ситуацию и просят подвести сразу в несколько мест, потому что ни в одном Намджун и Юнги на сто процентов не уверены. Мужчина сожалеет им в том, что они кого-то потеряли, и соглашается поехать куда угодно, выключая при этом счетчик денег за проезд. Юнги этого не замечает, а вот Намджун сидит, словно на иголках, и видит, как чужая рука выключает программу и водитель убирает телефон. — Куда сначала едем? Намджун не сразу находит, что сказать. Он боится, что если они сейчас поедут в определенное место, Сокджин, который совершенно не там, уйдет в это время из другого места, и когда они приедут на новое, то разомнутся с ним на несколько минут, так и не сумев определить, где он может быть, или не сумев его поймать вовремя. — Давайте сначала на пляж, — единственное, что первым приходит в голову. Намджун поворачивается к удивленному Юнги и продолжает: — Если он выпьет, то пойдет погулять, а пляж — одно из его любимых мест. Юнги кивает ему и с каким-то облегчением вздыхает: Намджун знает Сокджина, как облупленного, и все места или все бары, какие только есть в их огромном городе, знает, и если по Юнги он знает тоже самое и то, что Юнги без разницы, где пить, с Сокджином все совершенно наоборот: он знает три бара, в которые Сокджин мог бы пойти. И не в выпивке все дело, не в том, что где-то коктейли бармены и барменши делают вкуснее, а в том, что для него слишком важна атмосфера, в которой он будет расслабляться. Намджун уверен, что сейчас это — главная зацепка, чтобы найти его. Он знает, как тяжело ему сейчас приходится, как и знает то, как ему важно получить невидимую поддержку в одной только атмосфере бара и крепкого алкоголя. Такси едет быстро, подрезает, делает крутые повороты на скорости, но ни Юнги, ни Намджун, ни капли не пугаются того, что на таких выкрутасах легко можно попасть в аварию. Им сейчас все, что нужно, это поторопиться и найти Сокджина, где бы он ни был, потому что Намджун себе уже все руки расчесал от нервозности, а Юнги еще чуть-чуть, и оставит себя без ногтей. Такси проезжает мимо утреннего города, разрывая на солнце начинающее потихоньку светлеть небо. Где-то даже проезжает на красный свет, когда машин поблизости практически нет, и выворачивает через пять минут на дорогу, ведущую к концу города на один из открытых круглосуточно пляжей, куда, как сказал ему Намджун, чаще всего ходит Сокджин. Когда машина останавливается, Юнги и Намджун, встревожившись тем, что на пляже нет ни единой души, потому что холодно очень и песок под слоем снега закрыт, разделяются и бегу в разные стороны, оббегая всю территорию пляжа, заглядывая под каждый столик, высматривая в окнах кафе хоть кого-то похожего на человека. Но пляж полностью пустой, только волны бьются о берег и звук этот, раньше успокаивающий, сейчас разрезает на двое тело своей противностью. Не до наслаждения сейчас. Разочарованные, они возвращаются в машину и, обмолвившись словами о том, что так никого и не нашли, диктуют водителю адрес одного из бара, в котором Сокджин и Намджун были в последний раз и посиделки в котором закончились на не очень приятной ноте. Машина выруливает обратно на главную дорогу и на еще большей скорости устремляется вперед. Намджун, чтобы привести себя в чувства, открывает окно и подставляет лицо холодному суровому утреннему ветру, который больно бьет по лицу, и удивляется, почему Юнги продолжает сохранять спокойствие. А Юнги, на самом деле, просто научился скрывать свои настоящие эмоции. Возможно, он нахватался этому у Тэхена, который за всю свою жизнь ни разу не был разговорчивым и ни разу, наверное, так никому и не сказал, о чем думает и что чувствует на самом деле. А чувствует и думает он о многом. Как и Юнги сейчас, который не знает, как свои чувства описать и уж тем более показать. Если сказать, что он чувствует себя паршиво, это будет очень мягко. Юнги чувствует себя паршиво в квадрате, если не в кубе. Он волнуется за Сокджина не меньше самого Намджуна, а за Хосока переживает больше, чем за самого себя. Он не часто бывает в Корее, вся его жизнь находится там, в дали, где-то в Америке, где у него собственная обустроенная по его желанию квартира, а еще звукозаписывающая студия. Но все равно каждый раз, когда появляется свободное время, он приезжает сюда, к ним, и думает о том, что все это время, что пытался убить в сочинении песен или в алкоголе, он жутко скучал по каждому из них. По их всегда смешным до боли в животе историям, по их до боли в щеках широких улыбкам, по их привычке дарить всегда только что-то положительное и никогда не просить ничего в замен. Юнги ценит каждого из них в равной степени, и сейчас, когда им всем так тяжело, он чувствует, как его собственные переживания приобретают другую форму: более огромную и более колючую. Чувствовать сейчас не хочется. Но не чувствовать просто не получается. Хочется не думать ни о чем и сконцентрироваться только на нынешней задаче: найти как можно быстрее Сокджина. Но мысли и чувства никуда не уходят, они словно ревнуют к чему-то иному, они будто все разом хотят, чтобы Юнги был их и только их. А Юнги на каждого не хватит. И на себя, похоже, тоже. Но очень хочется сохранившиеся внутри остатки разделить с Намджуном, который сидит рядом с ним и нервно хрустит пальцами, а еще с Сокджином, который непонятно куда подевался, и Хосоком, который держится буквально на волоске и грозится вот-вот сорваться. Хочется успеть для всех и сразу, хочется не оставлять их одних, когда больше всего нуждаются в чьей-то помощи. Возможно, Юнги не согласится принять помощь и настоит на том, что помочь он себе сможет только сам. Возможно, Юнги не справится, возможно, когда он закончится, для него станет уже поздно. Но он, в отличии от Тэхена и Хосока, которые думают сейчас о том же, не боится, что в будущем будет больно. Он боится только того, что в будущем не будет абсолютно ничего и оно ждет его совершенно пустым. Тогда им всем придется вернуться назад, отмотать для себя время, вернуть все то старое, что было раньше, и жить с этим как с единственным, что они все еще могут иметь в своей власти. Но Юнги не хочет возвращаться в прошлое, потому что понимает — там нет ровным счетом ничего хорошего. Одни только притупленные алкоголем душевные терзания и куча потраченного времени. Машина возвращается на шумные улицы центра города, проезжает еще несколько метров и останавливается рядом со входом в бар. Намджун просит подождать его здесь и один выбегает из машины, подбегая ко входу и толкая тяжелую дверь вперед. В баре сидят трое человек и ни в одном из них он не узнает Сокджина, так что сразу подходит к протирающему стол бармену и, показав паспорт Сокджина и указав на его лицо, спрашивает, не видел ли он его или кого-то похожего. — Нет, клиентов этой ночью было мало и я точно уверен, что он к нам не заходил. — Хорошо, — с горечью во рту говорит Намджун, убирая паспорт. — Спасибо за информацию. Он возвращается обратно в машину, садится на свое место и на вопрос Юнги только отрицательно мотает головой, говоря таким образом, что Сокджина там нет и не было сегодняшней ночью. Юнги диктует следующий адрес, потому что вспомнил про один сквер, о котором Сокджин недавно говорит: он ходил туда гулять вместе с Хосоком и упомянул, что там очень вкусные хот-доги. Водитель кивает и, построив маршрут, едет к следующей точке, пока Намджун от безысходности зарывается трясущимися руками в волосы и слегка оттягивает их вперед, думая, что если дернет посильнее — вырвет клочьями. Но волосы крепкие, в отличии от его нервов, которые заставляют руки трястись еще сильнее. Если они не найдут его в сквере, в парке в центре города или в двух оставшихся баров, им придется ни с чем вернуться домой и, собрав все необходимое, пойти полностью обреченными в полицейский участок, где дело не заведут просто потому, что прошло еще не достаточно времени. Но Намджун не знает, сколько его должно пройти, чтобы полиция наконец-то взялась за работу. День? Два? Три? У них этого просто нет. Намджун жует нижнюю губу и пытается себя успокоить тем, что Сокджину не пять лет и он способен о самом себе позаботиться, что он не маленький потерявшийся ребенок, а почти тридцатилетний здоровый мужик, который знает, что в жизни нужно делать и по каким ее правилам жить. Но сейчас страшно вот так просто надеяться на кого-то, страшно не успеть, страшно потерять его очень быстро. Намджуну Сокджин дорог и даже очень. Они познакомились с ним еще в школе, когда сидели за одной партой, и за пару дней буквально поняли, что они друг для друга — те самые. Не в романтическом ключе развивались их дальнейшие отношения, и не в виде друга на час. Они были рядом друг с другом всегда: в моменты подъема, когда оба улыбались и были счастливее всех на свете просто потому, что они есть друг у друга, и в моменты падения тоже, после сразу помогая друг другу встать и идти, не запинаясь о выступающие преграды. Сокджин всю жизнь для него был тем, кого действительно можно назвать близким человеком, и ближе, чем Сокджин, к нему даже Тэхен не пробирался. Словно путь к его душе весь в зарослях и лианах, а Сокджин единственный, кто, вооружившись мачете, прорезал себе путь. Намджун за все годы своего знакомства с ним ни разу в нем не разочаровывался и даже чувство одиночестве на фоне дружбы с ним уменьшалось в два, если не в три раза. С Сокджином рядом всегда было спокойно и просто лишь от того, что он находился рядом. Сейчас у Намджуна ощущение, что он теряет его и расстояние между ними увеличивается и увеличивается в виде огромной пропасти, куда обоим падать не хочется, но если один случайно сорвется, второй прыгнет за ним, потому что вдвоем легче находиться даже на самом дне. За окнами пролетает весь город, который продолжает жить в своем обычном темпе, и Намджун искренне не понимает, как люди могут просто жить дальше, когда их семья так рушится на глазах с ужасной скоростью. Как могут они, зевая, идти на работу, думая лишь о том, что это очередной рабочий день, пока Хосок мучается от боли, сворачиваясь клубочком на тэхеновой кровати. Как могут они продолжать просто жить, когда Сокджин непонятно где и непонятно с кем, а может и вовсе один. И как Намджун, часто бывая точно атким же прохожим, проживал свою жизнь, не зная, какие беды происходят в головах у людей, которые тогда думали точно также, как Намджун сейчас. Как может он требовать от совершенно чужих людей понимания, не понимая при этом никого вокруг? Юнги этого тоже не знает. Когда машина останавливается, очередь Юнги выходить из нее обратно в холод и обыскивать всю территорию, в поисках Сокджина. Но и здесь его нет: только пожилые люди сидят на скамейках и кормят голубей семечками, пока другие выгуливают собак или выгуливают друг друга. Ни в одном из встреченных лиц он не видит Сокджина и, разочарованный не меньше Намджуна, который наблюдал за ним сквозь спущенное окно, возвращается обратно в машину. — Здесь его тоже нет. Намджун издает огорченное мычание и, назвав следующий адрес, откидывается на спинку кресла и закрывает глаза, подставляя обратно зимнему ветру лицо, чтобы хоть как-то себя освежить и привести чувства, потому что если так и продолжит витать в собственных мыслях, перебирая их одну за другой в поисках той, которая им может помочь, он просто грозится там потеряться и не найти выхода обратно. Он может упустить что-то важное из виду и даже не задуматься об этом, и именно поэтому прямо сейчас ему нужно собрать всю свою остаточную волю в кулак. В глаза светит яркое утреннее солнце и Намджун щурится, прикладывая руку к лицу в виде козырька над глазами, стараясь разглядеть в проходящих мимо людей Сокджина. Но никого, даже близко похожего на него нет. Юнги следует его примеру и точно также выглядывает в окно со своей стороны, пока машина не останавливается прямо напротив нужного им бара. В этот раз они выходят вдвоем, толкают дверь вперед, испугавшись сначала, что бар уже может быть закрыт, но он все еще работал, и бармен, стоящий за своим местом, разливает напитки завсегдатаям. Кого-то из здесь присутствующих Намджун уже видел несколько раз в жизни, Юнги же находит здесь одного из своих «приятелей», жмет его руку в знак приветствия и, коротко объяснив ситуацию, принимает пожелания в удачном поиске и подходит к Намджуну, который показывает паспорт бармену и спрашивает, не видел ли он его. — Приходил. Ушел несколько часов назад. Сидел убитый, — больше он не говорит ничего. — Можно посмотреть записи с видео-наблюдения? — Зачем вам? — Мы не можем уже очень долгое время найти его. Бармен сначала медлит, не доверяя ворвавшемуся к нему Намджуну, но когда замечает стоящего за ним Юнги, радостно приветствует его и тут же соглашается помочь. Намджун, завидевший такую реакцию и сразу же согласие в помощи только облегченно вздыхает, понимая, что без Юнги ему бы вряд ли позволили посмотреть запись с камер без полиции. Вдруг он маньяк какой и таким образом хочет выследить свою новую или первую жертву. — Пройдемте сюда, — бармен приглашает их в маленькую, но очень уютно обустроенную комнату для персонала, указывая на несколько компьютерных мониторов с камерами слежения и, отмотав запись на примерное время прихода Сокджина, ставить прокрутку на вторую скорость и просит Намджуна и Юнги посмотреть на один из мониторов. Те внимательно вглядываются в людей, которые заходят и уходят, не видя в них Сокджина, пока Юнги резко не выкрикивает «Стоп!» и не тычет пальцем на фигуру, очень похожую на Сокджина. Когда запись восстанавливают до нормальной скорости, парни могут спокойной проследить за похожим на Сокджина человеком. Когда он садится за свободное место и поворачивается к камере профилем, оба отчетливо видят в нем Сокджина и сразу же спрашивают, как долго он сидел тут и не говорил ли о том, что пойдет куда-то после. — К сожалению, нет. Я пытался с ним поговорить, как обычно делаю это с посетителями, но он обронил пару несвязных слов из-за подвыпившего состояния. Сидел примерно час. — Отмотайте пожалуйста немного вперед, — просит Намджун, не моргая почти следя за Сокджином, который все просит и просит налить ему еще и залпом выпивает. — А он хорош, — шутит Юнги, получая от Намджуна легкий удар локтем в бок. Они досматривают до момента, когда Сокджин встает с насиженного места и направляется в сторону выхода, сталкиваясь там случайно с группой парней, а потом исчезает из поля зрения. — Это все, что есть, — бармен ставит запись на паузу и возвращает обзор происходящего в баре обратно. — Могу чем-то еще помочь? — Он ничего необычного не говорил, что могло бы намекнуть, куда он ушел? — Нет. — Понятно. Намджун, конечно, рад тому, что они хоть где-то смогли найти его, но этой записи уже несколько часов и Сокджин может быть где угодно. Хотя бы одна зацепка у них есть. Они могут пройти либо в ближайшие магазины и попросить там взглянуть на камеру, либо поехать в полицейский участок и доверить работу им. Честно, второй вариант Намджуну не очень то и нравится, и то ли дело в обычном недоверии к незнакомцам, или дело в недоверии к полиции Кореи. — Нам лучше поехать в участок и написать заявление. Юнги прав. Надо собраться и через не хочу пойти туда, чтобы было гораздо больше шансов найти Сокджина живым и невредимым. Юнги прощается со своими приятелями и догоняет Намджуна, который уже ждет его в машине. Они просят довести их до участка полиции и таксист, спрашивая, нужно ли им после этого ехать куда-то еще, отрицательно мотают головой, мол, сами доберемся, а вы отдыхайте. С каждой пройденной минутой Юнги становится все тревожнее. Сокджин несколько часов назад вышел из бара сильно пьяным и так и не вернулся домой. Он может быть где угодно и с ним могло произойти что угодно тоже, и из-за этих мыслей становится все сложнее соображать логически и не поддаваться нарастающей внутри панике. Они ничем не помогут пролитыми слезами или убитыми нервами, Сокджин не прибежит к ним самостоятельно и не скажет, что просто хотел побыть в одиночестве, если они так и продолжат перебирать в голове бессмысленные варианты, которые ни к чему не приведут. Юнги следует примеру Намджуна и, открыв окно, подставляет свое лицо зиме, позволяя охладить разгоряченное тело. Мысли все путаются, но Юнги старается их всех держать подальше, в стороне, чтобы они путались где-то глубоко, а ему не мешали концентрироваться на важной проблеме, которую решить надо очень срочно. Юнги признается себе, что после того, как они вышли из бара, он стал бояться еще сильнее, потому что теперь то они точно не знают, куда можно пойти и где его найти, и полиция остается единственным маяком на этом черном побережье. Юнги надеется лишь на то, что с Сокджином все будет хорошо, потому что еще одна трагедия пошатнет их неустойчивую конструкцию, на которой они стоят все вместе и едва держатся, еще сильнее и окончательно разрушит под их весом. Юнги отгоняет от себя мысли, о которых думать не хочется, пытается настроить себя на хотя бы нейтральный лад, если о положительном даже речи не может идти, учитывая что они сейчас переживают все вместе. Пусть и с сильным чувством одиночества. Юнги не раз разговаривал с Сокджином о его чувствах и прекрасно знает его стремление всегда быть рядом, его любовь к семье, которую он построил, знает прекрасно каждое его чувство, которым он делится с ним и которое не всегда радостное. Он знает, как сильно на Сокджине могло отразиться в действительности и становится страшно вдвойне, если не втройне. На эмоциях они все способны сделать все, что угодно, и из-за невозможности предсказать их действия становится только мучительнее, потому что хочется помочь, но когда не знаешь, как именно, становится до невозможности обидно. Болит, ноет где внутри каждый раз, когда понимаешь, что усилий одних не хватит, что нужно что-то куда большее, чем просто желание и возможность. Болит с такой силы, что слезы выступают на глаза, а ты думаешь, что они слезятся просто от холода. Юнги плачет. Тихо, бесшумно, слезы его тут же засыхают под сильным ветром и ни Намджун, который смотрит в противоположную сторону, ни таксист, который внимательно следит за дорогой, не способны увидеть своими глазами, как Юнги позволяет себе спустя столько пережитых моментов расслабить спину и вытащить из себя вместе со слезами все негативное. Он говорит себе: «Нет времени для слез» и плачет еще истошнее, едва держа себя в руках, чтобы случайно не сорваться на крик, вопль, раздирающий внутри все органы в клочья. Сейчас ощущение, будто тело все обглодали голодные пираньи, и возможности спастись уже нет и никогда не будет. Все тело болит и кровоточит, одежда пачкается в липкой горячей крови, но даже она не согревает от холода, проникающего внутрь и занимая место в венах вместо крови, которая там находилась очень долгое время. Юнги чувствует себя паршиво настолько, что уже даже не хочется выходить из машины, когда она останавливается около пункта назначения, и не хочется даже денег таксисту дать за оказанную помощь. Намджун же, наоборот, достав кошелек, кладет на видное место несколько купюр и, выйдя из машины, поторапливает Юнги. Тот быстро рукавом куртки вытирает слезы и на вопрос, что случилось, отвечает сухим: «Просто ветер.» В полицейском участке они подходят к дежурному участковому и описывают ему свою проблему, предоставляя как свой паспорт, так и паспорт Сокджина, намекая, что именно его то им и нужно найти. Отвечают на все поступающие вопросы, вроде: где видели последний раз, во что был одет, не говорил ли он, куда собирается и прочее, что может помочь поискам. На половину из вопрос Намджун дает не совсем понятные и внятные ответы, потому что сам, по сути, не знает, о чем Сокджин думал в тот момент. Но представить это легко. Возможно, он чувствовал сильную усталость, возможно, он чувствовал себя максимально плохо, как только бывает в мире, возможно, он хотел просто уйти от всего этого и собраться с мыслями в одиночестве. Намджун был бы рад последовать за ним и окунуться головой в собственный разрушенный мир, да оставлять Хосока и Тэхена не хочется. Потому что если они сами еще смогут выдержать каждый удар, то эти двое — точно нет. — К нам поступал звонок из больницы, сказали, поступил мужчина с сильными побоями и травмами, не имеющий при себе никаких документов и телефона. Вероятно, он тот, кого вы ищете. Советую съездить туда, а если это не он, то возвращайтесь обратно. Последние слова полицейского глушатся утренним шумом, что очень резко бьет по ушам, когда перепуганные до смерти Юнги и Намджун срываются на бег и выбегают на улицу.