***
В аэропорту очень много людей и Намджун, занимая место в очереди, думает, что, возможно, они не единственные здесь убегают. Но пара, стоящая перед ним, говорит о том, что их путешествие продолжается и скоро они вернутся домой, а бабушка, стоящая за ними, говорит своей дочери, что ей очень понравилась Корея и она обязательно вернется сюда еще раз. Одни только они, молча ждущие своей очереди, думают о том, что возвращаться сюда не хочется вообще. Это место будто бы пропитано событиями, которые сотрясли их недавно, и терпеть этот город уже не получается. Остается единственным вариантом лишь оторвать его из своих мыслей, со своего тела, чтобы не начинало гнить, отравляя все тело и испятнанную душу. Отсюда хочется убраться как можно быстрее: этот город — одна сплошная неудача, черная полоса, когда Намджун там, за границей, видит какой-то белый отблеск. Намджун хочет верить, что смена обстановки не принесет в их и так разрушенную на мелкие кусочки семью еще больше трагедий и еще больше потерь. Намджун хочет верить, что этот шаг вперед — правильное решение, и что ни один из них не пожалеет о том, что улетел отсюда как можно дальше: каждый, а особенно Намджун, будет с благодарностью вспоминать тот момент, когда все прошлое захотелось оставить в прошлом, все проблемы оставить в этой душной Корее, которая не позволяет дышать полной грудью. Все, что они любили, все, чем они дорожили и все, что они успели потерять останется здесь, — так хочет думать Намджун. А еще хочет верить, что там, в Калифорнии, они действительно смогут зажить по-настоящему, как жил здесь Сокджин, мысли о котором болью отдают в животе, разрывая органы. Остается лишь слепо надеяться, что это — не их главная ошибка. И что с Тэхеном все будет лучше, чем они могут представить, что он справится, потому что столько времени отрицал все вокруг и пытался справляться со всем в одиночку. Иногда у него получалось. А иногда им приходилось слышать, как он тихо плачет в темноте, а к ним спускается с красным лицом и опухшими глазами. Хочется верить, что Намджун об этом не пожалеет. Хотя бы один раз в жизни быть уверенным, что каждая попытка начать сначала — это огромный шаг вперед. Но что-то непонятное, но очень сильное, из раза в раз утягивает назад, не позволяя даже просто смотреть в будущее: оно застилает глаза и на ухо шепчет, что лучше нигде и никогда не станет. И только когда приходит их очередь и они отдают паспорта и погружают свои чемоданы, Намджун убеждает себя, что дороги назад уже нет. Им отдают паспорта, приглашают их пройти дальше и Намджун, словно пытаясь скинуть с себя огромные цепи, тяжелыми шагами идет за Юнги и Хосоком, которые лишь изредка останавливаются и оборачиваются на него проверить, идет он или остановился в нерешительности. Намджун идет, идет вперед за ними и старается не оборачиваться, чтобы случайно не зацепиться взглядом за кого-то из людей, кто возвращается к себе домой или продолжает путешествие, зная, что когда оно закончится — их родной дом примет их с распростертыми объятиями. Но им теперь некуда идти. Они отказались от всего, что имели и, оставшись с пустыми руками, лишь верят в то, что рано или поздно получится что-то снова взять, и на этот раз держать это настолько крепко, чтобы события прошлого и события будущего, если и пошатнут их, не смогут вырвать что-то из рук. Намджуна этот год за ничтожно малое количество времени научил слишком многому. И Хосока, который вздрагивает, когда Юнги берет его руку и крепко сжимает в своей, научил тоже. Стер с их лиц прежние улыбки, втоптал в грязь то, что раньше было так дорого сердцу. Поставил их на место, ткнув носом, как маленького котенка. — Мне нужно отойти, — говорит Намджун, когда они останавливаются в месте ожидания посадки на самолет. Юнги кивает и, проводив удаляющуюся фигуру в сторону туалета, опускает взгляд, окинув прежде им Хосока, который сидит, сложив руки, и ничего не говорит, глядя себе на ноги. Юнги пытается разглядеть, увидеть, прочувствовать все, что творится в его голове, но не получается: взгляд Хосока пустой и стеклянный настолько, что казаться начинает, будто в нем нет ничего совершенно. Юнги помнит, каким был Хосок, когда только пришел к ним: тихим, скромным, и разговаривал только с Тэхеном. И так приятно было наблюдать за тем, как улыбка на его лице становилась все шире и ярче. Сейчас, когда Хосок сидит на соседнем месте и болтает ногами, Юнги чувствует, как что-то со всей силы впивается в тело. Внутри болит все от одного только осознания, что Хосок больше никогда не улыбнется своей фирменной улыбкой, никогда больше не будет прибегать в коридор, когда кто-то приходит, и даже Куки, которого они взяли с собой, больше не получит в полной мере той любви и нежности, какую давал ему Хосок, когда еще мог жить счастливой жизнью и радоваться каждому новому дню. Сейчас все, а особенно Намджун, который умывает лицо холодной водой надеясь очнуться, понимают, что Хосок никогда не станет прежним. Возможно, все произошедшее заставило его повзрослеть раньше, чем он должен был, а возможно, произошедшее настолько сильно пошатнуло его, что даже продолжать просто стоять для него кажется серьезным испытанием, а мысли, что стоять уже нет никакого смысла, одолевают с каждой прожитой минутой все сильнее. Они, думает про себя Хосок, не должны узнать о том, что творится у него внутри. Они, думает Хосок, за это время, проведенное вместе, настрадались слишком много. Тэхен, думает Хосок, слишком много времени и сил потратил на помощь Хосоку. Теперь, когда кажется, что рядом никого, а над ухом голос Юнги продолжает шептать, что они рядом, Хосок решает дать каждому передышку. Не обременять их своими проблемами, ведь их у них и без того много, не вешать на их плечи груз его собственного бремени. Попытаться справиться как-то самостоятельно: без Юнги, который сидит рядом и иногда на него поглядывает, без Намджуна, который закрылся в одной из кабинок и, сев на корточки, тихо заплакал, без Тэхена, которого сейчас даже в поле зрения не видно — он слишком далеко. — Я купил нам поесть, — говорит Намджун, неся в руках три булочки и коробку яблочного сока. — Спасибо, — одновременно говорят Хосок и Юнги, когда Намджун протягивает им по булочке. Они молчат. Молчат очень долго. Пять минут, потом десять, потом пятнадцать. Молчат, потому что по щелчку пальца стали друг другу чужими. Разорвалась та нить, что связывала каждого, а расстояние увеличилось настолько, что даже если бы кто-то закричал очень громко — другие не услышали бы вовсе, когда раньше для того, чтобы на тебя посмотрели и тебя услышали, хватало лишь тихого шепота, чтобы никто, кроме них, не услышал. Тишина убивает и после того, как объявляются посадку на самолет. Они идут поодаль друг от друга, словно они не вместе и никогда вместе не были, словно они друг другу — незнакомцы, обычные сожители, до этого делившие одну квартиру и изредка встречающиеся на кухне, где вместо тысячи разговоров и десятка тысяч слов один лишь кивок головой в качестве приветствия и прощания. Намджун будто и не знает людей, которые вместе с ним протягивают билеты и проходят дальше по туннелю, ведущему в салон самолета. Они словно познакомились совсем недавно и сейчас молчание между ними напряженное, потому что надо поговорить, надо что-то обсудить, надо решить, что делать, когда они прилетят в Америку, но получается лишь иногда задерживать дыхание, потому что в легких колет очень сильно. Намджун идет по салону впереди, Юнги и Хосок — за ним, и ищет свои места. Он проходит мимо уже готовых ко взлету пассажиров, слушает обращение пилота по приемнику и старается, правда старается в лицах чужих не видеть лицо Сокджина. В голове всплывают воспоминания о том, как он лежал весь бледный, с посиневшими губами и закрытыми глазами в черном гробу и не шевелился, не дышал, не пробовал встать на ноги или заговорить с ними. Лежал, уставший от жизни, полной радости и счастливых моментов, лежал, отдыхая после стольких лет, когда позволял себе лишь улыбаться. Не показывать слез, не показывать боли, не показывать душевных терзаний. Только смеяться и лишь иногда вытирать с лица слезы, говоря, что это — от радости. Намджун пропускает Хосока вперед, ближе к окну, а сам садится на место посередине. Он регулирует себе спинку, слегка опуская ее, и помогает Хосоку с тем же, а еще снимает с него шапку, шарф, расстегивает куртку, в которой он все это время ходил и даже не подумал о том, что ему может быть жарко: для таких мыслей попусту не было места. — Держи, — говорит Намджун, протягивая ему конфету. — Начни ее сосать сразу после взлета, чтобы в ушах не закладывало. — А можно с другим вкусом? — спрашивает Хосок, смотря на конфету со вкусом лимона у себя в руках. Намджун достает из кармана пакетик с конфетами и отдает его Хосоку, который тут же перебирает их в поисках своего любимого вкуса, а когда находит, передает пакет дальше. Юнги выбирает ту, что оставил Хосок, а Намджун достает со вкусом яблока и убирает обратно к себе в карман. По уважительной просьбе борт-проводниц Намджун помогает Хосоку застегнуть ремень безопасности и застегивает свой, опираясь сразу после на спинку и закрывая глаза, не желая смотреть на большое количество людей и на весь салон самолета в принципе, потому все, каждая здешняя деталь напоминает ему, что они делают на самом деле и ради чего все это. Ради того, чтобы Сокджину там, далеко, было спокойнее? Или ради себя, чтобы воспоминания и прошлое не били так сильно в лицо? Или, может, это не ради чего-то или кого-то, а просто так. И, может быть, побег никому лучше, особенно им, не сделает. Но думать об этом уже нет времени. Они сделали свой выбор, Намджун сделал свой выбор, и идти назад, возвращаться туда, где столько времени было тепло и просто хорошо, уже поздно. Самолет выезжает на взлетную полосу, разгоняется и, оторвавшись от земли, сразу же устремляется вверх, в облакам, к Сокджину, к Хосоку, к Тэхену, к Юнги и к Намджуну тоже. Все пассажиры хлопают в ладоши, выражая признательность пилотам за то, что они без происшествий подняли их над землей, и снова во всем салоне наступает тишина. А Намджун, до этого закрывший глаза, пытается всеми силами сделать вид, что он больше не скучает. Намджун скучает. Скучает очень сильно. Но сейчас уже слишком поздно.***
Одному тяжело. Тэхен не помнит, когда в последний раз ел, не помнит, когда в последний раз спал, не помнит, когда в последний раз делал хоть что-то, помимо лежания на мятой кровати в позе эмбриона. Тэхен не помнит ничего совершенно. И даже прошлое, которое он так боялся и потому так сильно не хотел отпускать, сейчас в его мыслях очень размытое и неточное, будто бы не он сам проживал это, а просто где-то увидел мельком, прочитал, услышал. Будто каждый день из прошлого, приносимый хоть что-то, помимо вечного холода, просто стерся с лица земли, а Тэхен просто сумасшедший, который решил, что счастье в его жизни — реальность. Счастье никогда не было его. Ни когда он ничего рядом с собой не видел и потому не ценил, ни после, когда захотелось дать чему-то шанс, а оно просто исчезло из его жизни, не оставляя после себя никаких следов совершенно. Тэхен чувствует, как раскалывается на две части его голова, в которой он не может собраться с мыслями, и только и может, что лежать, обнимая свои колени, и молча ждать, когда все закончится. Но Тэхен уверен, что разделит их только смерть. До этого Тэхен ни разу не задумывался о самоубийстве. Сейчас, когда рядом никого, даже Чонгука, которого почему-то очень сильно хочется обнять (наверное, один из симптомов болезни), эти мысли не дают покоя. Он представляет, как лежит, истекая кровью, и не делает ничего абсолютно ради того, что остановить ее; он представляет, как забирается на самый верх и, закрыв глаза и раскинув руки, падает вниз, туда, откуда выбрался. Эти мысли похожи на навязчивые, они не покидают, когда хочется отвлечься, а только еще сильнее вгрызаются в тело, подобно пираньям. Тэхен сходит с ума и хочет лишить самого себя головы, чтобы она больше не подкидывала образы, заставляющие его дрожать от страха. Тэхен укрывается плотнее одеялом, кладет на голову подушку и с силой придавливает ее, чтобы не слышать, как громки его мысли сейчас, чтобы голос внутри заткнулся и перестал напоминать ему, полностью разбитому и уничтоженному, что он успел потерять за свои годы жизни, сколько всего не сделал, когда была возможность, и как сильно сейчас он жалеет о каждый той секунде, которую пустил впустую просто потому, что боялся поверить. Хочется перекричать собственные мысли. Хочется кричать до тех пор, пока голос не сорвется. Хочется, чтобы каждый, кто находится в этом чертовом городе почувствовал, как это тяжело — терять кого-то после стольких лет. Чтобы каждый, кто только подумал бы встать на его место и попытаться понять, как ему тяжело сейчас, понял, что себе дороже прямо сейчас проявлять эмпатию. Тэхену хочется быть услышанным. Чтобы кто-нибудь хоть раз в жизни выслушал то, каким тяжелым грузом у него на плечах он наделен. Хочется простого человеческого «высказаться», чтобы вырвать вместе с корнем все, что так пристало к телу, и чтобы оно больше не появлялось, не ныло, не болело, не обжигало одним только фактом, что оно есть. Хочется всему миру поведать о том, как это тяжело — из-за какой-то метки, которая сейчас кровоточит сильнее обычного, мучаться так сильно. Из-за одной лишь меткой, которая наделила его титулом «Не такой, как все» и бросила его к стае бешеных собак, которые прикинулись обществом, не принимающих таких, кто не как они. Тэхен от отчаяния уже не знает, что с собой сделать. Он ворочается на кровати, пачкаясь в крови, он сгибается напополам от боли, он готов вырвать голыми руками свои волосы. Все: от кончиков пальцев ног до кончиков волос пронизано болью, которая не намерена убивать — ее целью является заставить кого-то страдать еще сильнее. И жертвой пал Тэхен, который всю свою жизнь мечтал об одном: быть в спокойствии, а в итоге ему подкинули людей, которые обнимали его очень крепко, а Тэхен лишь прикрывал спину, чтобы в нее не всадили нож. А когда его собственные руки обняли в ответ, нож моментально пробил собой все тело. Он переворачивается на другой бок, проверяет сообщения и звонки на телефоне, но никто не писал и никто не звонил. После разговора с Чимином внутри остался осадок, который не то толкает вперед, не то тянет за собой вниз. Ему сложно представить, что на самом деле они братья, ему сложно поверить в то, что столько времени он думал, что болен чужим любимым человеком, а в итоге оказалось, что все это было одним сплошным недопонимаем. И Чонгук, чьи губы продолжают ощущаться на его собственных, тоже недопонимание. И каждый их взгляд, каждое невесомое касание, каждое слово — все сплошное недопонимание. Не этого Тэхен хотел, но так сложно унять в руках дрожь, когда в памяти всплывает чужое лицо, чужая улыбка, а чужой голос бьет по ушам наравне с мыслями, медленно и очень мучительно убивающими. Чонгука хочется забыть как страшный сон. Забыть, как Тэхен дрожал под ним, забыть каждый пойманный им вздох, забыть каждую минуту, секунду, когда он был рядом. А еще забыть Сокджина, которого с ним больше нет. Сокджина, которого Тэхен любит до сих пор, Сокджина, который где-то внутри скребется, напоминая о себе, Сокджина, который умер, но который почему-то продолжает вызывать слезы. Нет, Тэхен не плачет. Тэхен давится собственными слезами. Задыхается, пытается найти выход, но ничего не выходит, все просто рушится, рушится, рушится, и Тэхену так больно находиться в самом эпицентре событий. Еще больнее от осознания, что он остался один. Снова. Тэхен быстро вскакивает с постели, надевает куртку и ботинки, укутывается в прощальный подарок Тэхи и, выбежав из комнаты и быстро спустившись по лестнице, оставляя ключ от номера на ресепшене, выходит на улицу, где из-за метели ничего не видно совершенно. Он ловит первое попавшееся такси, называет адрес своего дома и, закрыв глаза, пытается поверить в то, что еще не поздно все исправить. Хочется верить, что этот рывок станет решающим. Хочется верить, что когда он забежит в квартиру, его встретит Намджун, Хосок, Юнги, Куки. И Сокджин. Сокджин, по которому Тэхен скучает, Сокджин, которого хочется увидеть, Сокджин, стряпню которого хочется попробовать еще раз и быть уверенным, что это — не последнее, что осталось. Хочется вернуться к тому, от чего так глупо и остервенело бежал прочь, хочется попытаться сначала, хочется вернуть все то, что было так беспечно потеряно. Хочется просто показать, доказать им всем, что Тэхен еще может. Но когда такси останавливается и Тэхен, расплатившись за проезд, забегает в спешке в квартиру, он там ничего и никого не видит. Половина вещей пропала, а когда Тэхен, несколько раз позвав хоть кого-нибудь по имени, понимает, что в доме не осталось даже Куки, медленно садится на пол около входной двери и пытается удержаться на этой грани. Они уехали. Тэхен снова остался один. Снова. Тэхена бьет паническая атака. Он глотает жадными порциями воздух, пытается утихомирить нарастающий внутри страх, который упирается в глотку, но не получается, и вместе со слезами и криком вырывается все наружу, вымещаясь на предметах вокруг. Тэхен ослабшими в миг руками колотит по полу, по стене, по стоящей напротив него тумбочке и пытается дышать спокойнее, но не выходит, сколько ни старайся, а голова тем временем кружится все сильнее, тошнота подступает к горлу все отчаяннее, намереваясь высвободить вместе с собой все то, чем так Тэхен слепо дорожил и во что так верил. Все будто бы хочет сбежать из этого тела, что стало одной большой ловушкой, капканом, который все давит, давит, давит, грозясь вот-вот раздавить, стереть в порошок. Тэхен цепляется руками за вещи вокруг, поднимается на ноги и, вытирая слезы с лица, что неукротимым водопадом льются из глаз, поднимается быстрым шагом наверх. Он проходит мимо своей комнаты, заглядывает в ванную, где не осталось ничего, кроме его вещей, заходит в комнату Намджуна, где только мебель старая и его аккуратно заправленная постель, а еще настежь открытое окно, выбегает обратно, борясь с чувством удушения, и заглядывает в комнату к Хосоку, которого обещал защищать, а в итоге которого так беспечно и так глупо потерял. Тэхен заходит в последнюю комнату, к Сокджину, и видит, что все вещи на месте: его книги аккуратно выставлены на полке, вся одежда убрана в шкаф, все вещи разложены по своим местам. Все убрано, кроме кровати, на которую Тэхен ложится с дрожащими ногами и пытается собраться с силами и успокоиться. Он снова все потерял. Эта мысль с треском разбивается, осколками впиваясь в тело. Тэхен не хочет, Тэхен категорически против принимать это за истину. Он не мог в один момент все потерять. Ни через столько лет, проведенных вместе. Тэхен не мог все это пропустить мимо себя, он не мог забыть каждый проведенный с ними день вместе, он не мог так легко вернуться к чувству вечного одиночества, что кошками скреблось под сердцем. Он просто не мог все потерять. Тэхен вспоминает, как затевалась его ссора с Намджуном, помнит каждое слово, которое слетело с его губ, но не может вспомнить ни одно слово Намджуна, а еще Юнги, который сидел рядом, и Хосока, который в тот момент был на втором этаже, лежал на его кровати и боролся с бессонницей, а еще ждал, когда вернется Тэхен и снова обнимет его, как не обнимал никто другой, прижмет ближе к себе, зароется пальцами в волосы и снова ощущение, что все осталось позади и сейчас важен только этот миг, вернется. Но Хосока нет здесь и он вряд ли сейчас вообще на территории страны. А еще нет Намджуна, который всегда ужинал вместе с ним и не задавал вопросов, на которые у Тэхена не было ответов. А еще Юнги, который в прошлый раз пришел и помог ему подняться на ноги, а потом сидел, пытаясь понять, пытаясь догадаться, что такого страшного произошло, а Тэхен только отворачивался, не желая говорить о том, что внутри, вслух. Сейчас их нет. Дом полностью опустел. Тэхен крепче обнимает чужую подушку, утыкаясь в нее носом и она тут же намокает от чужих слез, которые Тэхен прямо сейчас не может контролировать. Он рыдает, как маленькое дитя, упавшее на огромной скорости на асфальт и повредившее колено, больше заходясь в плаче из-за того, что родителей и их предупреждения не послушал. Тэхен чувствует себя примерно также, только вместо ободранной в кровь коленки — растоптанное сердце, а вместо родителей — одиночество. Он достает из кармана телефон, разблокировывает Намджуна и, набрав его номер, подносит к уху, надеясь услышать: « — Привет» и « — Да, мы в аэропорту, и ты можешь приехать», а потом они бы вместе посмеялись из-за того, что случилось, и вернулись бы сюда. Тэхен помог бы им разложить обратно вещи, навести порядок, а потом, когда уже будет очень поздно, они откроют бутылку любимого Джека Дэниэлса и, обсудив все произошедшее, со спокойной душой лягут спать, и Тэхен снова обнимет Хосока, которому от объятий легче не становится, но которые так приятно ощущать на себе. Но голос на той стороне лишь говорит: — Абонент недоступен, — каждым словом разрывая органы. Тэхен без них не справится./flashback/
Сокджин стоит около обрыва, крича что-то стоящим внизу Намджуну и Юнги, но они очень плохо его слышат, пока Тэхен бегает всем за напитками. — Зачем ты туда пошел, если тебе страшно? — кричит ему Намджун, делая из ладони козырек и защищая глаза от яркого солнца. — Чтобы доказать вам и себе, что я могу. — Ты уже стар для такого, спускайся, — пришла очередь Юнги кричать ему. Прыгать в воду с такой высоты страшно. У Сокджина трясутся ноги, он постоянно отходит на шаг назад, но потом возвращается, крича еще сильнее и показывая всем, что даже если страшно — он не сдастся. — Он все еще не прыгнул? — спрашивает Тэхен, протягивая Хосоку, который не может перестать смеяться из-за Сокджина, сок, а Юнги и Намджуну коктейль с текилой. — Как видишь, — тянет Намджун, глядя на Сокджина, который медленно подходит впритык и, вытянувшись вперед, заглядывает в воду, ожидая увидеть там либо скалы, либо акул, которых он боится больше скал, но там нет ничего, кроме бездонного, кажется, дна. — А там точно нет акул? — спрашивает Сокджин у Намджуна, который бьет себя ладонью по лбу от безысходности. — Остальные же прыгнули как-то и никто их не съел. Сокджин сам себе кивает несколько раз, а потом, закрыв глаза и задержав дыхание, с разбегу прыгает в море, наслаждаясь ее прохладой. Ему, кажется, все посетители пляжа хлопали стоя./end off flashback/
Вспоминать о том, как хорошо было тогда отдыхать на море, вспоминать каждую деталь, каждый день, каждый час по отдельности, наполненный чем-то доселе сильным и невозможно хорошим, что согревало, даже если было очень холодно — тяжело. Сейчас, когда Тэхен лежит, свернувшись в клубочек, и пытается унять в теле дрожь, это лишь подливает масла в огонь, заставляя в панике оборачиваться каждый раз назад и с недоверием всматриваться, ожидая, когда наконец-то отпустит. Но не отпускает ни через минуту, ни через две, и даже когда Тэхен заходит в диалог с Чонгуком и перечитывает его сообщения — ничего не помогает. Мертвой хваткой вцепилось в горло, разрывая кожу и каждую венку, чтобы дышать было невыносимо. Тэхен задыхается. Он пачкается в собственной крови, в собственных слезах, пытается смыть, стереть все с себя, но метка на запястье лишь болит еще сильнее, не давая крови остановиться. Тэхен вскакивает с места, забегает в ванную, достает аптечку с верхней полки и, выливая полбутылки перекиси себе на руку, заматывает ее быстро и очень неаккуратно бинтом, который тут же приобретает красный оттенок. Повязка держится очень слабо и все, что у Тэхена получается, это лишь крепче держать ее второй рукой, не позволяя спадывать. Кровь просачивается и течет по руке вниз, капая на пол, и Тэхен смотрит на все происходящее с ним с безнадежностью в глазах, останавливаясь на своем опухшем и красном лице, по щекам которого стекают слезы. Тэхен думает, что лучше сейчас просто умереть и больше никогда ничего не чувствовать. Он, как и раньше, выключает в ванной свет, закрывает двери, будто он и не один в квартире и, прижав к себе ноги и уткнувшись носом в колени, продолжает лишь беззвучно плакать, пытаясь перестать слышать голоса с первого этажа, которые доносятся до него очень отчетливо и которые так хочется прямо сейчас перестать слышать, но они не позволяют сконцентрироваться на чем-то другом, они не позволяют отвлечься, они лишь заставляют все время быть с ними и мучаться от невозможности прикоснуться еще раз. Тэхен все готов отдать, все что имеет, каждую эмоцию, мысль, все чувства, лишь бы этот мир позволил еще раз увидеться с ними. Но мир сказал Тэхену, который не готов признавать это, нет. И все, на что сейчас хватает сил, это лишь достать телефон, набрать номер Чонгука и, когда ему ответят, что он может оставить голосовое сообщение, дрожащим голос произнести: — Мне так тяжело, Чонгук. И выключить телефон.