В их тела вгрызаются пираньи

В таком состоянии на учебу идти не хочется. И не можется тоже. Тэхен всю ночь проспал на кровати Сокджина, крепко обнимая то, что от него осталось, то, что насквозь пропитано его запахом, то, что заставляет сильнее органы внутри скручиваться. Он буквально отдирает себя от постели и плетется в ванную комнату, думая о том, что давно ему не было так тяжело вставать с постели. Он отвык от тех дней, когда повседневные вещи были в тягость, но сейчас, когда, кажется, вся печаль и грусть мира овладела им, он может снова вернуться туда, откуда бежал. Тэхен кое-как чистит зубы, умывает лицо, но сил на то, чтобы принять освежающий душ, у него попусту не остается. Он спускается вниз, на первый этаж, по лестнице, крепко сжимая в ладони перила и боясь сорваться и упасть вниз, а когда доходит до самого конца — с облегчением вздыхает, потому что ему удалось преодолеть лестничный проем. Он включает чайник, засыпает кофе в кружку и, обернувшись и оперевшись спиной о кухонную тумбочку, замечает лежащий на столе конверт, а рядом с ним записку. Вчера, когда он осматривал всю квартиру, надеясь найти хоть что-нибудь, он ее не заметил. Так спешил найти что-то большое, что на маленькое его просто не хватило. Пока вода греется в чайнике, Тэхен дрожащими руками берет записку, прикрепленную к конверту и, узнав подчерк Намджуна, начинает читать: «Я не знаю, что должен сказать. И не знаю, что должен делать. До отлета самолета осталось два с половиной часа. В конверте ты найдешь деньги, а в Калифорнии — нас.» Слезы, капающие с лица, попадают прямо на слова, и из-за влаги они растекаются и размазываются. Они действительно улетели, оставляя его здесь. Они ушли после обещаний никуда не уходить. Они просто исчезли из его жизни так, будто никогда в ней и не были, не оставляя на память ничего, кроме маленькой записки и конверта с деньгами. Тэхен аккуратно кладет записку на стол и, вскрыв конверт, считает купюры, которые ему оставил Намджун. Он не уверен, насколько примерно ему этого хватит, и не уверен в том, правильно ли будет купить на эти деньги билет до Калифорнии и полететь к ним. Если вчера Тэхен еще думал, что может успеть и поговорить с ними, то сейчас, после тяжелой ночи с интервальным сном, он думает, что лететь сейчас к ним или как-то по другому устанавливать контакт — лишнее. Тэхен понимает, что все произошедшее — последствия их выбора, но так тяжело принять и признать свое поражение перед прошлым, которое не отпускает, но и вернуть себя не позволяет, оставляя возможность лишь на пустое сожаление всего, что сказал, всего, что сделал, и всего, чего не сказал и не сделал тоже. Тэхен жалеет? Да, безусловно. Тэхену больно? Прямо в яблочко. Тэхен все еще хочет отдать все, что имеет, ради того, чтобы вернуться назад? Немного не то. Тэхен просто хочет нормально и по-человечески попрощаться? Да. Он не уверен, что ему или им сейчас нужны они сами, не уверен, что именно в Намджуне он сейчас нуждается, или в Юнги, или в Хосоке, потому что все они давно перестали быть теми, кого он действительно и всем сердцем любил: Хосока, который любит всегда улыбаться, Юнги, у которого обычно рот не закрывается ни на секунду, Намджуна, который всегда был на стороне Тэхена и, если что, советоваться шел всегда к нему. От Тэхена из прошлого ничего не осталось тоже. Пустая оболочка, наполненная воздухом, чтобы снаружи выглядела как что-то цельное, лицо, полностью разбитое и с хорошо заметными скулами, действия, которые раньше хоть как-то походили на действия живого человека, который, пусть ему и больно, продолжает идти вперед. Они уже не те, в ком нуждались, они не те, кого любили, они не те, кого хотелось видеть каждый день. Они все встали друг к другу спиной, не оборачиваясь назад посмотреть, не обернулся ли кто-то; они создали вокруг себя огромную пропасть, такую же пустую, как они, и теперь сами боятся ее преодолеть — то, что создали они собственными руками, их же и погубит. Признаваться в ошибках уже поздно: Калифорния не примет тех, кто продолжает сбегать в прошлое, а Сеул отвернется от того, кто один на один остался со своими мыслями. И эти года, которые они провели вместе, тоже стали абсолютно пустыми. Будто и не было их вовсе, будто бы все то, что осталось там, стерлось из их памяти, словно воспоминания кто-то подменил, заставил думать, что этого не было и не будет никогда их. Кто-то, у кого в руках власти слишком много. Тэхен убирает куда подальше конверт с деньгами, сгибает записку и, спрятав ее в карман как то, что лучше сохранить, потому что не знает он, когда еще сможет с ними встретиться, наливает себе в кружку кипяток, разбавляет молоком и понимает, что теперь ни Сокджин, ни Намджун больше никогда не попросят его сбегать до магазина и купить что-нибудь. Теперь придется делать все самому. Тэхен садится за свое место с огромными синяками и мешками под глазами, делает маленький глоток кофе и, поставив кружку на стол, поднимает взгляд и смотрит на пустые места. Он ждет, когда кто-то спустится. Ждет, когда выпадет возможность пожелать доброго утра. Ждет, когда Сокджин, прежде чем скрыться в ванной, попросит приготовить и ему кофе. Ждет, когда спустившийся следом Намджун сядет за свое место, и Тэхен придвинет к нему кружку с бодрящим горячим напитком, а потом примется выслушивать его ворчание по поводу того, что он опять проснулся позже всех и не успел закрыться в ванной комнате. А потом, когда довольный тем, что проснулся как всегда раньше, Сокджин спустится к ним, они втроем вместе позавтракают и каждый, за исключением Тэхена, которому говорить не о чем, расскажут о том, что будут сегодня делать. Но никто не спускается. Тэхен сидит один на кухне с выключенным светом, пьет не торопясь кофе и тихо плачет. Он один. Он действительно остался совершенно один. Больше никакой Намджун не спустится вниз и не составит ему компанию, больше никакой Сокджин не попросит его приготовить кофе, больше никакой Юнги не затеет с ним спор на абсолютно любую тему, больше никакой Хосок, устало потирающий глаза, не спросит у Тэхена, как ему спалось, а потом не расскажет свой очередной бредовый сон. Больше никто и никогда не составит ему компанию за этим столом. Тэхен остался один. Один. Один. Слезы больше не текут по щекам и Тэхен думает, что они закончились. Но губы продолжают дрожать, а сердце все сильнее и все громче бьется в груди. Боль не отпускает, боль тенью расползается по телу и, устроив ладонь на горле, со всей силы его сжимает. Тэхен давится кофе, откашливается пару раз и понимает, что больше никто, как раньше, не постучит его по спине и не спросит, как он себя чувствует. Никто. Никогда. Тэхен остался один. Это первое в его жизни утро, когда в этом доме он завтракает в одиночестве. Он моет за собой кружку, стараясь не думать о том, что всегда по утрам мыл посуду за всеми, а сейчас приходится только за собой, выходит из кухни, поднимаясь по лестнице и понимая, что больше никогда ни с кем не столкнется на ней случайно, заходит в свою комнату, понимая, что больше не увидит лежащего на его кровати Хосока, собирает сумку, понимая, что больше Намджун не заглянет к нему и не напомнит, что сегодня у него пара с ним, неспеша одевается, понимая, что больше никогда Сокджин не скажет ему погладить рубашку, потому что она вся мятая, спускается обратно вниз, оставляя у двери свою сумку и понимая, что больше никогда Хосок не скажет ему, что будет ждать его возвращения. И уходит он с пониманием того, что больше никто и никогда его здесь ждать не будет. Только одиночество. Тэхен укутывается плотнее в шарф, который пахнет Тэхи, и подходит к остановке. Знакомая женщина желает ему доброго утра и удачи на учебе и Тэхен, прикусив губу так, чтобы никто не видел, кивает ей в знак благодарности и садится в автобус, где уже знакомая для него кондукторша принимает у него деньги за проезд и, протянув билет, улыбается так, как улыбалась всегда. Хоть что-то осталось прежним. Он садится на единственное свободное в автобусе место, сжимает в кулаке билет, обнимая сумку и, оперевшись головой об окно, следит за тем, как падает снег огромными хлопьями на землю, а автобус проносится мимо них на большой скорости. Тэхен провожает взглядом дома, магазины, людей, и пытается не думать о том, что в университете ему не с кем будет поговорить, что после пар ему не к кому будет спешить домой, что ночью никто больше не пожелает ему спокойной ночи, а следующим днем доброго утра. Больше этого никогда не будет. Всю дорогу от дома до университета Тэхен думает о том, что потерял: перечисляет каждую деталь, каждой мелочи приравнивает важность вселенского масштаба, на каждый пустяковый случай находит миллион причин. И так тяжело, так больно осознавать, что все, к чему ты так сильно привязался, сейчас от тебя в десятках тысяч километрах, а ты сидишь тут, в этом грязном и пыльном автобусе, дышишь одним воздухом с десяток чужих людей и только думаешь о том, что теперь каждый день будет повторением предыдущего: не будет больше разговоров по утрам, будет только Тэхен, сидящий на своем месте, держащий обеими руками кружку кофе и смотрящий в пустоту; не будет больше посиделок поздней ночью, когда не удается уснуть, и все происходящее в мире будто бы становится на капельку чудеснее, — будет только Тэхен, лежащий на кровати Сокджина и смотрящий в потолок, позволяя боли отравлять весь организм. Когда автобус останавливается на нужной ему остановке, Тэхен не сразу понимает, что приехал. Он отрывает через силу взгляд от окна и, соскочив с места, расталкивает людей у самого входа, выбегая на улицу. За спиной слышится чужое недовольное ворчание, но все, что может Тэхен, это виновато опустить на свои ноги взгляд, надеясь, что этого хватит. Он идет следом за группой своих одногруппников, проходит мимо них, когда те останавливаются и, сказав ему привет, получают в ответ взгляд какой-то слишком потерянный и обреченный. Тэхен не сразу понимает, что обращается к нему, и только спустя пару секунд, когда к нему подбегает один из той компании и спрашивает, все ли нормально, Тэхен лишь кивает головой, мол, да, все нормально, а сам прикусывает внутреннюю сторону щеки, сдерживая слезы. Нужно вести себя, как обычно. Так, как вел он себя до их уезда. Так, как вел себя все то время, когда они были с ним рядом. Не смотреть кому-то в глаза, не издавать лишних звуков, не разговаривать, не подавать признаков присутствия. Просто быть, как если бы его не было, не совать нос не в свое дело и в любой движухе оставаться в тени. И так бы, наверное, продолжалось всегда. Но Чимин, с которым он случайно сталкивается в коридоре и который ничего, кроме какой-то виноватой улыбки, не дает, думает на этот счет иначе. Чимин, чье сердце в груди давно перестало биться, хочет, чтобы Тэхена наконец-то заметили. И именно поэтому, когда они встречаются во второй раз уже в аудитории, где раньше преподавал Намджун, Чимин, оторвавшись от своих друзей, поднимается на самый верх и садится рядом с Тэхеном, пытаясь завязать диалог, перечисляя в голове сотни фраз, какие можно было бы сказать, но сил на то, чтобы что-то сделать, кажется, просто не осталось. У Тэхена тоже. — Я слышал, что профессор Ким уволился. — Да. — Жаль, что мы так и не успели сдать ему проект. — Да. На большее Тэхена не хватает. Чимина, у которого внутри все мертвым стало, не хватает тоже. Он до крови прокусывает губу, когда чувствует на себе взгляд Тэхена, и может только выдавить измученную и очень уставшую улыбку, которую Тэхен поймет без лишних слов и без лишних действий. Он понимает прекрасно, какого это — когда тебе больно, но нужно делать вид, что боль эта под контролем. Понимает прекрасно и именно поэтому не задает никаких вопросов, не стремится как-то продолжить диалог, не стремится как-то помочь. Ему самому нужна помощь, а Чимин, который сейчас так сильно напоминает Чонгука, просто бы отказался. Но Чимин, если честно, сам не знает, чего хочет и чего ожидает. Не продолжения разговора точно, но и в тишине ему сидеть не хочется, а как-то вывести на нормальную беседу не получается, сколько бы он не старался и сколько бы не перечислял в голове вариантов. Между ними сейчас слова — лишнее. Тэхен это понимает прекрасно и впервые чувствует благодарность по отношению к Чимину, который до этого помогал завести диалог, а сейчас не предпринимает никаких попыток: только молчит, и молчание это трудно назвать напряженным. Скорее оно очень спокойное и расслабленное, и они тоже хотят выглядеть спокойными и расслабленными, а не сильно встревоженными из-за мясорубки внутри. Но Чимин понимает, что нужно попытаться быть сильнее этого. Попытаться как-то отпустить, оторвать, выбросить куда-то очень далеко, чтобы никто не смог найти. Это отравляет, это убивает, с этим нужно смириться и продолжить жить дальше, но так тяжело держать себя в руках, когда осознание всего происходящего с силой бьет в живот, заставляя задыхаться и корчиться от боли. — Как дела с Чонгуком? Чимин не хотел задавать этот вопрос. Тэхен не хотел слышать этот вопрос. Но все пошло по наклонной. Тэхен не знает, что отвечать. Чимин не знает, что готов услышать. Тэхен думает, что можно сказать правду: они не общались очень давно, даже не переписывались, а единственное его голосовое сообщение так и висит непрочитанным. Чимин думает, что готов услышать правду: между ними все не так, как он на самом деле себе представлял, и что правда не такая болезненная, какой он ее ощущает. Но правда была, есть и будет всегда самым болезненным. Потому что сладкой бывает только ложь. А лжи им в жизни по горло хватило. Тэхен, так и не найдя, что ответить, только молча пожимает плечами и надеется, что этого Чимину хватит и он больше эту тему поднимать не станет. Да, Чимину этого хватило с головой. Что-то болезненно сжимает его горло и перекрывает доступ к кислороду, но перед Тэхеном хочется сделать вид, что с ним все нормально и он все тот же Чимин, который болтает, не закрывая рта, и который всегда знает, как вести монолог так, чтобы это походило на диалог. И Тэхен, если честно, хочет сейчас вернуть те моменты, когда Чимин не отходил от него ни на шаг и выглядел самым (почти) счастливым в его жизни. Хочет вернуться туда, откуда начал: где было все, кроме Чонгука, мысли о котором заставляют ноги подрагивать, как при ознобе. Но у Тэхена нет температуры и других признаков болезни он тоже не наблюдает: лишь иногда пальцы судорогой сводит, а сердце начинает неестественно быстро биться в груди. Больше ничего. Но когда Чимин, с виду такой нормальный, а на деле полностью разбитый, спрашивает у Тэхена, как дела с Чонгуком, в голове ничего, кроме их поцелуя, не возникает. Во рту осталось ощущение чужого языка, на губах осталось чужое прикосновение, а мысли о том, куда это все завело их в итоге заставляет щеки вспыхнуть алым пламенем. И Чимин видит все, Чимин все прекрасно понимает, и именно поэтому, когда Чонгук позвонил ему и сказал, что нашел того, кого столько лет пытался безуспешно найти, его сердце с треском разорвало на части. Отпускать Чонгука не хочется. Но они — по разные стороны баррикад. И вместе им быть не суждено. И никакая любовь, никакие обещания, никакое время не позволит. Чимин принял, но не смирился, и поэтому так чертовски больно видеть реакцию Тэхена, когда он поднимает тему о Чонгуке. Так тяжело осознавать, что человек, которым ты болен больше всего на свете, точно также болен не тобой. Тэхеном. Нет, Чимин не станет закатывать истерики, не станет обвинять кого-то в чем-то. Он изначально понимал, что болезнь эта ни к чему не приведет, изначально понимал, что Чонгук не был и не будет его. Он знал, на что шел, когда позволил этому усилиться, и сейчас, сидя перед тем, что в его руках разрушилось, но что так сильно хотелось сохранить на подольше, он понимает, что все, мягко говоря, проебал. Но сейчас менять что-то уже поздно. Сейчас пора сконцентрироваться на том, что происходит: на вошедшем в аудиторию после звонка преподавателе, на его приветствии с новыми для него студентами, на то, как он будет преподавать этот предмет и на то, чтобы ему понравиться, ведь без преподавательской любви на сессии будет очень тяжело. Чимин и Тэхен понимают это, когда обмениваются неловкими взглядами, а потом оба отводят их, обиженные и наполненные чувством вины, потому что из-за их собственного неумения бороться с болезнью пострадали не только они. Больше всего пострадал Чонгук, которого здесь нет и который, как думает Тэхен, находится непонятно где и даже не дает о себе знать. Просто исчез, оставляя этих двоих на съедение пираньям. А для Тэхена, если честно, идея умереть не кажется уже такой бредовой.

***

После пар Тэхен был готов увидеть кого угодно и что угодно. Но никак не Чонгука, который стоит, оперевшись о машину, и ждет кого-то. Тэхен надеется, что не его. Чимин, вышедший за ним следом, надеется на то же. Но Чонгук, который подходит к ним и, поздоровавшись с Чимином, просит Тэхена поехать с ним, думает иначе. Чимин с самой настоящей болью в глазах провожает удаляющиеся фигуры и, правда, очень сильно старается не завыть прямо сейчас на глазах у всех, кто привык видеть его улыбку. Надо держаться. До конца, раз уж начал играть роль сильного человека. Вытерпеть, как Чонгук уходит с Тэхеном, как помогает сесть ему в свою машину, как после отъезжает на какое-то расстояние и, так ничего и не сказав толком, не объяснив, куда пропал и почему так резко объявился, так еще и с просьбой проехать с ним. У Чимина дрожат пальцы, он со всей силы сжимает руку в кулак, впиваясь ногтями в тыльную сторону ладони, пока не пачкается в собственной крови. Осталось совсем немного. Только вытерпеть холод, вытерпеть снегопад, вытерпеть в миг замерзшее тело. Вытерпеть все, что так внезапно обрушилось, вытерпеть каждую мелочь и что-то размером со вселенную, возможно. Вытерпеть, потому что другого варианта просто нет. И Тэхен, который сидит в чужой машине и ничего не понимает, тоже думает, что просто обязан вытерпеть. Если одиночество сильнее, чем он, то общество с Чонгуком будет еще сложнее, и потому он просто обязан выстоять перед ним, не сломавшись. Но так трудно держать себя в руках, когда он сидит так близко и иногда, когда машина останавливается на красный свет, переводит на него взгляд, наполненный не то нежностью, не то болью, не то отрицанием всех вещей вокруг. Для Чонгука здесь и прямо сейчас существует лишь Тэхен, который сидит, молча уставившись на бардачок. Не Чимин, который вернулся к своим друзьям, продолжая делать вид, что он — в полном порядке. Только Тэхен, на которого приятно просто смотреть. Только Тэхен, которого Чонгук пытался найти так долго и которого наконец-то смог найти. Только Тэхен, к которому тянет, почему-то, с самого начала, когда только встретился с ним, когда только посмотрел в его глаза, наполненные страхом и болью; встретился глазами с человеком, который за свою жизнь перенес слишком многое. И продолжает это делать до сих пор. — Куда мы едем? — шепотом спрашивает Тэхен, когда Чонгук останавливается на очередном светофоре. Чонгук не отвечает. Думает, что еще слишком рано. Думает, что Тэхен прямо сейчас должен постараться привыкнуть к его компании и приготовиться выслушать огромную тираду, к которой Чонгук готовился несколько дней, репетируя у себя в голове варианты того, как бы помягче сказать, как бы поострее намекнуть, как бы заставить думать, что все в порядке и всему есть объяснения. Тэхен не уверен, что захочет об этом услышать, не уверен, что сможет полностью все принять, не уверен, что Чонгук, который смотрит слишком пристально, вызовет в нем чувство полного доверия. Но когда Тэхен поворачивается к нему лицом и, посмотрев в его глаза также пристально, как смотрит на него Чонгук, поджимает губы, он понимает, что сейчас, наверное, готов в этом взгляде утонуть. Первый раз он утонул там, когда они были у Чимина дома и готовили проект. Второй раз был, когда они сидели в кафе. Третий раз, когда Чонгук сидел в его гостиной на его диване в новый год. Четвертый раз сейчас. И из всех, пожалуй, самый чувственный. Разорвать эту тонкую связь между ними удается лишь водителю, который стоит позади них и очень агрессивно жмет на гудок, призывая Чонгука ехать, ведь давно уже горит зеленый свет. Но Чонгуку все равно на дорогу, на людей вокруг, на Чимина, который смаргивает слезы. Ему важен только Тэхен и то, что он сидит рядом с ним, не пытаясь куда-то убежать, не пытаясь что-то разузнать. Молча сидит и ждет, изредка поглядывая на Чонгука и задерживая взгляд на 5 секунд, изучая уже знакомые черты лица, изучая знакомые глаза, волосы, линию подбородка, по которой так хочется провести пальцами. Но, думает Тэхен, они сделали друг для друга за короткий промежуток времени слишком много. Нужно взять паузу. Чонгук не уверен, что хочет останавливаться на достигнутом. Наверное, ему больше хочется продолжить: целовать Тэхена до онемения губ, касаться до привыкания ощущения чужого тепла. Обнимать, когда будет слишком холодно, держать за руку, когда будет казаться, что все вокруг растворяется в пустоте. Разговаривать обо всем и молчать часами тоже, просто смотря на то, как мигают огни гирлянды. Чонгук не знает, как должен поступить, не знает, как сохранить это спокойствие, когда Тэхен сидит так близко и иногда переводит на него взгляд, задерживаясь на какое-то время, а потом с силой отрывая его, потому что тяжело вот так просто смотреть на Чонгука и при этом ничего не чувствовать. Очень тяжело. — Я хочу показать тебе кое-что, — говорит Чонгук, когда они сворачивают в сторону выезда из города. Комом в горле застревает ответ, который Тэхен тщетно пытается проглотить. Куда он его везет? Почему именно Тэхен? Почему именно сейчас? Ни на один из неозвученных вопросов не приходит ответ. Тэхен хочет попытаться понять все без слов. Уловить в мимолетных движениях ответ, уловить его во взгляде, в том, как Чонгук слегка прикусывает губу, в том, как он с силой жмет на педаль газа и аккуратно объезжает машины, плавно тормозя на поворотах. Пытается уловить во всем, что сейчас представляет Чонгук, ответ. Но он словно стал одной большой загадкой, которую решить очень сложно, но очень хочется. Ответ, кажется, под самым носом, но Тэхен продолжает глядеть сквозь него и гадать. — Может, ты уже расскажешь, что случилось? Чонгук не может. Не сейчас точно. Да, он сотни раз повторял в голове одно и тоже, сотни раз готовился к этому разговору, но когда Тэхен сидит так близко, все слова и все мысли в миг забываются, а чувства становятся только острее. Хочется, вместо слов, прикоснуться. Поцеловать. Обнять. Крепко взять за руку и пообещать никогда ее не отпускать. Хочется, чтобы доверился, чтобы убедился в нем и поверил, что все хорошо и рядом с Чонгуком не о чем беспокоиться. Но Тэхену тяжело просто взять и вот так довериться. Не после того, что ему пришлось перенести. — Они уехали. Все, что может сказать Тэхен, так и не получив ответ. Он ждет чего угодно. Слов поддержки, в которые не поверит, обещаний, которые не примет близко к сердцу, прикосновений, которые вызовут табун мурашек. Что угодно, кроме молчания: долгого, немного нудного и наполненного тайной и загадкой. Чонгук просто не знает, что сказать. Он прекрасно понимает, какого это — обретать и терять, знает этот вкус предательства во рту, знает, какого это — оставаться в одиночестве. Именно поэтому сейчас оставлять Тэхена не хочется. Попытаться быть рядом, не заставляя думать о лишнем, постараться протянуть руку помощи, не ожидая и не прося принять ее. Сделать хоть что-то, чтобы на душе просто стало легче, потому что своими глазами видеть, как крошится мир Тэхена, очень тяжело. И больно до невыносимости. — Ты успел с ними попрощаться? — Нет. Чонгуку больно. Больно потому, что сам к этим людям привязался за короткий промежуток времени. А еще больно потому, что больно Тэхену, и для того, чтобы увидеть, как давится он всеми происходящими вокруг событиями, не нужно иметь острое зрение. Достаточно лишь посмотреть на его лицо, искаженное в гримасе отчаяния, и понять, насколько все тяжело. Ведь в том, что близких людей больше нет рядом, нет ничего легкого абсолютно. — Мы почти приехали. Тэхен кивает несколько раз, выглядывая в окно и смотря на пейзаж. Они приехали на пляж, обрамленный скалами и горами. На одном из уступов виднеется маленький домик и Чонгук, свернув с главной дороги, едет прямо к нему, одной рукой только показывая в его сторону и тем самым намекая, что они едут туда. — Зачем? «Прошу, дай мне еще немного времени.» — Почему именно я, Чонгук? «Прошу, потерпи еще немного.» — Чонгук? Он давит на тормоз, паркует машину и, заглушив двигатель, так и остается сидеть в неподвижной позе, крепко сжимая руль в руках и пытаясь собраться. Рано или поздно это бы случилось, пытается успокоить себя Чонгук, рано или поздно этот разговор должен был состояться, и пусть лучше Чонгук напомнит ему обо всем, что Тэхен сам забыл, чем он будет мучить себя и его в нерешительности. Пусть лучше больно будет несколько минут, а потом, когда Тэхен все поймет и все вспомнит, станет чуточку легче. Пусть слова вгрызаются в тело, подобно пираньям, а все остальное решится само собой. Пусть это их обоих разрушит, уничтожит, сотрет в порошок. — Ты меня не помнишь, да? — спрашивает дрожащим голосом Чонгук, пытаясь проглотить ком в горле. — О чем ты? Конечно, Тэхен его не помнит. Забыл, хотя обещал, что никогда не забудет. — Куки. — Что с ним? «Не хочешь спросить, что со мной?» Чонгук делает три вдоха и чувствует, как дрожит все его тело. Страшно. А еще больно. А еще невыносимо тяжело. — Так ты называл меня в детстве, когда не мог выговорить мое имя.