О боли, её лечении, проливном дожде и о маленькой фигурке серебряной спящей змеи

Учеба накрывает с головой, и в ней Чимин и прячется от всего на свете: от одноклассников, жаждущих поболтать, от друзей, непонимающе смотрящих ему, уходящему домой раньше всех, в спину, от самого себя и мыслей в своей голове. Задвигает мальчика со змеиными глазами далеко-далеко в сердце, а маленькую фигурку змеи заталкивает в какую-то коробку и убирает на полку повыше, стараясь забыть. Достает иногда, конечно, когда вечера совсем уж холодные, а обида в горле совсем уж горькая, но это не важно. В первый год Чимин откровенно грустит, но ищет себя в другом – оценки растут с отменной силой, и он, получая теплой майской весной новенький протектор, нашитый на красную ткань, улыбается, завязывая его на шее. Помогает Тэхёну, своему новому, между прочим, сокоманднику, завязать свой протектор на лбу, обнимает Чонгука за плечо, стоя у Академии, и улыбается, глядя в объектив камеры, которую с собой, волоча по земле стойку для фотика, притащил Намджун-джонин, счастливый, фотографирующий закончивших обучение младших друзей. За его спиной, Хосок и Сокджин, уже чунины, корчат им рожи, чтобы фото получилось еще лучше, Акамару радостно прыгает, силясь поймать свой хвост, а Чимин улыбается, отвыкнув от этого ощущения, и глубоко вдыхает лето, наступившее уже на следующий день. Следующие два года летят быстро, мелькая вереницей бесконечных миссий, которым нет конца и края, над ухом свистят кунаи, неподалеку взрываются смертельно опасные печати, но Чимину всё равно – руки уже привычно гудят от заострившейся медчакры, застывшей скальпелями вокруг маленьких пальцев, вода из-за спины то хлещет потоками, то врезается в лица врагов сосульками и снежинками, снося с ног ураганом метели. Ему даже смотреть не надо, и иметь сенсорных способностей тоже, ведь спина Чонгука за его спиной крепкая, чересчур теплая, сильная, и в до автоматизма отработанный момент Чимин падает назад, в теплую, ставшую плотнее, дабы смягчить падение, воду, а над головой, щерясь смертью в чистом виде, пролетают разные виды оружия, ни в коем случае никогда не задевая своих, и всё, что Пак делает – улыбается, глядя в яркое синее небо, словно не было никогда мальчика со змеиными глазами, а фигурка в виде отдыхающей змеи не лежит у него во внутреннем кармане зеленого дутого жилета. В пятнадцать Чиминовых лет, пока он переписывает что-то из жутко древней книги, написанной еще во времена Хаширамы, не иначе, Цунаде смотрит на него с дивана, хмурясь и болтая саке в пиалке: - Любишь его. Она не спрашивает, и губы Пака трогает легкая улыбка – единственная, кому он рассказал совсем всё о ситуации с Юнги была его наставница, лучший медик всей планеты, Цунаде Сенджу, и сказать, что он любил её, это вообще ничего не сказать. Конечно, друзей он любил тоже, но почему-то сказать им упорно не мог, хоть и пытался отчаянно раз за разом. Цунаде же слушает его спокойно, кивает, и делает очередной глоток. - Любил. Раньше. Сейчас нет. - Ой, не надо мне тут, - женщина машет на него рукой, скидывая туфли и подгибая ноги под себя, и легкая печальная улыбка невольно трогает её губы, - у этого слова нет прошедшей формы. - Я же её только что сказал. - Её придумали трусы и те, кто любят врать сами себе. Чимин дуется, особенно жирно дописывая окончание слова «раздробленный», и, робко выдохнув, поднимает глаза на наставницу, спрашивая тихо, хотя, в библиотеке всё равно больше никого нет: - Я слышал… Слышал, что он занимается чем-то… Чем-то незаконным. Это правда? Сенджу машет рукой: - Не правда, слушай больше, что на улице говорят. Он делает тяжёлую, слышишь меня, тяжёлую работу, но ничего страшного в этом нет. Я бы даже сказала, что он… Больше учёный, чем боец. Она видит смятение и печаль на лице ученика, и вздыхает, подливая себе еще: - Да нормально у него всё! Лаборатория на окраине деревни, командует специальным отрядом особого назначения. Всё, ничего больше не скажу, придумал, засранец мелкий, у Хокаге секретную информацию вытягивать! В Чимина летит книжка, а он улыбается только, заправляя прядь розовых волос за ухо. На лбу Чимина в семнадцать лет расцветает бледно-фиолетовая печать Бьякуго, а в Конохе расцветает война, и всё вокруг, кажется, окрашено в красный и только в красный цвет. Их бросают прямо на передовую – во внезапно начавшемся открытом конфликте с Камнем каждый шиноби был на счету, и, оглядываясь на своих друзей, Чимин не может сказать, кто здесь был меньше всего к месту, хотя, времени особо думать нет, он только лечит-лечит-лечит, но вскоре бойцов становится меньше, и ему самому приходится выходить в поле. О, Боже. - Я не чувствую их, - задыхаясь, говорит Чонгук, впалыми глазами с темными кругами под ними глядя во внезапно посеревшее небо, - я не чувствую своих ног, Чимин. Чимин отчаянно кричит, концентрируя чакру в руках, и крик его сливается с гневным рёвом Тэхёна, в одиночку перешедшего в контратаку. Ким орет, поднимая руки к небу, и дождь лупит нещадно, заливается в глаза, нос и рот, и Чимину совершенно плевать, как сейчас себя ощущают враги, если даже он, союзник, чувствует боль в плечах от падения упругих капель, ему чертовски плевать, ведь его лучший друг сейчас не чувствует ничего. - Чакра, - стонет Чимин, ощущая себя выжатым до последнего, и печать на его лбу бледная-бледная, он весь дрожит, - мне нужна чакра! Хосок кидается было к нему, протягивая руку, силясь дать, сколько может, но, вскрикнув, падает рядом, и Чимин с закипающей внутри яростью видит рукоять куная, торчащую сзади из плеча друга. Группа шиноби под предводительством Намджуна бросается в контратаку на помощь Тэхёну, вокруг которого уже воет самая настоящая, рычащая стужей вьюга, а Чимин плачет, ощущая, как слезы смешиваются с каплями дождя, протягивая вторую дрожащую руку в сторону стремительно бледнеющего Хосока, вытаскивая кунай и начиная лечить из последних сил. Сокджин падает перед ним на колени, и Чимин знает, что у того чакры осталось – крупичка, ведь он не смог даже заметить тот большой отряд, напавший на них сейчас. Светлые волосы липнут к красивому, перекошенному от страха лицу, и всё, что может делать сенсор – лишь смотреть, как черные витки Бьякуго в последний раз обвивают лицо и тело Чимина, отдавая последние накопленные запасы чакры, и затем печать бледнеет так, что ее почти не видно, а всё, на что хватает Пака – лишь немного остановить кровотечение из плеча Хосока, а о распоротом животе и раздробленном позвоночнике Чонгука вообще речи нет. Это конец. - Они… - задыхается медик, ощущая, что руки над друзьями сводит судорогой, и он дрожит крупно, словно бьют током, пока Сокджин закрывает рот рукой, неверяще мотая головой, - Я… Это похоже на сотни десятков, тысяч ледяных иголок, впивающихся в кожу. Словно их втыкают насильно, грубо и быстро, но глубоко, без единого шанса на то, чтобы их вытащить, и Чимин на мгновение думает что потеряет сознание, но через секунду выпрямляет спину, сцепляя зубы, терпеливо принимая чужую, болезненную и колючую чакру, несмотря на мучительные ощущения во всем теле чувствуя, как с чужой чакрой возвращается и сила. Чимин знает – сегодня под его руками никто не умрёт. Когда плечо Хосока залатано, и сам собачник передан в руки Сокджина, пришедшего в себя и накладывающего повязку, Чимин переключает все силы на Чонгука, сращивая позвоночник и плоть аккуратно, быстро, и несмотря на то, что его всего колотит от холода, пот выступает на его лбу и шее, почти мгновенно смываемый дождём. Он поворачивает голову в бок, туда, откуда пришла чакра, надеясь лишь на миг увидеть того шиноби, что поделился с ним… И видит его - внезапно сильно повзрослевшего мальчика со змеиными глазами, призванными из длинных рукавов змеями убивающего на ходу сразу двоих врагов, застывающего на месте, замечающего, что Чимин смотрит на него. Всё длится лишь секунду, две, не более, и его уже там нет, а Чимин снова с кровью Чонгука на руках, с его умиравшим пару минут назад телом, снова на поле боя, там, где на собственные чувства глубоко наплевать. Его не ранили сегодня ни разу, но в груди, кажется, явно что-то кровоточит. Дождь прекращается, и на небе снова появляется солнце. Чонгук хватает его за запястье, заблестевшими, усталыми, но ожившими глазами улыбаясь, а Чимин лишь слабо вздергивает уголки губ в ответ, отключаясь мгновенно, падая в чьи-то руки сзади. Устал. Он очень, очень устал.