О боли, её лечении, проливном дожде и о маленькой фигурке серебряной спящей змеи

В доме приятно пахнет яблоками, которые Юнги собрал вчера, в четверг вечером, воодушевленный весьма хорошей погодой, совсем уж слабой и терпимой болью в спине, ну и, на самом деле, думающий о том, что нужно как-то оживить свое унылое жилище к завтрашнему приходу Чимина. Из-за участившихся в последнее время дождей чертовы плоды растут, как на дрожжах, и Мин, окидывая гордым взглядом плетеную корзину, наполненную фруктами, собранными им самим (чакрой пользовался, как мог, если уж откровенничать), улыбается отчего-то самым краешком губ. Берёт яблоко, с одной стороны зелёное, на другом бочку отдающее нежно-розовым, и ощущает себя идиотом, полным идиотом, прижимаясь к прохладной кожице губами, не кусая, просто наслаждаясь запахом. Чёрт его знает, что происходит, Юнги сам не знает. До определённого момента его жизнь была практически размеренной – девяносто процентов времени занимала работа, еще десять отходило на боль, и он уже абсолютно привык разговаривать лишь по делу с подчинёнными, никого к себе не подпуская, а оставаясь в одиночестве в полутёмных стенах собственного дома гасить глубоко в себе то давнее чувство, которое когда-то приносило радость. Он, безусловно, скучал по друзьям, хотя, по роду службы, иногда видел Намджуна и Хосока, и периодически его, словно бетонной тяжелой плитой, накрывало ностальгией, душащей за горло и тянущей, зовущей в прошлое, где он жил, а не существовал, где улыбался чаще, чем раз в никогда, и где был тот самый мальчик с солнечной улыбкой и розовыми волосами, рядом, только руку протяни. Конечно, Юнги знал, что если захотел бы вернуться, то друзья бы приняли без всяких вопросов. Заговорили бы так, как будто расстались с ним только вчера, подарили бы то самое, оставшееся далеко в детстве, ощущение дома, которое Юнги испытал только с ними после смерти родителей, и он, не задумываясь, заговорил бы с ними в ответ, но… Но для того, чтобы полноценно заговорить с друзьями, нужно было снова приблизиться к мальчику с солнечной улыбкой и розовой пышной челкой, стоящей вверх, иногда забавно сходящейся надо лбом в виде сердечка. И дело не в совместном досуге, дружеской болтовне или просто посиделках двух старых приятелей – дело в том, что Юнги опрометчиво попытался выкорчевать из своего сердца ту чёртову любовь, зародившуюся еще в детстве, но не смог до конца, и вот уже несколько лет врал сам себе, что это плохо, потому что он не смог получить ту Силу, о которой мечтал. А совсем не потому, что он очень сильно обидел того самого мальчика, который, судя по слухам, на несколько лет перестал быть тем солнышком, которым помнил его Юнги, бросался на любые, даже запредельно опасные миссии, совершенно не жалея себя. Выкарабкался потом, конечно, но Змеиный Отшельник не имел к этому ровным счётом никакого отношения, что почему-то и радовало, и удручало одновременно. Потому что хотелось иметь для Чимина какое-то значение, пусть сначала было нельзя из-за стремления к Силе, а потом вдвойне нельзя, ведь он не настолько плохой, не понимающий того, что сам закрыл для себя эту дверь, человек. Уже пятница, а Юнги крепко сжимает зубы в пять часов вечера, буравя дверь собственного дома злобным взглядом. От вчерашнего хорошего, пусть и немного печального из-за нахлынувших воспоминаний настроения не осталось ни следа, и дело совсем не в боли, вновь скрутившей позвоночник, на неё ему уже совершенно плевать, она давно уже стала для Змеиного Отшельника старой подругой, делившей долгие, бесконечные, кажется, по количеству, вечера на двоих. Дело в том, что халат Чимина, накинутый им на плечи еще тогда, во вторник, после похода в душ во время последнего визита в дом Юнги, так и лежит на спинке дивана, и хозяин жилища его не торопится убирать, наслаждаясь мниным ощущением «чужих» вещей в своём же доме (и какая разница, кому изначально принадлежала эта шмотка?). Дело в том, что на столике у дивана стоит банка с согревающей мазью, которую Чимин уже принципиально, кажется, оставил там, невольно заставляя Юнги думать о том, какого цвета у медика зубная щетка, и нормально ли бы она смотрелась по соседству с его собственной щеткой, бочок к бочку поставленная в стаканчик в ванной. Дело всё чёртово в том, что уже вечер пятницы, а Пак Чимин к нему так и не пришёл. По шкале от одного до десяти Юнги нервничает примерно на тысячу процентов. Где он? Может, что-то случилось? Может, Чимин больше не хочет лечить такого проклятого урода Мин Юнги, разбившего ему в детстве сердце, и так ясно даёт понять, что между ними всё кончено, так и не начавшись по-человечески? Наверное, очень плохо так думать, и, возможно, если Бог всё-таки существует (в чем Юнги не совсем уверен), он будет гореть в аду за собственные мысли, но Юнги действительно желает, чтобы Чимин был больным в этот вечер пятницы, и лежал дома, мучаясь, конечно, но занимаясь лечением. Он хочет, чтобы Чимин был больным, но никак уж не мёртвым. Сдерживая желание метнуться на полной скорости прямо в деревню, зная, что ноги сами собой понесут к дому медика, Юнги вышагивает по дому туда-сюда, убеждая себя, что последняя рожа, которую Пак захочет увидеть, если что-то действительно случилось – Мин Юнги, противный Змеиный Отшельник. Мысли давят на голову, распирая ее изнутри, и когда в дверь около десяти вечера раздаётся тихий стук, он подрывается так, что мгновенно ноет спина, здравым рассудком прекрасно осознавая, что если бы это был Чимин, он бы не стал стучать, а сразу зашел бы, вежливо, почти ласково приветствуя, ставя уже привычным жестом свою сумку с лекарствами на пол. Зашёл бы, как к себе домой, и никто бы его здесь за это не осудил. - С каких пор это ты мне бумажки носишь? Наконец-то Цунаде перестала слушать влюбленное нытьё Наруто, и тебя понизили до мальчика на побегушках? – Юнги выгибает бровь, хмыкая и забирая из чужих рук два плотно скрученных свитка, а Саске, закатывая черные глаза, даже не смотрит на него. - Хрена с два. Я всё равно заходил сюда по делам к Кабуто, и попросили передать, ты же у нас теперь самый настоящий рак-отшельник, из раковины ни ногой. Юнги ответную подколку пропускает, видит, что на одном из свитков стоит пометка «срочно», и разворачивает на ходу, пробегаясь глазами по тексту, впуская Учиху, которому нужно вернуть свиток с ответом обратно в Резиденцию, в дом, и бросает: - Давно пришло донесение это? - С час назад. Мой орёл перехватил чужого, и доставил в штаб. - Молодец, орёл-то, - дежурно хвалит Юнги, раскрывая свиток пошире. Читает, молчит сначала, водя глазами по совершенно ни в какие ворота не уперевшейся информации про политическую ситуацию в Дожде, и спрашивает максимально небрежно, вообще, развернувшись спиной, - ты Чимина, случаем, не видел в последние пару дней? С района дивана хрустят яблоком, и Саске, прожевав, отвечает в обычной спокойной манере: - Нет, но он вроде с кем-то на миссию уходил недавно. А что? - Ничего. Юнги карябает ответ, на самом деле, немножко выдохнув, слегка подуспокаиваясь, и, всучив Саске свиток, даже идет его проводить до нижней ступеньки крыльца собственного дома. - Я тебя поздравляю, - сконфуженно бросает Юнги, обращая внимание на блестнувшее в лунном свете золотое кольцо на безымянном пальце своего давнего ученика. Саске усмехается: - Я тебя благодарю. Учиха убирает свиток в сумку, и уже разворачивается, чтобы уйти без прощания, как обычно, но Юнги, собирая смелость в кулак, спрашивает, придерживаясь пальцами за перила так, словно если отпустит – упадёт: - Страшно было предложить? Саске оборачивается через плечо, смотрит долго, почти нечитаемо, и Юнги вот прям ждёт какой-нибудь противной, язвительной подколки, но ответ на удивление искренний, до простого откровенный: - Честно? Охренеть как. Даже при условии, что мы пять лет, считай, вместе, в момент, когда предлагаешь что-то такое не уходит ощущение, что именно сейчас он вдруг захочет разлюбить. И не потому что он плохой, а потому что ты херня, а он вообще заслуживает лучшего, самого лучшего на планете. Юнги хмыкает мягко, понимающе, и кивает, сглатывая. Младший Учиха всё же щурится, склоняя голову набок, и Мин понимает, что вот сейчас как раз узнаёт мальчишку, которого учил призывать змей: - А что, есть варианты? - Ни единого. Просто интересно, как тебя угораздило подписаться на поедание лапши до конца своих дней, при условии, что ты так её ненавидишь. - На свадьбу не позову, учти – твоя рожа распугает мне всех гостей. - На свадьбу не пойду, так и знай – я не хочу есть раменно-томатный торт. Обмен любезностями завершён, и Юнги, махнув ухмыльнувшемуся младшему на прощание рукой, возвращается домой, и, закрыв за собой дверь, выдыхает, отчего-то ощущая себя очень уставшим, хотя, на самом деле, он не особо чем-то сегодня занимался. Может, не всё так плохо?