О боли, её лечении, проливном дожде и о маленькой фигурке серебряной спящей змеи

– Так, а ну-ка повтори. Идиот сделал что? Чимин кривит губы, недовольный тем, что лучший друг отчитывает его, словно какого-то школьника, но глаза виновато опускает всё же, говоря тихо, но так, что пятерым друзьям в палате прекрасно слышен его разбитый шёпот: – Ушёл. Юнги поцеловал меня, а я ушёл. Тэхён, который, вообще-то, должен благодарить своего лечащего врача за спасение жизни и относиться к нему с уважением, орёт что-то нечленораздельное, но очень-очень возмущённое, и, не взирая на то, что он под простыней одет, собственно, только в бинты на груди и в свободную медицинскую сорочку, кидается вперёд, силясь полезть с кулачками на понурого медика, но Чонгук ловит буйного пациента, как опытный дрессировщик, пока Мастер Воды, размахивая ногами и норовя сверкнуть голым задом, надрывается: – ПАК ЧИМИН! У тебя вообще есть мозги?! Что значит «ушёл»? Куда ты, дурачина такая, ушёл, что, дела срочные появились?! И пускай он ощущает себя хуже, чем когда-либо, от природы упрямый Чимин всё же дует обиженно губы, отворачивая лицо в сторону окна, бубня: – Между прочим, я всё ещё твой врач. И я должен был сменить тебе повязки. – Врач он! Врач! Посмотри на него! Врач – лучше к Юнги домой со всех ног херачь! – Тэхён беснуется, стараясь выскользнуть из стального захвата своего парня-сокомандника, и продолжает голосить, абсолютным образом нарушая внутренний распорядок больницы, – какого вообще хрена? Ты вообще знаешь, что я сделал, чтобы вы сошлись?! Чимин поворачивает голову в его сторону, удивленно хмурясь, но уже тут как тут на помощь к Чонгуку подскакивает Хосок с дополнительным одеялом, взятым с соседней кровати (ладно, возможно, Пак действительно немножко воспользовался своим положением, чтобы Тэхен получил отдельную палату). Собачник смеётся в сторону медика, делая невинное лицо, а потом они на пару с Чонгуком что-то яростно шепчут в уши Мастеру Воды. В конце концов пациент куксится, прикусывая язык, и когда его, о, счастье, оставляют в покое (заворачивают в два одеяла, как младенца), он выпутывает одну руку, и, вскинув длинный указательный палец вверх, важно изрекает, отвечая на вопросительный взгляд Чимина уже без прежнего задора: – Волновался я, вот что. Переживал за вас, Чимини, переживаю и сейчас! А если буду слишком много переживать, то у меня поднимется давление, откроется кровотечение из раны, и я непременно умру у тебя на руках. Да. Ты готов жить с этим? – Абсолютно, ведь ты только что харкнул на мои способности целителя, – Чимин морщится, дёргая плечом, зачем-то строя из себя сильного и непреклонного, но в нем что-то тихо-тихо ломается, когда он видит пять пар внимательных, настороженных глаз, направленных в свою сторону. Голос срывается, и он, рвано выдохнув, ссутуливается, наконец, переставая держать спину напряжённо-ровной, – чего вы от меня хотите? Вы ничего, ничего не знаете об этом всём... – Чтобы ты доверился нам, – выпаливает первым Тэхен, справившийся с одеялом, садящийся на кровати, чуть морщась от боли, дёрнувшей за бок. – Мы хотим знать всю историю с твоей стороны, Чимин, – осторожно добавляет Чонгук, отчего-то нервничая, потирая ладонью свои металлические накладки на запястья, которые обычно использует в бою для отражения вражеского оружия. – Ты знаешь, что бы мы ни говорили, мы всегда будем на твоей стороне, даже если ты не прав. Просто... Просто хочется знать, что вообще в твоей жизни происходит, – Хосок улыбается так, словно он виноват в чем-то, и Чимин знает, что если он сделает к собачнику хоть шажок – обнимут сразу же и без промедления, но сдерживает себя изо всех сил. – К тому же, пока мы не знаем всего, кажется так, словно ты психуешь и отказываешься, гм, от своего счастья, – Намджун неловко ёрзает на стуле, теребя сережку в проколотом ухе, и Чимин невольно трогает свою – уши проколоты у них шестерых в знак дружбы, только вот у Мастера теней простая серёжка-гвоздик, когда у Чимина с левой стороны украшение свисает чуть ли не до плеча, переливаясь серебряным в лучах дневного солнца. Последним подаёт голос Сокджин, уверенно складывая руки на груди, и его прямой взгляд вкупе с ласковой, почти наставнической улыбкой бьет по земле по ногам лучше любой подсечки: – Давай. Вылезай из раковины. Рассказывай. У Чимина дрожат губы – использовать шутку про то, что он похож на животное, которое призывает, улитку, пугливую и робкую, было совсем нечестно (чёрт бы побрал Сокджина с его красивыми призванными бабочками!). Пак мнётся, оглядывает всех своих друзей, и вдруг осознаёт, что слишком долго копался в этом всём один. Слишком долго он был один на один со своими мыслями и переживаниями, запирая и словно переваривая все в себе раз за разом, день за днём, год за годом, и осознание того, как же сильно он устал почему-то сделало легче на душе. Возможно, потому что наконец-то можно было с кем-то поделиться. Возможно, из-за того, что его поймут, разделят его волнения и тревоги. А может быть просто потому что приятно быть хоть в чём-то уверенным. Когда он заканчивает рассказ, за окном уже два часа дня, и денёк по всем конохским меркам донельзя замечательный, с ярко зависшим в небе солнечным диском, теплым ветерком, приветливыми жителями и отсутствием даже самых легких и прозрачных облаков над головой. В палате Тэхёна, кажется, повисла атмосфера прохладного вечера – когда Чимин заканчивает говорить о прошлом и «выруливает» на недавние события, ему слегка страшно, ведь его друзья молчат, все, до единого, и он, тяжело вздыхая, отворачивается обратно к окну, обняв себя руками, и прикрывает глаза, тихо завершая свой рассказ: - И поэтому я ушёл. Я любил его с девяти лет, понимаете? Десять, десять лет я любил его, а он… - медик морщится, словно от боли, качнув головой, - то подпустит, то ударит. Я… Я знаю, что если бы не этот поцелуй, то всё было бы намного легче. Я бы закончил наши сеансы, и ушёл, держался бы от него подальше, как он и хотел. - А тебе было бы легче, Чимин? – голос Чонгука за его спиной какой-то удивительно холодный, и Чимин в ответ лишь иронично улыбается, неловко двинув плечами: - Какая разница? Не важно. Мне не стоило… Не стоило принуждать его делать это. Ну, целовать меня. Из жалости. Я не имел на это право. - Имел, - Пак даже оборачивается, заинтересованный внезапным шипением Джина, недовольно вцепившегося пальцами в подлокотники стула, на котором сидел, и, глянув на утвердительно кивнувшего Намджуна, хмурится, - ты имел право на ВСЁ, Пак Чимин, слышишь меня? - Мы идём к нему, - важно заявляет Тэхён, два раза щелкая пальцами. Чонгук, как по команде, приседает на корточки перед больничной койкой своего парня, и Мастер Воды, покряхтывая, лезет к нему на спину, обхватывая сзади руками и ногами. Оборачивается, и, не видя всеобщего ободрения, удивленно вскидывает брови, подгоняя остальных, - ну вы чего встали? Мы идём к нему! - Куда ты собрался?! – почти пищит Чимин в бессильном возмущении, взмахнув руками, негодуя совершенно по-докторски, - ты пациент этой больницы, ты только после ранения! Ты никуда не пойдешь! - Тот факт, что тебя возмущает только это, а не то, что мы идем к Юнги, лишь доказывает, что пойти стоит, - рассудительно кивает в довесок к своим словам Намджун, и, вставая с места, застегивает свой джонинский дутый жилет. Чимин только стоит с открытым ртом, в поисках поддержки глянув хотя бы на Хосока, надеясь на него, как на человека, сохранившего адекватность и здравый рассудок, но и тут промах – собачник занят тем, что пытается помочь Чонгуку и Тэхёну надеть на последнего штаны, дабы тот не светил голой задницей на всю Коноху, пока они идут на её окраину. Попытка не пытка: - Я твой врач! Я тебя не выписывал! Тебе запрещено покидать здание больницы! Слышится звук рваной бумаги, и Сокджин, разодравший историю болезни Тэхена, буквально мгновение назад бывшую закреплённой на двери палаты, раскидывает ошметки листьев над головой, словно это блёстки, и бросает без всякого сожаления: - Ой, как жаль, что мы, шесть абсолютно ничем не обремененных шиноби оказались здесь, в больнице! Кажется, нам пора идти! Как у Чонгука хватает рук, чтобы не только нести Тэхёна, но и вытолкать Чимина в коридор, не особо понятно, но когда вся процессия идёт к лестнице, Пак понимает, что сопротивляться бесполезно, но на всякий случай, всё же, уточняет: - И что я ему скажу? - Вы либо всё выясните и у вас всё будет хорошо, либо… Как-то уж слишком воодушевлённый Чонгук не даёт Хосоку договорить: - Либо мы все дружно его отмудохаем! - Мелочь, что за выражения? – возмущённо оборачивается Сокджин, словно паровоз прущий впереди всей чудаковатой процессии, даже останавливаясь, видимо, чтобы прочитать лекцию младшему товарищу, но его взгляд привлекает кто-то внутри палаты с открытой дверью, и он, присмотревшись, сощурив глаза, морщится, упираясь руками в бока, - ну конечно, моя свино-сестричка уже здесь. Ино, обернувшаяся на старшего брата лишь на мгновение, корчит ему рожу, высунув язык, и, опустив руку так, чтобы Сай, рисующий что-то в альбоме левой рукой, сидя на своей кровати, не видел, машет ладошкой, прося поскорее уйти. Сокджин, будучи старшим отпрыском в семье Яманака, рожу, конечно же, корчит тоже, сводя глаза к переносице, но всё же двигается дальше, оставляя сестру с объектом её воздыханий наедине. У Чимина, проходящего мимо, и остановившегося тоже, невольно замирает сердце, в особенности тогда, когда Сай, поднявший голову на шум, поднимает на него взгляд чёрных глаз. Они смотрят друг на друга несколько секунд, Пак ждёт, почему-то, чего-то плохого, неосознанно напрягаясь, но… Но Сай улыбается ему, машет рукой с кисточкой, зажатой между пальцами, и, подняв альбом, показывает что-то не очень аккуратное (всё же, работала не ведущая рука), но такое, от чего на губы так и просится легкая улыбка. Чимин слегка склоняет голову набок: - У меня и правда такой большой лоб? - Огроменный! Чимин улыбается и Ино тоже, подмигивая, одними губами говоря «позаботься о нём», и идёт вслед за друзьями, на ходу снимая больничный халат, аккуратно набрасывая его на плечики возле выхода из больницы. Может быть, не всё так плохо? Паника охватывает его уже за пределами деревни, прямо на дорожке, ведущей к лаборатории Юнги, и он, остановившись, хватается за голову, восклицая: - Так а что я ему скажу-то?! - Успокойся. Дыши. Подкрась губы тем вишневым бальзамом, который я тебе подарил, - деловито говорит Тэхён, так и сидя на чужой спине, слегка возвышаясь над своими друзьями, - слова найдутся тогда, когда ты захочешь их сказать. Пак смотрит на него, как на идиота, а Чонгук, кивая в качестве поддержки, с очень умным видом поддакивает: - Да, Чимин-а, бальзам действительно классный. Медик стонет, закрывая лицо руками: - Меня окружают идиоты… - Ну, я бы попросил, - почти дуется Намджун, прикуривая на ходу, игнорируя недовольный взгляд Сокджина, и, выпуская дым, рассудительно кивает, махнув рукой в сторону младших, - пусть это и звучит странно, но Тэхён прав. Вы должны… - Ребята… - … поговорить, как взрослые люди. Чувства чувствами, но иногда простые факты и логика помогают не хуже эмоций. Надо всё обсудить и прояснить, так будет легче понять, что делать дальше, а не слепо рубить сгоряча в порыве чувств. - Ребята, да послушайте меня… - Нашли, у кого в плане чувств консультироваться. Он плачет после секса, знаете? – усмехается Сокджин, показывая на Намджуна пальцем, пока вся остальная компашка морщится, но вдруг глаза Мастера Разума резко мечутся к Хосоку, усиленно привлекающему внимание всей группы. Они смотрят друг на друга лишь пару секунд, ничего не говоря, застывая на месте, и Сокджин, развернув лицо в сторону леса, щурится, напрягаясь, и вдруг кричит громко, нагловато, указывая пальцем куда-то в чащу деревьев, - эй! Эй, уважаемые, я к вам обращаюсь! Вы кто такие? Что вы делаете на территории государственного секретного объекта? Что-то я вашей чакры не припомню! В лесу стоит гробовая тишина, разве что листья тихо-тихо шелестят на ветру, и это не к добру, явно не к добру. Акамару воинственно гавкает, широко расставляя лапы, готовясь к броску вместе с Хосоком, Красным Клыком Конохи, а Сокджин продолжает, возмущенно, звонко вещая: - Нет смысла там застывать и подавлять свою чакру! Здесь один сенсор и один полицейский Конохи, все остальные тоже джонины. Выходите по-хорошему, иначе… Договорить Сокджин не успевает – в лицо ему, сверкнув на дневном солнце смертельной остротой, летят несколько кунаев. Договаривает за старшего друга Чонгук, словно бы совершенно не обращающий внимания на то, что за спиной, вообще-то, ценный и тяжелый груз в виде собственного парня. Мастер Оружия небрежно, почти лениво взмывает в воздух, с разворота отбивая железными пластинами на колене оружие, отпинывая его в сторону, и, приземлившись, хмурится, поудобнее перехватывая благоверного у себя за спиной: - Иначе мы нападём первыми. Что они, собственно, и делают. - Чимин, сзади! Хосок, как всегда, с помощью нечеловеческих инстинктов, реагирует раньше, поэтому Чимин слушается его беспрекословно, пригибаясь и делая кувырок вперед, на ходу рассекая чакрой-лезвием, удерживаемым на кончиках пальцев, бедро противника, и пока Хосок и Акамару размытыми вращающимися фигурами пролетают над его головой, медик хмурится, наблюдая, как чужая кровь делает темно-голубую одежду врага бурой. Шиноби Тумана. Хреново. Звуки боя, на самом деле, захлестывают, а возможность выместить куда-то эмоции и внутреннюю неразбериху кажется слишком уж соблазнительной. Будучи учеником Пятой, а не каким-то простым медиком, Чимин сражается с врагами, превосходящими их числом, наравне со своими товарищами, и даже вызывает у Тэхёна удивленный вздох, когда прямо на бегу лечит слегка задетое кунаем плечо Чонгука, устремившись в сторону Намджуна, удерживающего сразу десять шиноби техникой Теневого Захвата. Где-то рядом Сокджин, стоя слегка поодаль от основного поля боя, поддерживает собственную Технику Разума, во-первых, заставляя нескольких вражеских шиноби колошматить друг друга, как помешанные, и во-вторых, сенсорно прощупывая окрестности, оценивая ситуацию. Он кричит в тот момент, когда Тэхён с радостным ором, держась ногами за талию Чонгука, обрушивает на трех ниндзя снежную лавину прямо из своих ладоней, а Чимин и Намджун методично расправляются с той десяткой, которую до этого пленил Мастер Теней: - Нужно двигаться к лаборатории! Их там много, как тли на сирени! - Третья позиция! – гаркает Намджун, отскакивая назад, и за ним следуют все участники группы, кроме Чимина, застывшего на дорожке прямо напротив четверых шиноби, совершенно один, словно все остальные его бросили, но, нет, таков план одного из их построений, которые они проработали еще давно, учась функционировать не только двумя командами по отдельности, но и все вместе, вшестером, становясь совершенно убойной силой. Крупного вида шиноби из Тумана самодовольно усмехается, пока медик, натягивая на руки перчатки, выглядит донельзя бесстрашно, стоя в одно лицо против четверых. Чимин спрашивает совсем невзначай, лишь уточняя: - Ловушки? - Безусловно. - Хорошо, - спокойно отвечает Чимин, и, замахнувшись, со всей дури лупасит сжатым кулаком по земле перед собой, громадной силой выпущенной в идеально подобранный момент чакры глубоко разлымывая землю перед собой. Врагов, вместе с опасного вида ловушками, силой удара выдернутыми из-под земли, подбрасывает в воздух, и Пак, с боевым криком вырубает всех, кто долетел до земли возле него. Вздыхает, несколько раз сжимая и разжимая рабочий кулак, и уже на бегу жалуется Тэхёну, кажется, навечно угнездившемуся на спине Чонгука: - Не люблю я этим пользоваться! Я же должен чем-то отличаться от госпожи Цунаде, всё-таки… - Ты уже отличаешься! – с энтузиазмом кричит Тэхён, создавая на ладони острую, словно клык саблезуба, сосульку, и мечет её вперед, крепко пригвоздив неудачливого противника к бетонной стене одного из зданий лаборатории, - у тебя нет таких богически-потрясающих сисек! - Тут я согласен, - поддерживает Сокджин, который, может быть, не так хорош в тайдзюцу, как его товарищи, но всё же сносящий вражеского шиноби мощным ударом с локтя, - я насчитал двадцать три, Хосок, да? Поляна перед зданиями лаборатории с появлением «могучей» шестерки становится настоящим полем боя. Чимин спешно оказывает какую-никакую помощь пострадавшим работникам, давшим первый бой самостоятельно, помогает оттаскивать их назад, подальше от конкретного места драки, но Кабуто ловит его за руку, внимательно посмотрев на коллегу-медика над прозрачными стеклами очков: - Теперь я справлюсь сам. Помоги своим, а лучше поторопись к Юнги, тип, которого я завалил, сказал, что им нужен Мастер Змей. Пак кивает, быстро складывает печать, призывая улитку с симпатичным нежно-бежевым домиком, вливает в нее немалое количество чакры, дабы та помогала Кабуто с ранеными, и кидается обратно, к своим друзьям. Тэхёна, как оказалось, всё же ссадили на место, привалив к одному из деревьев, и Чимин, пробегая мимо, лишь показывает лучшему другу, силящемуся встать, кулак. Из-за спины, конечно же, слышится недовольное: - Так нечестно! Я тоже хочу херачить врагов! - Потом! – звонко кричит на него Сокджин, тоже негодующий, пусть как медик-любитель, и они с Паком дружно задирают головы вверх, на самом деле, заглядевшись на изящного, взмывшего вверх Чонгука, из свитка призвавшего два стальных веера, которые были одним из «сюрпризов», припасённых их Мастером Оружия на крайний случай. С хищным звуком оружие, обманчиво похожее лишь на красивый аксессуар раскрывается, и, снабжаемое чакрой Чонгука, оно гудит, в разные стороны от себя разбрасывая горящие иглы. - Не забыл, значит, как стихиями пользоваться, - усмехается Намджун, тоже глянув на младшего друга, уже на земле раскидывающего противников в разные стороны взмахами огненно-железного веера. - КУКИ! ВПЕРЁД! ОХ, ЗОЛОТОЙ ТЫ МОЙ, ТЕБЕ СЕГОДНЯ ПЕРЕПАДЁТ, Я ТЕБЯ УВЕРЯЮ! – радостно голосит оставшийся вне боя Тэхён, воодушевленно размахивая руками, но вдруг его веселье сменяется ужасом, и Мастер Воды почти взвизгивает, показывая пальцем за спину Намджуна, - Хосок, берегись! Шиноби, с которым уже довольно-таки долгое время сражался Хосок, оказался лучше, чем его приспешники. Быстро смекнув, что в случае чего собачник будет защищать своего питомца-товарища, он делает рывок в сторону пса, и Хосок, конечно же, стремится его защитить, устремившись навстречу, и в этот момент противник застывает, складывая печати, и из его рта, призванный чакрой, вырывается самый настоящий кипяток, сильной, угрожающей чужой жизни струей плеснув в сторону Хосока. - НЕТ! Чимин не думает, чей это был крик. Он не думает вообще ни о чём, и даже не собирается, лишь быстро подскакивает к другу-собачнику, отталкивая того в сторону, и всё, что он успевает перед тем, как волна бурлящей от высокой температуры воды захлестнет его всего, оставляя на коже страшные, для обычного человека смертельные ожоги – скрестить руки на уровне лица, наклоняясь корпусом немного вперед, зажмуриваясь. Он выживет. Будет больно, безумно, невыносимо больно, но Чимин справится. Бьякуго вытянет его. Чимин на самом деле не знает, что он не один здесь не думает. Всё происходит слишком быстро. Хлопает оглушительно громко чья-то печать, даже несколько раз, с громогласным звуком битого камня выламывается стена дома, стоящего возле яблони, и Чимина, на самом деле, действительно окатывает горячей водой, руки обжигает болью, но буквально на несколько секунд. Когда он открывает глаза, его руки уже шипят, запасённой печатью чакрой залечивая ожоги, волосы липнут ко лбу, но ему ничего не угрожает, а когда он, удивленно распахнув глаза, видит, кто его спас, отбросив противника в сторону, его сердце замирает, на несколько секунд, кажется, совсем перестав качать кровь через себя. Огромная, больше трёх метров в длину, белая змея с темной полосой между янтарными глазами хищно шипит, воинственно раскачиваясь из стороны в сторону, обнажая острые ядовитые зубы, и поднимается выше, опираясь на хвост, отбрасывая на Чимина покровительственную тень, прикрывая его собой так, как сам медик, не раздумывая, прикрыл Хосока. Его чешуя в свете закатного солнца отливает серебряным, а этот чертов шрам, страшным увечьем рассекающий спину, пусть и выглядящий сейчас намного больше из-за иной формы Юнги, Пак узнает из тысячи. Мир на мгновение застывает, а затем бой продолжается, только вот всё близится к завершению намного быстрее, чем до этого – уж больно быстро двигается от жертвы к жертве злая, рассерженная посягательством на свою территорию змея. Лязг оружия и чужие крики почти затихают, когда Чимин лечит бедро одного из работников лаборатории, осторожно ему, напуганному, улыбаясь, приговаривая, что всё будет хорошо. На животе ощущается что-то холодное, и медик, широко распахнув глаза, понимает, что его талию и ноги обвил до боли знакомый белый змеиный хвост, и Юнги, прошуршав чешуей мимо всех, не глядя вообще ни на кого, так и держа Пака в кольцах захвата собственного хвоста, уползает в свой дом, сейчас, к сожалению, не имеющий одной стены, но у Юнги, на самом деле, есть очень веское оправдание такой разрушительной спешке. Он торопился спасти самое ценное, что есть в его жизни, ему простительно. Чимина небрежно, но, всё же, не грубо опускают на очень уж знакомый диван, и он во все глаза смотрит, как Юнги, кольцами сворачивающийся в углу возле двери ванны, смотрит на Чимина в ответ жёлтыми глазами, и медленно превращается в человека. Его конечности наконец, появляются, лицо снова становится обычным, не таким по-змеиному вытянутым, и как только его змеиная пасть обращается в человеческий, способный говорить, рот, он хрипло, шелестяще спрашивает, пусть в его манере речи это и похоже, скорее, на утверждение: - Ты не ранен. Чимин быстро облизывает пересохшие губы, упираясь взглядом в пронзительно смотрящие янтарные глаза перед собой, почему-то подбирает ноги с пола, укладывая их под себя на диван, и, совсем не зная, как себя вести, кивает, сглатывая: - Я не ранен. Юнги непреклонен: - Твои руки, - говорит он, вставая со своего места, слегка пошатнувшись, не сразу после таких стремительных превращений привыкая к тому, что у него снова ноги, а не хвост. Он пересекает комнату, опускаясь на диван перед Чимином, и бесцеремонно берёт руки медика, осматривая их так придирчиво, словно те ожоги, которые он намерен искать, вообще возможно спрятать, - кажется, это дерьмо тебя зацепило, хотя я и пытался его перехватить. Тебе больно? - Печать исцелила меня, Юнги. Я бы… Я бы выдержал весь удар. - Здесь тонна секретных свитков, ты знаешь, - как-то рассеянно и печально усмехается Юнги, задерживая ладонь на предплечье Чимина, прямо под его протектором, крепко вцепившись в него, взгляд Змеиного Отшельника бегает, а губы предательски дрожат, - ну, в подвале, и в моем кабинете. В случае опасности мне запрещено покидать стены своего дома, я должен его защищать, или, хотя бы, спалить тут всё нахрен вместе с собой… - Где твой гребень, Юнги? – тихо-тихо спрашивает Чимин, глядя прямо в глаза и осторожно накрывая руку Юнги своей, и чуть сжимает пальцы, когда видит чужое шокированное лицо, - ты… Я изучал Призывателей Змей. У госпожи Цунаде были некоторые данные по этой теме, ведь её товарищ по команде тоже… Тоже такой. Ты слишком крупный для обычной змеи, хён, но у тебя нет гребня, характерного для драконов. Где… Где твой гребень? Юнги весь дергается, слыша такое дорогое сердцу формальное обращение, и он, сплетая свои пальцы с пальцами Чимина, продолжает нервно, на самом деле, впервые в жизни открывая кому-то душу без всяких сомнений, пусть и напуганный чуть ли не до смерти: - Помнишь ты спрашивал меня, где я получил свою рану, Чимин? Ты помнишь? Меня никто не ранил, знаешь. Никто. Никто не ранил меня, кроме меня самого. Чимин смотрит непонимающе, тревожно нахмурив брови, и Юнги, горько усмехаясь, смотрит в сторону, дёргая плечом: - Дракон действительно крупнее змеи. Дракон сильнее змеи. Дракон, как я думал, был моей мечтой, и я хотел, очень хотел им стать, Чимин-и. Я шёл к этому, шёл почти всю жизнь, но не учел лишь одного. Я не учёл, что дракон не должен никого любить, лишь силу, только её одну. Чимин не реагирует никак, застыв, словно каменное изваяние, и Юнги закрывает глаза, сдаваясь окончательно: - А я любил. Я… Я не хотел этого. Я отрицал это. Я пытался задавить в себе это, уничтожить и забыть, но каждый раз, Пак Чимин, когда я вижу, что ты жертвуешь собой ради других, и практически умираешь на моих глазах, я понимаю, что тебя я люблю больше любой силы, которую может дать мне этот мир. Я люблю тебя, люблю, и мой шрам на спине – моё наказание за то, что столько лет бежал от этого, за то, что отказался от тебя. До конца моих дней это будет напоминать мне то, что я потерял тебя, недостойный ни силы, ни тебя. И ты… Ты важнее, намного важнее. А я понял это слишком поздно. Юнги ждет слёз, ударов, крика или просто молчаливого ухода, но никак не шуршания спешно стягиваемых кожаных перчаток, ерзанья на диване, и теплых маленьких ладошек на своих щеках, сопровождаемых горячим шепотом в самые губы: - Ты не учёл еще одну вещь, Мин Юнги. Я никогда не отказывался от тебя. Тут уже и не поймёшь, кто целует первым, да и плевать, на самом-то деле. Их губы встречаются пылко, нетерпеливо, и они даже неловко стукаются зубами, но это не важно настолько, насколько не важно, сколько песчинок в великой пустыне Суны. Важно то, как правильно руки Юнги обхватывают талию и спину Чимина, важно то, как сам Чимин, словно преследуемый чем-то, забирается на колени Юнги, находя там тепло и защиту от всех своих страхов и сомнений, столько лет идущих по пятам, важно то, как хорошо они оба чувствуют себя, когда Юнги касается губами губ и шеи Чимина, выцеловывая, словно святыню, и это намного ценнее любой силы, которую вообще может иметь этот мир. Настоящая сила кроется в слезах, бегущих по лицу медика, сила в том, как Змеиный Отшельник собирает соленые капельки губами, поцелуями словно прося не плакать, настоящая мощь в том, что Юнги, касаясь губами сонной артерии Чимина, конечно же, целуя её, ощущает биение чужого сердца прямо так, рядом, невероятно близко и по-настоящему, а не через фигурку, как много лет подряд, являющуюся лишь отголоском родного человека. Чимин всхлипывает громко, отрываясь от поцелуя, ногами обхватывает чужую талию, смыкая руки на шее Юнги, проводя ладонями по верху спины, и внезапно Мин распахивает глаза от удивления, почти испуганно глянув на медика: - Что ты… - Я люблю тебя, - счастливо плачет Чимин, слишком задыхающийся от того, насколько сильно реально происходящее с ним, но он, так же, как и Юнги, ощущает себя бесконечно сильным, завершённым и полноценным, поэтому он и делает то, для чего был создан – он лечит Юнги, и его ладони ярко-ярко светятся нежно-зеленым, с тихим шелестом облегчая состояние любимого человека, чёрные ленты Бьякуго вьются по рукам Пака, переходя и на кожу Юнги тоже, словно разделяя их объятие, делая его еще ближе, если это вообще возможно, - я люблю тебя, Юнги, слышишь меня? Я люблю тебя, и я не могу до сих пор поверить, что могу сказать тебе это. Юнги, несмотря на то, что боль в вечно ноющей спине исчезает почти за считанные секунды, выдыхает, на мгновение прикрывая глаза, ощущая бесконечно тяжелый груз вины, и, потянувшись, осторожно касается губами метки на лбу Чимина, шепча, мягко успокаивая: - Я тебе больше не хён. Не хён, понятно? Я твоя судьба, Пак Чимин, и тебе придется с этим смириться, ведь ты никуда не сможешь от меня деться. Чимин искренне смеётся прямо сквозь слезы, прижимаясь ближе, ощущая головокружение от того, как же идеально он подходит к рукам и губам Юнги: - О боже, да. Пожалуйста, да, я согласен на это, судьба, спасибо тебе. Теперь вместе с ним смеётся уже и Юнги, но его улыбка теряется где-то в губах Чимина, так же, как его длинные пальцы теряются в мягких розовых волосах младшего. - Так значит, - неуверенно, но с крайним любопытством спрашивает за их спинами Чонгук, на мгновение делая паузу, судя по звукам, поудобнее подкидывая Тэхёна на спине, - Юнги-хёна мудохать не будем?