i fancy you

      Ямагучи целует его, мягко, нежно, так, будто Тсукишима является самым главным сокровищем в мире — его собственном мире, — и одновременно с этим проводит пальцами по его бедру.       Тсукишима хочет умереть как личность.       Он не знает, в чем причина такого поведения. Его голова в принципе потрясающе пуста в этот момент. Жар внутри его тела разгорается от простых, еле ощутимых прикосновений так быстро, что он почти пугается.       — Твои бедра… можно?       Тсукишиме хочется позорно заскулить.       А потом Ямагучи вдруг толкает его и прижимает спиной к кровати.       И Тсукишима заводится с пол-оборота.       С ним никогда не было… так, но это… но это… но это гребаный Ямагучи, и ему кажется, что от кончиков чужих пальцев исходят всполохи огня, который набрасывается на него и погружает в пучины чего-то сладкого и вместе с тем — ужасно темного, и воздуха перестает хватать, и он так давно мечтал об этом, и Тсукишиме кажется, что в любую секунду он может проснуться с влажным пятном между ног, и Ямагучи залазит пальцами все выше и выше, и…       Если тот сделает ещё хоть что-то, то все закончится… слишком быстро, чтобы это не было унизительным.       В этот момент Ямагучи целует его бедро именно в том месте, от прикосновений к которому по его телу пробегают искры, и прикусывает мягкую, чувствительную кожу.       Все его тело пробивает крупная дрожь.       Тсукишима вскакивает так стремительно, как не двигался никогда в жизни, и попросту сбегает, думая, что такими темпами их совместный вечер превратится в абсолютный позор.       К счастью, Ямагучи не поднимает тему его позорного бегства. Он лишь кидает ему успокаивающую улыбку и ни слова не говорит, когда Тсукишима неловко садится рядом с ним и осторожно кладет голову на его плечо. Он выдыхает и расслабляется, и вместе с ним успокаивается и Тсукишима.       С тех пор Ямагучи даже не пытается сделать… что-то из того, что пытался, и Тсукишима незаметно переводит дух.       Какой же позор.       Он не знает, в чем причина, почему прикосновения Ямагучи будто бьют его, неподготовленного и беззащитного, разрядами тока, и почему от одного взгляда, любопытного и потемневшего, его ноги попросту слабеют. Почему эти нежные поцелуи заставляют что-то внутри вспыхивать и отчаянно желать большего, а эти лёгкие, еле ощутимые прикосновений — прижать к себе и тереться, тереться, тереться, пока в мире не останутся только эти пальцы, этот запах апельсинового шампуня, это тяжелое, горячее тело, вжимающее его в кровать и лишающего способности двигаться.       Наверное, дело в том, что раньше Ямагучи никогда не выглядел заинтересованным. Более того, он переживал из-за того, что он не хочет попробовать что-то новое, и им с Хинатой пришлось убеждать его с месяц, чтобы тот, наконец, поверил, что им достаточно. И им правда было достаточно. Просто… иногда Тсукишима задумывался — каково же это, всё-таки, увидеть на своей шее засос, поставленный Ямагучи. Ощутить прикосновения его пальцев в местах, в которые тот раньше никогда не залазил. Почувствовать… почувствовать…       От одной мысли о Ямагучи в таком ключе ему всегда было невероятно стыдно. Ямагучи всегда казался слишком… слишком, что ли, возвышенным, чтобы его волновали подобные глупости, как удовлетворение своих физических потребностей. И чтобы он вдруг положил ладони на его живот… или провел языком по бедру с весьма ясным намерением…       Блять.       Тсукишима удивляется, как он не испустил тогда дух.       Через какое-то время Хината с абсолютно красными щеками упоминает, что Ямагучи вел себя странно. Что было, конечно, приятно, очень приятно, но Хината не был готов к тому, как Ямагучи прищуривал взгляд, рассматривая его, как мягко, так мягко целовал его, как смущался таких простых вещей, смущая тем самым и Хинату, как его губы блестели из-за слюны и вообще он выглядел так, что умереть можно, ну или кое-что другое, что ты так смотришь, будто сам не готов умолять, чтобы Ямагучи коснулся тебя там.       Тсукишима не тупой и понимает, что Ямагучи, очевидно, хочет попробовать что-то новое, но… Но ему нужно время. Ему определено нужно время, чтобы подготовиться. Потому что внутри него что-то сжимается — в ужасе или в предвкушении, — когда он думает, что все те вещи, что творили они с Хинатой… теперь можно и с Ямагучи. В его рту становится сухо, ужасно сухо, когда он думает, что его прикосновения наверняка будут мягкими. Что он не будет торопиться, и что он постоянно будет спрашивать, и это здорово, и Тсукишиме нравятся эти тихие, взволнованные вопросы, но боже, как же это смущает. Что эти аккуратные прикосновения будут медленно, постепенно вызывать в нем желание больше-сильнее-быстрее-да-пожалуйста, и что в тот момент, когда Ямагучи снова прижмет его к кровати (да что с ним не так, почему он вообще зациклился на этой мысли), тот будет смотреть на него с любопытством и чем-то жгучим в глазах, в этот же момент скользя ладонями под его футболку.       Боже.       Как же сильно он этого хочет.       Дело в том, что с Хинатой его прошибает волна смущения и жгучего стыда каждый раз, когда он хочет чего-то большего. Ему трудно просить, еще труднее — направлять, и им приходится слепо, наугад пытаться понять, как именно — правильно. И пусть им хорошо, пусть со временем становится не так смущающе, но было бы здорово, если бы из их отношений ушла эта дурацкая скованность. Им все еще трудно пересилить себя, когда дело доходит до того, чтобы показаться перед другим уязвимым, и неважно, в горизонтальном или вертикальном положении они находятся в этот момент.       Это проблема, но ее не решить ничем, кроме как временем. Они встречаются несколько месяцев, и им уже намного комфортнее друг с другом, чем в самом начале. Теперь им не нужно обязательное присутствие Ямагучи, чтобы избегать неловкости. Они вполне могут оставаться наедине, и далеко не всегда для того, чтобы залезть в чужие штаны. Они могут вполне спокойно болтать о чепухе и смотреть фэнтези и фантастику — Ямагучи они утомляют, и он делает исключение только ради Стар Трека, бог знает почему. И… И…       И Тсукишиме нравится проводить время с Хинатой. Он шумный, громкий, суетливый, не сразу ловит суть сюжетных линий и совершенно не понимает математику, но с ним хорошо. У него приятный голос, яркие искры в глазах, горячие пальцы и готовность говорить за двоих. Он тормошит его и постоянно окрашивает жизнь в яркие краски. Рядом с Хинатой он чувствует себя таким живым. Из-за него внутри что-то разгорается, разгорается, разгорается, и жар вспыхивает к самому горлу, и, по идее, нужно было давно убежать, но Тсукишима по глупости бросается в самое пекло — такое соблазнительное и приковывающее, завораживающее, чтобы если не сгореть — то крепко обжечься.       Ямагучи осторожно обхватывает его ладонь и подходит к этому самому пеклу, и вдвоем уже не так страшно сгореть. Да и вообще оказывается, что двоих этому пламени поглотить невероятно трудно, и оно уже не обжигает, и это здорово — осознавать, что именно их всполохи огня согревают и сами стремятся к их рукам.       Если Хинату ему попросту стыдно попросить о чем-то, что крутится в его голове неделями, то… то он знает, что в руках Ямагучи он будет готов умолять.       Тсукишима не представляет, как он потом вообще сможет смотреть ему в глаза.       Единственное, что его радует…       Хината говорит о том, что написал последний тест по литературе на семьдесят баллов, и Ямагучи радостно обнимает его, а после оставляет на губах короткий, но чувственный поцелуй. Потом основа покрепче прижимает его к себе, говоря какие-то глупости по типу «ты молодец, ты хорошо справился, я верил в тебя», в то же время мягко проводя ладонями по чужим лопаткам.       На лице Хинаты виднеется такая сильная паника, и он краснеет так сильно, что это ложится бальзамом на потрепанное сердце Тсукишимы, который так и не может забыть свой недавний позор.       Единственное, что его радует — Хината проходит через те же муки, что и он сам, и Тсукишима может вдоволь поиздеваться над его растерянным и смущенным выражением лица…       — Выглядишь так, будто сейчас сдохнешь на месте, — шепотом хихикает Хината, когда уставший Ямагучи обнимает его со спины, случайно прижимаясь губами к чувствительному месту на шее, и Тсукишима напрягается всем телом, и в его голове становится потрясающе пусто. К счастью, это не длится долго. Ямагучи выжидает (чего?) несколько долгих секунд, а потом со вздохом отстраняется от него и утыкается взглядом в пол, и до того, как Тсукишима успевает прийти в себя, кидает на него странный взгляд и уходит, возвращаясь к тренировке.       Ах да. Разве он не упоминал, что теперь каждое прикосновение отзывается в них моментально вспыхивающим желанием, которое за пару секунд захватывает их с головой?       Каждое. Гребаное. Прикосновение.       Мягкое поглаживание по щеке. Шутливое дуновение в ухо, когда они обнимаются и Тсукишима произносит какую-нибудь вредную вещь. Быстрый поцелуй в губы перед тренировкой. Переплетания пальцев после…       Они безнадежны.       И подкалывать Хинату уже не так весело, потому что каждая насмешка выходит ему боком.       — Мне неудобно, — ноет Ямагучи в сотый раз, вызывая у них общий вздох, и приподнимается на локтях. Они меняют позу — опять — и Ямагучи оказывается лежащим на животе Хинаты — опять. Тсукишима переплетает их ноги — опять — и Ямагучи ерзает еще несколько минут, прежде чем успокаивается.       Тсукишима старается не слишком сильно ухмыляться панике, которая появляется на лице Хинаты.       Они смотрят Би Муви — потому что чувство юмора Ямагучи отстой, а они слишком потворствуют ему во всем, что касается… да в принципе всего, — и Ямагучи, как всегда, не может лечь так, как ему удобно. Иногда им кажется, что такой позы в принципе не существует. Он прекращает жаловаться на боль в конечностях только тогда, когда засыпает, но для этого ему нужно либо ужасно устать, либо, опять же, найти удобную позу, и это все — непрекращающийся кошмар, из которого нет выхода.       — Может, ты просто ляжешь рядом? — спрашивает Тсукишима, с жалостью глядя на чужое скрюченное в невероятной позе тело.       — Какой тогда вообще смысл? — стонет Ямагучи в ответ, прижимаясь к Хинате еще ближе и пододвигаясь к Тсукишиме, и пусть на сердце Тсукишимы и теплеет, но к концу Ямагучи опять отлежит себе всю поясницу. А еще…       А еще Хината напрягается так сильно, что Ямагучи не может этого не заметить, и тот зажмуривается на пару секунд и сжимает его в объятьях еще крепче, прежде чем резко отстраниться. Хината облегченно выдыхает и не противится, когда Ямагучи ворошит их одеяла и случайно скидывает плед на пол, ложась в другую позу.       То есть на живот Тсукишимы.       То есть принципиально превращая его в жизнь в кошмар, потому что лицо Ямагучи освещается лишь светом от монитора ноутбука, и его губы приоткрыты и блестят из-за слюны, и его футболка съехала, открывая взгляд на ключицы, и от его волос пахнет облепиховым шампунем Тсукишимы, и тяжесть его тела ощущается невероятно приятно, и Тсукишиме становится невероятно жарко.       Где-то сбоку видится ехидное лицо Хинаты, на что Тсукишима, не глядя, пинает его в бок. Хината ойкает. Сердце Тсукишимы вновь обволакивает теплом. Ямагучи сдвигается, и Тсукишима вздрагивает от неожиданности. Ямагучи замирает. А потом отстраняется от него, со вздохом перекатывается на вторую половину кровати и практически растекается на ее поверхности, неудобно поворачивая голову в сторону экрана. Хината не упускает возможности и подлетает к нему, залазя ладонями под футболку, и Тсукишима несдержанно матерится, и они тратят несколько минут на крики, смех и судорожное «прекрати-хватит-я-сейчас-умру».       — Отвали, я сдаюсь, — мученически стонет Кей под победные крики Хинаты и поворачивается к Ямагучи. Тот не сводит взгляд с экрана. Тсукишима непроизвольно дергает шеей. — Тебе точно удобно?       Ямагучи мычит и дергает плечами. Тсукишима прищуривает взгляд. Хината снова лезет к нему с щекоткой, но Кей раздраженно цыкает и получает за это резкий выдох в шею.       — Все в порядке? — спрашивает он, одновременно с этим вжимая ладонь в чужое лицо и с наслаждением вслушиваясь в возмущенные выкрики. Ему приходится отвлечься на ерзания и очередную перепалку, и он с надеждой думает, что Ямагучи не заставит пересматривать их этот ужас, и только через несколько минут он понимает, что Тадаши так и не ответил. Хината, извернувшись, просовывает язык между его пальцев, и Тсукишима брезгливо морщится и вытирает ладонь об чужую футболку. Хината снова ойкает.       — Тадаши? Точно все хорошо?       Он никогда не был мастером в словах. Но Ямагучи столько раз молчал о том, что его тревожит, что ему так и так пришлось научиться мягко, но настойчиво вытаскивать его из своей скорлупы. Иногда его до безумия раздражает, что Ямагучи готов чуть ли не стукнуть его, когда на Тсукишиму снова накатывает удрученное состояние, но свое он обсуждать никогда и ни с кем не готов. Дурак. Самый настоящий и самый любимый.       И как же это иногда бывает тяжело.       Ямагучи продолжает молчать, и тогда уже Хината забывает про их перепалку и задумчиво склоняет голову. Он перелазит через них, чтобы оказаться с Ямагучи лицом к лицу, и Ямагучи со стоном утыкается им в ткань одеяла, скрываясь от них.       — Тадаши, ну что случилось? Что-то болит? Плохое настроение? Фильм не очень?       — Это буквально Би Муви…       — Заткнись, боттом, — отмахивается от него Хината, и Тсукишима чуть не задыхается в возмущении. Однако Ямагучи никак не реагирует, а когда Хината кладет ладонь на его плечо, и вовсе дергается, скидывая ее.       Хината выключает фильм (о чем Тсукишима мечтал последний час) и осторожно поворачивает Ямагучи за плечи, заставляя показать свое лицо. Ямагучи хмурится, но позволяет ему, и морщится, когда он мягко убирает выбивающиеся пряди волос за его уши.       — Тадаши? — тон, с которым Хината произносит чужое имя, заставляет их обоих задержать дыхание. Нежный. Любящий. Невероятно осторожный, будто одно неосторожное слово — и что-то сломается навсегда. Он гладит большими пальцами чужие щеки и не возражает, когда Ямагучи стряхивает его ладони со своего лица. Вместо этого он спрашивает: — Все хорошо? Что-то случилось?       Ямагучи отводит взгляд в сторону. Хината смотрит прямо на Тсукишиму, и он неловко поддается вперед, не зная, куда положить свои руки. В итоге он утыкается лицом в чужое плечо, поглаживая ниже лопаток, и Ямагучи, сначала напрягшийся, медленно успокаивается в его руках. Наконец, он вздыхает и слабым, уставшим голосом говорит:       — Я просто… не понимаю, почему вам стали неприятны мои прикосновения, — в его голосе мелькает что-то отчаянное и такое уставшее, и прежде, чем они успевают отреагировать, он продолжает: — Все было нормально, эти месяцы, не… не было никаких проблем, но сейчас вы… я не помню, когда вы в последний раз вообще касались меня. Или хотя бы не отстранялись, когда это делаю я.       Тсукишима застывает. Хината, очевидно, тоже, потому что Ямагучи никто не перебивает, когда он начинает говорить еще более отчаянно:       — Если вам неприятно, то вы могли хотя бы… я не знаю, сказать? Или… если я перестал вам нравиться…       Тсукишима прижимается к его плечу и оставляет влажный поцелуй, всасывая небольшой кусок кожи и прикусывая его, оставляя засос. Ямагучи вздрагивает и поворачивает к нему растерянное лицо.       — Ты—       Хината тут же оставляет такой же поцелуй на соседнем плече, вызывая повторную дрожь, а после — притягивает его в крепкие объятья, судорожно бормоча:       — Ты самый лучший, самый красивый, любимый, единственный… и плюс Тсукишима, — быстро исправляется он, и пресловутый Тсукишима фыркает, — самый желанный, я хочу проводить с тобой каждое мгновение своей жизни, и…       Тсукишима слабо дует на покрасневшее ухо Ямагучи, и тот дергает плечом, на что Кей снова припадает с поцелуем к его плечу. Он заикается, когда спрашивает:       — Т-тогда почему вы…       — Потому что это чертовски смущает!       Ямагучи замирает. Хината утыкается лицом в чужое плечо, и Тсукишима, не зная, куда деть свое, делает то же самое. Он медленно прокручивает в голове их разговор, вспоминает те моменты, которые Ямагучи мог понять так, как он понял, и в какой-то момент… бьет Хинату по плечу и прижимает к себе Ямагучи еще ближе, чуть ли не до хруста сжимая его в своих объятьях. Ямагучи издает задыхающийся звук, а когда к объятьям присоединяется Хината — издает еще один, и очень растерянно говорит:       — Но вы же… друг с другом…       — Н-но это ты!       — И?..       Тсукишима не знает, что он может сказать. Все слова кажутся неуместными и такими глупыми, и он продолжает думать о том, что прошло несколько недель с той провальной попытки, и Ямагучи пахнет его шампунем, и на нем старая футболка Тсукишимы, и на его плече — красноватый след. Тсукишима выдыхает и, не сдержавшись, припадает к мягкой коже с новым поцелуем, и Ямагучи вздрагивает от неожиданности.       — Что ты…       Естественно, Хината не оставляет это просто так. В его генетическом коде будто заложено стремление во что бы то ни стало не уступать ему, поэтому он тут же припадает с таким же поцелуем к другому плечу. Только в этот раз Ямагучи не вздрагивает.       Он вскрикивает, и его резкий выдох превращается в стон.       Они тут же замирают, а Ямагучи моментально вскидывает ладони к лицу.       Тсукишима видит бешеный, горящий взгляд Хинаты напротив.       Он проводит языком по теплой коже до самого уха и обхватывает мочку своими губами, на пробу посасывая.       Ямагучи передергивает, и он цепляется за плечи Хинаты, пряча в них свое наверняка абсолютно красное и смущенное лицо.       Становится жарко, невообразимо жарко, и Хината перегибается через Ямагучи, сжимая его между их телами, и Ямагучи выдыхает, и губы Тсукишимы накрывают чужие, мокрые и требовательные, и становится горячо-горячо.       Голову застилает туман, и все, что имеет значение — это мягкая кожа Ямагучи, его выдохи и стоны, раздающиеся в тишине спальни, шорох футболки, под которую залазит Хината, пряди волос, которые мешают провести языком по этой чувствительной, такой манящей шее, и…       Тсукишима, не задумываясь, тянет Ямагучи за волосы, чтобы добраться губами до этого места, внимание к которому заставляет Тадаши заходиться в сильной дрожи.       Ямагучи вскрикивает.       Хинату ощутимо передергивает, и его поцелуи, покрывающие чужую шею, становятся еще более хаотичными. Он словно не может решить, куда деть свои губы, чему стоит уделить внимание, и Тсукишима прекрасно знает — он хочет все и сразу. Хината дорывается до его губ, и Ямагучи тяжело дышит, когда ему, наконец, дают перерыв. Тсукишима отчасти теряется. Ему хочется всего и сразу, но также он хочет делать все медленно, постепенно раскачивая Ямагучи к краю, хочет вслушиваться в то, что он творит со своим голосом, хочет распробовать, хочет…       Ямагучи ерзает, не зная, куда деть свои конечности — он цепляется за плечи Хинаты, за волосы Тсукишимы, ему явно нужна минута, чтобы прийти в себя, — но когда это Хината вообще дает время на передышку? Он несдержанно, резко трется своими бедрами о чужие, и Ямагучи снова вскрикивает — скорее, больше от неожиданности, — и откидывает голову на плечо Тсукишимы.       Ага…       Ладно…       Он…       Блять.       Он снова заводится за несколько секунд — от этих тихих стонов, от дрожи чужого тела, от коротких, рванных поцелуев в губ — и от ощущения столь желанной кожи под его губами. Тсукишима чувствует себя очень странно — он знает о каждом пристрастии, о каждой вещи, которую любит делать Хината, и видеть, как он применяет их не с ним… По-странному заводит. Особенно когда то, к чему равнодушен сам Тсукишима, невероятно отзывается на Ямагучи — тому очевидно нравится, когда его тянут за волосы, и… и… и…       Тсукишима прижимается еще ближе, будто это возможно, будто между их телами уже давно не осталось ни одного лишнего сантиметра, и залазит ладонями под чужую футболку, сталкиваясь с пальцами Хинаты. Чувство, как Ямагучи мечется между ними, оказывается потрясающим. Потрясающе возбуждающим.       Хината толкается снова, и он стонет, и с губ Ямагучи срывается выкрик, и Тсукишима, не зная, куда себя деть, обессиленно утыкается лицом в плечо Ямагучи. Он продолжает оставлять поцелуи везде, куда может дотянуться, и не может заставить себя поднять взгляд. Не к Хинате, чьи волосы, в которые цеплялся Ямагучи, растрепались до невозможности. Не к раздвинутым в бессознательном жесте бедрам, обхватывающим чужую талию. Не к оголенному напряженному животу, уже не скрывающемуся под тканью футболки.       Хината резко поднимает его голову и впивается в губы жарким и очень, очень влажным поцелуем, и Тсукишима зажмуривается, широко открывая рот, и Ямагучи хватает его правую ладонь, и Хината продолжает тереться, толкаться, и по его виску течет струя пота. Тсукишима чувствует привкус колы, которую они пили получасом до этого, и Ямагучи стонет «Тсукки», откидываясь назад еще сильнее, еще ближе к нему, и Хината прикусывает его губу, больно, но так ярко, и тело в его руках резко бьет крупная дрожь, и Тсукишима зажмуривается, когда чужие ногти впиваются в его ладонь.       — Фильм и правда отстойный, — отстраненным голосом говорит Ямагучи спустя несколько минут тишины, и Хината трясется в беззвучном смехе. Ноутбук давно погас — слава богу, Тсукишима бы не вынес, если бы все это еще и освещалось стоп-кадром, — и Ямагучи бездумно пялится на черный экран. Хината перебирает его волосы среди своих пальцев, а потом очень тихо спрашивает:       — Не болит? Я… возможно, сильно тянул…       — Нет, я… — Ямагучи резко смущается, а потом прячет свое лицо — в груди Тсукишимы.       — Мне понравилось, — раздается приглушенное тканью его футболки, и Тсукишима ничего не может поделать с вспышкой румянца на своих ушах. Дурацкие уши. Ну почему именно они?!       — Ох, точно!       Хината подскакивает с места и буквально подлетает к нему. Ямагучи только чудом умудряется отодвинуться до того, как этот гоблин бы его раздавил. В следующий момент он заскакивает на колени Тсукишимы и впивается в его губы в требовательном поцелуе. Вместе с этим он лезет к резинке его шорт, и Тсукишима от неожиданности вскрикивает, и Ямагучи паникующим тоном спрашивает:       — Ч-что ты?!       — Ну не можем же мы его просто так оставить, — на его губах появляется пакостливая ухмылка, когда он отстраняется, чтобы ответить, и Тсукишима…       Обессиленно прижимается к ним в новом поцелуе.       И его уши окрашиваются на оттенок темнее, когда он слышит судорожный выдох со стороны.