In my bones

Киришима шел по коридору, сжимая рубашку на своей груди. Он старался идти ровно, чтобы не шатало, потому что в глазах от боли темнело, а руки тряслись от напряжения. Эйджиро шел в сторону мужского туалета, надеясь, что никого там нет. Зайдя, он огляделся, тут же рванув к раковине. Теперь его приступы были таковыми: кашлял он только ночью, не серьезно, больше не задыхаясь. Начиналось все утром: парня рвало лепестками с кровью. И вот сейчас он стоял над дальней от двери раковиной и его тошнило скопившейся в легких кровью и сгустками, почти комками: лепестки смешались в кровавую кашу. — Да когда же это кончится… когда я, блин, умру?! — закричал надрывно Эйджиро, склоняясь над раковиной и сплевывая розовую слюну в красную жижу. Киришима открыл кран, пустил воду размыть этот алый и смыть его в канализацию. — Уйди из меня, уйди, уйди! — кричал Эйджиро, повторяя «уйди» каждый раз, когда ударял себя по груди. Слезы градом лились из глаз Киришимы, он не мог контролировать их. Все накопленные эмоции прямо сейчас вырвались из трепещущего сердца, которое еще пылало жизнью, еще пока билось и разгоняло по телу кровь. Дверь скрипнула, Эйджиро замер, медленно оборачиваясь и утирая с губ остатки красной жидкости. Вода все еще бежала в слив, а человек в дверном проеме подбежал к Киришиме. — Эй, что с тобой? — вскрикнул Денки, заглядывая Эйджиро в лицо. — Тебе плохо? — Н-нет… просто… я пошел… — Киришима утер рукавом пиджака слезы и вышел из туалета, направляясь к классу. Открыв дверь, он прошел к своему месту, упал на стул и лег на парту, закрывая голову руками. Эйджиро, приоткрыв рот, хватал воздух носом. С губ на тетрадь срывались капли крови и впитывались в синие буквы, размывая пасту. — Киришима, все хорошо? — его трясла за плечо сидящая рядом Тсуи. — Ямада-сенсей! Голос Асуи был испуганным. Дальше до него пытался докричаться Сущий Мик, но Киришима уже не мог отвечать — в его глазах стоял туман, он не чувствовал ничего, кроме боли в груди. Дальше все как в тумане. Голос Бакуго, Ииды, призывающий однокурсников «не мешать!», Айзава-сенсей был вызван с Исцеляющей Девочкой. Дальше все было в темной пелене: Эйджиро пытались что-то спросить, посветить в глаза, а потом сделали укол и его поклонило в сон. Киришима думал, что умирает. Вот уже и белая птица села на внешний подоконник? Или это сон? Он закричал (или ему так показалось), пытаясь двинуть телом, найти опору и выбраться из этой белой, как снег, картины. Ему не нравилось, что он вот так умрет. Совсем не по-мужски. — Выпустите меня отсюда! — закричал надрывно Эйджиро, накрепко запертый в своем разуме. — Выпустите… выпустите… Киришима метался по белому полю цветов, постепенно розовеющих. Он не понимал, где находится: либо умер, либо это сон. Эйджиро хватался за второе, хотя понимал, что первое неизбежно буквально через несколько недель или даже дней. Свой же голос отдавался эхом. Он слышал свое сердцебиение, слышал, как кто-то говорит кому-то неразборчивые слова. — Я не хочу… я не хочу… выпустите… — Киришима упал на колени, сжимая пиджак в руке. — Тебя выпустят, — спокойный голос отозвался слева. — Обещаю. Эйджиро с воем обернулся, рыдая в голос. — Папа?.. я умер?.. — Киришима утер слезы. — Как же ты изменился… — он подошел ближе, провел по волосам сына, и пики упали черными прядями. — Красный Бунтарь… жаль, я не успел увидеть тебя грозой девичьих сердец… — Ты умер… значит и я тоже? — Эйджиро смотрел на отца. Его глаза светились рыжиной, а русые волосы кое-где пробирала седина. — Нет. Твое сердце еще бьется. Ты все же поступил в Юэй, Эйджи? Даже несмотря на то, что я запретил? — голос сменился на рассерженный. Он захныкал. — Тебя убили за неделю до вступительного экзамена… я хочу стать героем… я хотел, чтобы мама с сестрами ни в чем не нуждалась… я хотел… — Замолчи! Ты ничуть не изменился, — рука на волосах сжалась, а за спиной отца открылась картина на их кухню дома: кровь на полу, а мать сидит в углу и плачет. На нее кричит Киришима-старший. Сзади, в дверном проеме стоит маленький Эйджиро, надрывно крича прекратить, заслоняя собой трех младших сестер. Киришима-старший разворачивается, свирепо смотрит на сына и заносит руку, а мальчик, не в силах увернуться, принимает удар на себя, в последний момент крича сестрам уйти подальше и спрятаться, прежде, чем кровь брызнет, а мать истошно закричит, умоляя не трогать его. — В тебе не было ни капли совести… — Эйджиро смотрел на отца, из глаз струились слезы. — Ты бил маму, меня, пытался добраться и до малышей. Ты изверг. Я никогда тебя не прощу. Хорошо, что ты умер, потому что теперь я могу за себя постоять, не оборачиваясь на кровавые лужи на полу! И волосы мои теперь красные, чтобы я не забывал, кто лил невинную кровь, ты, больной ублюдок! — Я заберу тебя с собой. Киришима-старший потянул за собой сына через это поле за волосы. — Слушай меня, когда я избавляюсь от своих страхов и слез! — упрочненная рука юноши ударила в живот. — Ты не сможешь мной овладеть, — Киришима-старший быстро разогнулся, будто не почувствовал удара. — Ты всю жизнь страдал от того, что родился беспричудным! Мы в этом не были виноваты! Ты бил нас за то, что ты не такой как все! Ты пил из-за этого! — кричал надрывно Эйджиро. — Заткнись, ты… — Кто?! — закричал Киришима, делая мах рукой в сторону, активируя причуду на ней. — Ты живой. Не убивай меня второй раз. — Ты убил наши мечты! — с криком Эйджиро ринулся вперед. В эту же секунду он очнулся, накрытый простыней, в кислородной маске. Больничные лампы слепили глаза. — Очнулся, гадина, — голос слева заставил Киришиму напрячься, чтобы повернуть голову. Бакуго сидел рядом на стуле, упер локти в койку и листал что-то в телефоне, а после выключил его и убрал в внутренний карман пиджака. Форменного. Он сидел тут с тех пор, как его забрали? Но Эйджиро не чувствовал былого воодушевления, не чувствовал всепоглощающей любви. Он часто задышал, понимая, что произошло.