In my bones

Да, Кацуки один из исключений — он снова смог почувствовать любовь. Это потребовало, конечно же, времени, но не такого долгого, как кто-либо мог подумать. Оно вспыхнуло, словно лучинка в кромешной тьме. Было страшно, что погаснет, и было страшно, что взаимности ждать не придется. Бакуго сел на кровать, зажмурился, закрыл лицо ладонями. Он не может больше даже и намека на любовь получить… слишком больно. Жить не хочется совсем. Киришима не сможет полюбить больше. Обида прожигает грудь, но Кацуки знает: через месяц все это прекратится. Былой привязанности как не было и не будет… Бакуго обычный студент, ему не нужны эти сопли противно пастельного цвета. Кацуки твердит себе: «Хватит о нем думать», но все тщетно. Бесполезно и пытаться отвлечься — время тянулось бесконечно, а мысли грязли в Киришиме. Здравый смысл толкал Бакуго к равнодушию, ведь он прекрасно понимал, что Эйджиро не сможет ответить ему. Никак. Да и влюбился Кацуки в прежнего Киришиму, а вовсе не в нынешнего. Сейчас он был лишь останками того Эйджиро, веселого, всегда находящего в тьме лучик света. Нынче все абсолютно по-другому. Бакуго не мог уснуть без мысли о Киришиме, не знал, что делать, как быть. Раньше это решилось бы операцией, сейчас же никто ему не в силах помочь, кроме Эйджиро. Пусть он просто скажет, что не может ответить, что все бесполезно, что Кацуки ему не сдался. Бакуго встал, отнял руки от лица и подошёл к двери. Еще никогда не было так трудно ее открыть и войти в соседнюю комнату с криком. Медленно провернув ручку, Кацуки почувствовал, как сердце уходит в пятки. Приоткрыв дверь, он глянул за нее: в общей комнате как всегда шумно. Деку опять покалечился? Да нет, смех вроде. И громче всех звучит киришимин. Сердце Бакуго теплеет, а улыбка сама растекается нежностью по губам. Вмиг убрав всю эту сопливую бурду с лица с помощью хладнокровия, он вошел в общую комнату, одним взглядом испепеляя ржущего в голос Киришиму. — Киришима блять, сюда иди. Сэро тянет долгое «у-у», а Эйджиро поднимается и идет за Бакуго, пока тот судорожно сжимает кулаки, желая ударить самого себя за то, что он собирается сейчас сделать. Затолкав Киришиму в свою комнату, Кацуки запер дверь, на всякий случай оглянулся через плечо, желая увидеть хоть какую-то реакцию в ответ. Но Эйджиро стоял недвижимо, будто был статуей и молчал. — Киришима… — Бакуго злился, это было очевидно. — Я не знаю, что мне делать. Не знаю! Ты не можешь ответить мне, ты можешь только играть в имитацию. Брови Эйджиро поползли вверх. — Ты чувствуешь только боль, я не знаю, я не… не понимаю… — Некоторые люди получают удовольствие от боли, — Киришима нахмурился, раздумывая о чем-то. — Ха? — Кацуки развернулся. — Может... и я могу? — Эйджиро глядел с какой-то надеждой. — Может… — Ты ебанулся? — красные глаза смотрели с осуждением. — Ты предлагаешь мне бить тебя? — Нет, — отозвался Киришима, — просто потом поищи, что это такое. — Я не настолько тупой, — рявкнул Кацуки, открывая телефон и залезая в первую же статью по этой теме. — «Мазохисты — мужчины и женщины, для которых переживание телесной и душевной боли становится необходимым условием наслаждения. Сексуальный контакт в практиках мазохизма возможен, но не обязателен. Зато обязательно подчинение и чувство собственной уязвимости». И что ты хочешь делать с этой информацией? Эйджиро задумался на пару секунд. — Попробовать? Я не хочу оставаться бездушной машиной до конца своих дней, — брови Киришимы совсем нависли над большими глазами. — И кто согласиться на такое? — вскрикнул Бакуго. — С кем ты собираешься это провернуть? — С тобой? — Ты больной? — Так ты согласен? — Хули нет?