In my bones

"На одни и те же грабли", — вот что думал Кацуки, пытаясь отдышаться от только отошедшего оргазма. Он лежал, смотря в потолок и широко раскинув руки в стороны. В комнате было жарко. В ушах звенело, немного покалывало в пальцах и щеки горели адским огнем. Приглушенный свет лампы ненавязчиво освещал только что заснувшего Киришиму. — Слышь, Эйджиро… — улыбнулся Кацуки, разворачиваясь к нему. Эйджиро, приоткрыв свой зубастый акулий рот, дремал, посапывая. Бакуго так защемило в груди от этого зрелища! Ему захотелось сгрести парня в охапку, заобнимать до хруста костей, не отпуская ни на минуту. Кацуки поднялся на ватных ногах, оглядывая беспорядок, что они устроили: везде валялась одежда, простыня сползла с кровати. — Пойдем в душ, — Бакуго с улыбкой пнул Киришиму. — Сейчас… Кацуки оделся, натягивая одежду, что была на нем до этого, взял чистую и вышел из комнаты, напоследок несильно пнув Эйджиро в лодыжку. В общей комнате все еще было шумно: Шото прижимал к себе за талию неловкого Деку, Сэро еле держал открытыми глаза, неистово делая вид, что слушает, что говорит Токоями, Каминари уже давно завалился на его колени. Мина, Тсую и Урарака что-то шумно обсуждали. Кацуки протопал мимо них, спустился на первый этаж, направился в сторону душевых. Тут не должно быть никого в такое позднее время. Он зашел в свободную кабинку, включил теплую воду, снял футболку и оглядел себя. Сперма уже засохла. — Черт, — рявкнул Бакуго, пытаясь соскрести присохшее к коже семя. Около дверей разносится звук. Топ-топ. — Тодороки-кун! — вскрикнул где-то у дверей Деку, и Кацуки замер, слыша тяжелое дыхание Мидории. Что, у них тоже брачный период? — Тодороки-кун?! — испуганно. Тяжелое дыхание вовсе не от лучших чувств. Деку в ужасе, инстинкты Бакуго работают лучше его эмоционального спектра сейчас. Что Шото делает с ним? Кацуки нахмурился, стараясь не шуметь. Половинчатый точно слышал, что здесь кто-то принимает душ. Зачем же он продолжил домогаться до Мидории? Что происходило около дверей? Бакуго осторожно приоткрыл дверь, снова надевая футболку. — Не трогай… — шепот Деку эхом отдавался в помещении. Послышался топот. — Йо, Тодороки-кун, Мидория-кун. Голос Киришимы. Бакуго прислушивается. Мидория убегает, а Шото отвечает невнятно что-то Эйджиро и тоже уходит. — Хэй, Кацу, ты здесь?.. — Угу… Футболка неприятно липнет к взмокшему недавно телу, и Кацуки силится скорее ее стянуть. Эйджиро проходит мимо, в соседнюю кабинку, и Бакуго улыбается, снова ощущая его присутствие. Его щеки раскраснелись, он снова разделся и включил воду. — Что они там делали? — хмыкнул Бакуго. — Тодороки-кун вроде приставал к нему. Его колено было между его ног, не думаю, что Мидория-кун хотел этого. Он выглядел напуганным. Кацуки хмыкнул, соскребая с торса семя: его не слишком-то волновал Мидория, он его бесил своим упорством, своей беспомощностью в некоторых вещах. Если Деку проходил мимо и не трогал его, то Бакуго и слова в его адрес не проронит. Кацуки старался избегать своего триггера (читать Мидорию). Но все же Деку был его одноклассником, они учились вместе, а это значило, что у них должна быть взаимовыручка. Бакуго был в шаге от того, чтобы выскочить и накричать или оттолкнуть Тодороки, хотя и не обязан, не должен. — Вряд ли у них все хорошо, — хмыкнул Киришима. — Мне плевать, — цокнул Кацуки. Когда они вышли из душа, то рука об руку пошли к лифтам. В коридорах было тихо, никого не было вокруг. — Тебе понравилось? — шепотом поинтересовался Бакуго. Эйджиро глянул на Кацуки бесстрастным взглядом. — Было… хм, — Бакуго задумался. — Было классно. Мне понравилось. Только вот царапины от ногтей Кацуки теперь неприятно саднили… но это ничего. Это того стоило. Мытье было неприятным особенно: садины щипало. — Я люблю тебя, — снова шепнул Бакуго, когда они были в лифте. — Я знаю, — нахмурился Киришима. — Зачем ты говоришь это мне? Эйджиро когда-то бы крышу снесло от таких слов, сейчас же для него это были просто слова. Просто-напросто слова. Кацуки мгновенно поник головой. Зачем он это говорит? Зачем? Киришиме все равно. Он не полюбит его больше. Никогда. Надо просто оставить его в покое и жить, будто чувств нет. Игнорировать, убивать в себе интерес, привязанность, бить по сердцу, чтобы перестало стучать так быстро от его присутствия. Нужно прекратить… — Просто захотелось сказать, — Бакуго смотрит в пол. Они вышли из лифта. Кацуки пошел в свою комнату, запирая ее изнутри, Эйджиро в свою. Они стояли за запертыми дверьми с мыслями: это конец. Это был конец. Бакуго зажмурился, стиснул зубы и подошел к кровати, падая на нее. Хотелось плакать, как маленькому ребенку. Как маленькому мальчику, которому игрушку не купили. Соленые слезы впитывались в подушку. Было больно. Он еще не знал, насколько далеко они могут зайти. "Сегодня я воспользовался Киришимой," — так он думал. — Ну почему все так?! Почему я?! — крик заглушила подушка. Хотелось орать во весь голос, пока кто-то не услышит, пока хоть что-то имеет смысл, пока в нем еще есть эта жгучая боль, эта жгучая, невозможно сильная любовь. Кацуки лежал лицом вниз и рыдал, пока были силы.