В объятьях тьмы

      После ухода детектива Итачи ещё несколько минут стоял около кустов гортензий, вглядываясь ему вслед и ощущая, как эмоции едва не вышли из-под контроля. В разговоре с полицейским священник был предельно хладнокровен, а, отвечая ему, взвешивал каждое своё слово. Впрочем, контроль эмоций мало чем помог: теперь, как ни странно, все подозрения падают на него. Впрочем, есть в этом какая-то своя особая закономерность.       «Может, настало время мне расплатиться за грехи перед Саске?» — вырвав последние сорняки и выбросив их на задворках церкви, Итачи тщательно очистил черную сутану от пыли, снял перчатки и вымыл руки в умывальнике, который располагался в задней части прихода. Убедившись, что с остальными клумбами всё в порядке, через черный ход он прошёл в церковь, а после и в свою комнату, размышляя о превратностях судьбы. Если полиция на полных основаниях решит арестовать его, должен ли он сопротивляться или принять всё так, как есть? Тайну исповеди он выдать не может, а уж тем более сдать своего младшего брата. Но настолько покорно принять его вину на себя, даже не сопротивляясь этому… Неужели это и есть правильный путь?       «А может, всевышний именно для этого дал мне ещё один шанс?» — касаясь кончиками пальцев белой колоратки в воротнике-стойке сутаны, Итачи на мгновение замер перед дверью, а затем прошёл в комнату, ощущая себя полным противоречий. Он хотел хотя бы полчаса посвятить молитвам, чтобы найти покой в своей душе и очистить разум, однако к большому удивлению, его комната оказалась не пустой.       — Саске… — ошеломленно выдохнул старший Учиха, когда на собственной кровати застал младшего брата. Тот, прислоняясь спиной к изголовью, спокойно сидел и читал одну из церковных книг. Заметив священника, он поднял на него глаза, удостоил ледяным взглядом, и снова погрузился в чтение, переворачивая страницу.       — Что ты здесь делаешь? — поборов своё удивление, Итачи тоже вернулся к бесстрастному тону и, закрыв за собой дверь, прошёл к столу.       — Читаю, как видишь, — скупо ответил тот, снова переворачивая страницу. — Твои книги весьма интересны. Заставляют о многом задуматься. К примеру, какое из преступлений тяжелее? Убийство или насилие? — задал он риторический вопрос, а старший брат, нахмурившись, присел за письменный стол.       — Безусловно, убийство всегда считалось необратимым грехом и тяжким преступлением, — ровно произнёс он, стараясь не смотреть на своего младшего брата. — Ведь никто не вправе отнимать жизнь у другого.       — Вот как. Значит, я в твоих глазах — самый порочный и грязный преступник? — с иронией спросил Саске.       — И всё же… — словно не слыша его, продолжил Итачи. — Разве изнасилование не хуже? Ведь оно также приносит зло в мир. Для другого человека это унижение, мучение и боль. А всё лишь для того, чтобы удовлетворить себя. Нанесение вреда кому-либо для собственного счастья. Согласно десяти заповедям, убийство является шестой, а прелюбодеяние — седьмой заповедью. Они очень близки друг к другу, и один грех влечет за собой другой. Также и смертные грехи, которые вопиют небу об отмщении за них: человекоубийство и содомский грех всегда идут рядом друг с другом.       — Содомский грех, — усмехнулся Саске, переведя взгляд от книги на затылок брата. — Не чета обычному прелюбодеянию, верно? — он снова заглянул в книгу и, перевернув несколько страниц назад, зачитал: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют».*       — Непонятно, зачем ты всё это делаешь, — продолжил Саске, вновь обращаясь к брату, — зачем пытаешься отмыться, раз тебе уже заготовлено место в аду? Но тебе мало себя, ещё и меня решил за собой утащить, — с презрением добавил он, из этого ряда останавливаясь на двух словах.       — Luxuria**, — наконец-то проронил старший Учиха, тоже смотря на книгу, лежащую перед глазами. — Нет. Это было против твоей воли, поэтому вряд ли тебя можно обвинить в блуде, а уж тем более в содомском грехе, — за окном начало смеркаться, и Итачи вновь включил свою неяркую настольную лампу. Читать при таком свете было тяжело, и Саске, закрыв и отложив книгу, теперь смотрел перед собой. Он молчал, Итачи — тоже, вероятно надеясь, что вскоре младший брат покинет это место.       — Пять лет назад... — хрипловато начал Саске, а Итачи внутренне дрогнул, так и не смотря в его сторону. — Я был мальчишкой, обычным ребенком, который восхищался своим братом. Своим умным, потрясающим братом, который мог решить любую задачку и научить чему угодно. Старшего брата все любили: и родители, и учителя, и одноклассники. Его уважали, им гордились, на него ровнялись. Кажется, у него не было никаких недостатков: он был добр, заботлив, всегда предлагал свою помощь и не оставлял в беде. Даже если приходил поздно и уставал, всегда находил минутку, чтобы проверить уроки у своего менее умного младшего братишки. В моих глазах ты тоже был совершенен: настоящий идеал, к которому я стремился. Другие в то время восхищались певцами, спортсменами или актёрами. А у меня всю жизнь был один кумир — ты. Мой обожаемый старший брат, — снова иронично усмехнулся он, на мгновение прикрыв глаза. — По сравнению с тобой я был обычным. Учился хорошо, но не выделялся. В спорте тоже не было значительных побед. От меня не ждали чего-то сверхъестественного, как от тебя, а родители всегда приводили тебя в пример. Их слова меня немного раздражали, но когда ты сам мне говорил, что я стану лучше тебя во всем, я не верил, но в тайне надеялся на это. Что превзойду тебя, и что ты будешь так же гордиться мной, как я тобой. Но что же случилось с моим совершенным братом? — переведя дыхание, снова сам себя спросил Саске. — Что в один миг из обожаемого он стал ненавистным. В тот день шёл дождь, ты помнишь? — скосив глаза на него, спросил Саске. И, не дожидаясь ответа, продолжил. — Родители задержались на каком-то мероприятии, мы были дома одни. Ты пришёл весь мокрый из школы, сказал, что забыл зонт. Я хотел высушить тебе волосы полотенцем, а ты… — его дыхание прервалось, а пальцы невольно сжали рубашку на груди. — В один миг ты перечеркнул всю мою жизнь, втоптав меня в грязь. Я до сих пор помню, каким холодным тогда было твоё тело и каким горячим — твоё дыхание. Зачем ты сделал это? — едва слышно спросил Саске, но его слова в небольшой закрытой комнате слышались очень хорошо. Его невероятно уязвило то, что Итачи, на его наполненные горькими воспоминаниями слова, надменно усмехнулся. У Саске замерло сердце, когда брат медленно развернулся к нему и посмотрел так презрительно и уничижительно, будто парень для него был не больше, чем червяк.       — Зачем, говоришь? — его голос, пронизанный стальными нитями, опутывал как настоящий ледяной кокон. — Ты сам виноват, Саске, — подливая масла в огонь, продолжал старший брат. — Такой яркий и чистый, ты был подобен глотку свежего воздуха в прохладном после дождя лесу. Мне хотелось вдыхать и вдыхать, наслаждаться этим воздухом. И когда я понял, что впал в зависимость, что не могу и дня прожить без него, то было слишком поздно. И дома и на учебе я задыхался, не видя и не слыша тебя. А ты говорил лишь обо мне, смотрел на меня так, будто я был твоим миром, твоей маленькой непорочной вселенной. Наверное, ты даже считал меня каким-то божеством, ещё не зная, насколько я прогнил изнутри. Я холил и лелеял тебя, уже инстинктивно ощущая, что ращу тебя для себя. Я держался до последнего, даже тогда, когда ты не мог уснуть и приходил ко мне, без задних мыслей забираясь в мою постель. Почему-то, прежде в этом не было ничего необычного, но в один прекрасный день вдруг стало невыносимо. Видеть тебя, говорить с тобой, касаться тебя. Я хотел убежать и вместе с тем всеми силами стремился быть с тобой. Твой взгляд был таким невинным и доверчивым, а тело мягким и нежным, что я не смог удержаться и не сорвать этот цветок, бутон которого ещё даже не распустился. Не мог представить, что мой запретный плод рано или поздно вкусит кто-то другой.       — Поэтому решил откусить сам? — с лёгкой усмешкой спросил Саске. — Да ещё пораньше, чтобы уж наверняка?       — Да, я опасался, что через год или два моё место в твоей вселенной займёт кто-то другой, — сухо ответил Итачи.       — А почему сбежал? Почему и дальше не продолжил делать это со мной, держа руки за спиной и зажимая мне рот? Испугался, что я расскажу родителям?       — Возможно, — уклончиво ответил Итачи, опуская глаза и снова касаясь воротничка сутаны. Несколько минут они молчали, пребывая в собственных мыслях, разбуженных отголосками прошлого.       — А теперь? — вновь неожиданно и сипло спросил Саске. — Моё тело уже испорчено для тебя? Тебе по вкусу только незрелые плоды?       Итачи слышал, как брат поднялся на ноги. Священник вновь поднял глаза и взглянул на него, ощущая, будто холодный поток скользнул в его нутро. Саске, стоя возле кровати, медленно расстегнул свою рубашку, скинул её с плеч, снял с себя брюки и даже бельё. Его тело, закаленное спортивными тренировками, было идеальным. Средний рост, в меру широкие плечи и крепкие руки. Мышцы груди и живота хорошо проступали под кожей, а узкие бёдра и прямые ноги привлекали всё внимание к себе. Хладнокровно смотря на всё это, Итачи плотно стиснул зубы и кулаки, снова опуская глаза и закрывая их.       — Если ты хочешь мне отомстить, то мсти, но не в этих стенах, — сурово произнёс он, вновь открывая глаза, но смотря не на брата, а как будто сквозь него.       — Что, боишься, что кто-то узнает, насколько ты порочен и испорчен? — надменно спросил Саске. — Старший брат из тебя вышел никаким и, похоже, что священник — тоже.       — Не искушай меня, — на одной ноте прошептал старший Учиха. — Если тогда ты был ни в чем не виноват, то теперь…       — Ниже мне всё равно не упасть, — прервал его Саске, приближаясь к письменному столу, за которыми сидел брат. — И моё тело уже испорчено и отравлено тобой, — склоняясь над ним, шепнул он. — Не волнуйся, пока я не собираюсь мстить тебе. Просто позволь мне вспомнить, нии-сан. Обо всём, что ты творил тогда… — юноша положил ладонь на его бедро, слегка поглаживая его, а кончиком языка, едва касаясь, провёл по краю его уха. Он не видел, каким сейчас было выражение на лице Итачи, зато его ответ почувствовал сполна. С силой стиснув его плечи, старший брат поднялся на ноги, а затем с напором подался вперед. Комната была очень маленькой, из-за этого Саске буквально рухнул на узкую кровать, которая оказалась в метре от него. Итачи уложил его на спину, и когда затылок коснулся подушки, младший Учиха увидел его лицо, нависшее над ним. Бурных эмоций, как и ожидалось, не было, но черные глаза прожигали практически насквозь. Они были широко открыты и казались настолько большими, что Саске не видел ничего, кроме них. А вскоре перестал видеть и их: Итачи склонился ниже, и его опаляющие губы коснулись напряженной шеи Саске. Тот судорожно дёрнулся, когда зубы сомкнулись на коже, оставляя сильный отпечаток. Странные ощущения завладели им: он не мог выносить прикосновения других людей, особенно, парней с определенными целями. Его начинало трясти, и бил неприятный озноб. Когда прикасался Итачи, его тоже колотило, но совсем не так, как с другими. Под Итачи он не мог шевельнуться, не мог его оттолкнуть или ударить. Да, он дрожал, но дрожал не только от страха. И не от привычного холода, спускающегося по спине вниз. Наоборот — чем больше брат прикасался к нему, тем сильнее горело его тело. Особенно, в тех местах, где он кусал или трогал его. Шея и плечи — сплошь были в красноватых следах от зубов, а бёдра немели от силы, с которой пальцы Итачи впивались в них. Тот не медлил: он сразу же раздвинул ноги Саске и разместился между ними, заставляя юношу снова содрогнуться. Младший Учиха инстинктивно зажмурил глаза, вспоминая, насколько это может быть неприятно. Тогда, пять лет назад, брат действовал так же быстро и резко, поэтому было больно. Но сейчас, кажется, что-то изменилось. Тело Саске не так зажато, как тогда, оно странно горит и дрожит без контроля. И Итачи отчего-то вдруг замер, будто тоже о чем-то вспомнил.       Понимая, что ничего не происходит, Саске приоткрыл глаз и с удивлением увидел, что его брат тоже снимает с себя одежду: сначала сутану, затем рубашку и расстёгивает брюки. Младший Учиха покривил губами — ему на ум пришла одна колкость, но он не успел её сказать. Итачи внезапно резко перевернул его на живот и придавил голову к подушке. Дыхание у парня сбилось и стало очень частым, когда тот заставил его поднять бёдра и расставить колени как можно шире. Саске снова зажмурился и даже прикусил кончик языка, готовясь к жару и боли. Сначала Итачи погрузил в него свои пальцы, а затем навалился сам. Прикусанный язык мало чем помог: Саске всё равно застонал, глуша свои звуки в подушке. Он вцепился в неё и руками, понимая, что едва может контролировать своё тело. Итачи, зарывшись пальцами в его непослушные черные волосы, держал его голову, чтобы младший брат не смел поднимать её, и двигался в нём, преодолевая сопротивления тела. А оно сопротивлялось, но не так, как пять лет назад. Тогда Саске действительно было больно и мерзко, сейчас же что-то заглушало эти чувства. Возможно, этот странный жар, наполняющий тело, будто он перепил крепкого спиртного. А возможно и то, что собственное тело очень изменилось. Оно стало более сильным, более гибким и более приспособленным. И не только тело. В голову опять же что-то ударяло, похожее на опьянение, когда Итачи прижимался своими бёдрами к его ягодицам.       Поначалу брат не касался его, лишь продолжал держать голову и двигаться. Чем больше было этих толчков, тем сильнее Саске заставлял своё тело расслабиться. К чему сопротивляться, если он буквально сам лёг под брата? Саске хотел вспомнить о той ночи, но ощущения были немного иными. И ещё сильнее они изменились, когда Итачи вскользь коснулся его, проведя ладонью по изогнутой спине и левому боку. Парень снова сдавленно простонал, а его мышцы невольно сжались плотнее. Постепенно он начал осознавать, где бы хотел почувствовать эти прикосновения. Его рука сама собой дёрнулась, намереваясь сползти вниз, но пальцы судорожно продолжали цепляться за подушку, и он даже не мог разогнуть их. В паху нестерпимо давило, он даже начал двигать бёдрами, чтобы хоть как-то облегчить это тянущее ощущение. Итачи, вероятно, это почувствовал, потому что над своей головой парень услышал усмешку. Ему тут же стало неприятно и стыдно. Он снова замер и весь затрясся от злости то ли на брата, то ли на себя.       — Заканчивай… быстрее, — яростно прохрипел младший Учиха, утыкаясь лбом в подушку.       — Что с тобой, глупый брат? В тот раз ты не издал ни звука, — Итачи внезапно склонился над ним, а когда его грудь прижалась к спине парня, Саске снова затрясло. Горячее. В этот раз его тело очень горячее, и от этого становится ещё жарче и мучительнее. Брат немного замедлил темп, а его ладонь снова заскользила по телу Саске, но на этот раз по груди и животу. Выносить подобное стало ещё нестерпимее. Из-за жара он ощущал, как пот капельками стекает со спины, по бёдрам и по лбу. Стиснув зубы, Саске стремился замереть, чтобы молча вынести всё это, но когда ладонь брата добралась до паха, а пальцы обхватили его плоть, юноша не сдержался.       На этот раз стон был совсем иным. В нём больше не слышалось отголосков страданий или боли. Саске сам поразился тому, что может выпускать подобные звуки, от которых снова стало очень стыдно, к тому же, краска залила всё лицо. Итачи снова вернулся к быстрому темпу, и теперь молчать становилось всё труднее. Вместо того, чтобы закусывать язык младший Учиха, стиснул зубами край подушки. Кровать была очень узкой и старой, поэтому при каждом движении вперед и назад он слышал её скрип, а помимо этого — дыхание брата над собой и собственное бешеное сердцебиение.       Саске не знал, сколько прошло времени, прежде чем это закончилось. Сколько раз брат двинулся в него, как долго заставил стоять на коленях и принимать его. Под конец его тело перестало сопротивляться окончательно: Итачи мог двигаться гладко, а Саске не чувствуя ничего, кроме того, как его наполняют. Брат излился прямо в него, и ещё долго тот ощущал, как его семя вытекает из тела, пачкая бёдра и постель.       Некоторое время Итачи лежал на нём, а, отдышавшись, выпрямил спину и прижался к стене. Саске тоже стало легче дышать, как только брат освободил его. Поначалу парень косил на него глаза, а затем перевернулся на спину, так и продолжая смотреть на него, не стыдясь своих раздвинутых коленей и обнаженного тела. Лицо у Итачи было бледным, как и губы, а глаза успокоились. В целом, он выглядел так же отрешенно, как обычно, только волосы оказались растрёпаны, да и одежды не было.       — Наверное, тебе это принесло облегчение. За столько-то лет, — с усмешкой произнёс младший Учиха, ощущая себя невероятно размягченным и ленивым.       — Ко мне сегодня снова приходил следователь, — глядя перед собой, сказал Итачи. Саске невольно напрягся, но в целом был так же расслаблен. — Оказывается, тот убитый несколько раз проходил по делу об изнасиловании, но ни разу не был осужден. А все его жертвы — мужчины с темными волосами и глазами. Полиция подозревает меня, поскольку убийство было совершено рядом с церковью, а у меня нет алиби. Но без явных улик они ничего не смогут мне предъявить. Он сказал, пока не найдено оружие, мне нечего бояться, — Итачи перевел взгляд на младшего брата. — Саске, где ты его спрятал?       — Я не знаю, — нехотя ответил тот, не намереваясь вспоминать о своём преступлении. — Бродил где-то в округе, зашёл в какой-то двор и спрятал трубу в собачьей будке. Где именно она находится, я сказать не могу, поскольку не помню ни место, ни саму улицу.       — Вот как, — пробормотал Итачи, тоже немного нахмурившись.       — Зачем тебе это? Хочешь сдать меня? — Саске тоже поднял спину и чуть придвинулся к нему. Впервые они находятся так близко друг к другу, что можно просто поднять руку и коснуться его.       — Я же сказал, что не выдам тебя ни при каких обстоятельствах, — повторил Итачи. — Просто если полиция найдёт оружие с твоими отпечатками… Я не смогу тебе помочь.       — И не надо. Я не просил тебя о помощи, — Саске всё же не удержался и коснулся его волос, убирая упавшие пряди с лица назад, желая видеть его глаза. — Если они поймают меня, значит, так тому и быть. Я не буду оправдываться или убегать. Расскажу всё, как есть.       — Почему? Разве ты не хочешь избежать этого? — удивился Итачи, чуть развернув голову к нему.       — Нет, мне всё равно. Всё равно, что со мной произойдёт. Я не вижу смысла в своей жизни, — ровно ответил младший Учиха. — Что за решеткой, что вне её — я будто всё время сижу в какой-то клетке. Ничего не изменится.       — Саске…       — Что это? — внезапно прервал юноша своего брата, замечая на его шее странный красноватый след. Освещение в тесной комнате было очень слабым и возможно, Саске это показалось. Прежде он ничего не видел на его горле, однако брат постоянно носил сутану с воротником-стойкой, которая скрывала нижнюю часть шеи. Он протянул руку и хотел коснуться его, чтобы понять, что это, однако Итачи внезапно с силой стиснул его запястье и вновь опрокинул юношу на спину, нависая над ним сверху. Дыхание у Саске снова сбилось, а мысли перемешались. Он не мог отвести глаз от лица брата, но взгляд буквально стремился к его шее. Однако едва Саске смог его переместить, как его глаза перестали видеть, а уши — слышать что-либо. К его губам прижалось что-то очень горячее, влажное и жадное, и только спустя минуту Саске понял, что это губы и язык Итачи. Тот целовал его впервые за всё время. Очень сильно, напористо и глубоко, не давая отстраниться или вздохнуть. Тело юноши снова трепетало и дрожало, он ощущал себя рыбой, запутавшейся в сети. И чем больше она трепыхалась, тем сильнее стягивалась сеть, не позволяя вырваться.       Саске ощутил, как колено Итачи давит на его бёдра и невольно вновь раздвинул перед ним ноги. На этот раз брат не стал переворачивать его на спину или готовить, а взял прямо так. Их поцелуй прервался, Саске снова содрогнулся и сжался, а с губ слетел прерывистый стон. Он откинул голову назад и зажмурил глаза, ощущая, как телу снова приходится привыкать к резкости любовника. Итачи так и продолжал нависать над ним: Саске слышал над собой его дыхание, ощущал, как кончики длинных волос щекочут плечи и грудь. И чувствовал, как изредка, но губы прикасаются к его шее, а зубы вновь и вновь оставляют на коже следы.       Он впал в странное забытье: постепенно всё окружающее вокруг начало расплываться, превращаясь в какую-то размытую серую массу. Даже открывая глаза он не видел перед собой ничего, будто уже ослеп. Ему казалось, что он опустился на самое дно адского пекла, и самый огромный, самый порочный и ненасытный демон пожирает его, вновь и вновь отравляя его тело собой, не оставляя нетронутой ни единой части. И чувствовал он всё сполна. Но опять же, все прикосновения, движения и поцелуи слились в единое целое. В те самые сети, которые опутывали тело, захватывали его и пленяли. Всё это стало похоже на сон. Длинный сон, наполненный мглой и сильным грязным чувством. Его персональный ад.       Удивительно, но Саске получал ненормальное удовлетворение от того, что его снова валяли в этой грязи. Он хотел быть грязным, хотел, чтобы Итачи пачкал его и дальше, оставляя на нём и в нём свои следы. После второго раза брат не остановился. Он снова взял его и брал до тех пор, пока младший Учиха не лишился чувств. Саске не сопротивлялся и не просил остановиться. Нет, он безропотно выносил всё, что с ним творили и сам хотел большего. Больше грубости, жесткости, бесчувственного секса. Итачи под конец перестал его целовать, а Саске вопреки всему начал кончать. На третий раз он закончил раньше Итачи, а на четвертый излился два раза, пока брат был в нём. Однако какого-то удовольствия это не принесло, хотя и избавляло от ноющей пульсации и давления в паху. Наоборот, он не хотел испытывать удовольствия. Больше удовлетворения ему приносило осознание и ощущение того, что брат имеет его и получает от этого наслаждение сам. Ему хотелось сделать эту ситуацию максимально похожей на ту, что произошла пять лет назад, но его собственное тело с подобной ролью справлялось с трудом, подкидывая всё новые сюрпризы. Сначала его трясло от каждого прикосновения Итачи, а внутри всё горело огнём, причем не от боли, а просто от ощущений. Ничто не блокировало их, они становились всё ярче и ярче, принуждая тело давать им выход. Нет, всё было не так, кроме одного: поведения Итачи. Тот был таким же голодным и жадным, как и пять лет назад. Таким же эгоистичным и деспотичным, утоляющим собственную страсть и потакающим похоти. Удивительно, что он стал рабом ни зависти, ни гнева, ни алчности, ни даже гордыни, присущей Учихам, а именно похоти. В то время как Саске был подвержен всему, кроме неё. В особенности зависти, гневу и гордыне.       Когда Итачи, наконец, отпустил его, за окном стояла полная мгла. После такой дикой близости, Саске не мог шевелиться и едва дышал, понимая, что не ощущает собственного тела. Его глаза закатывались сами собой, и всё, что ему хотелось — это спать. Он растянулся на жесткой кровати, хватаясь руками за подушку и, постепенно проваливаясь в сон, наблюдал за старшим братом. Тот, поднявшись с кровати, сначала выпрямился, стянул резинку с растрепанных волос, откинул голову немного назад, так, что кончики волос достали поясницы. Саске лениво наблюдал за тем, как Итачи приглаживает свои волосы, как вновь стягивает их резинкой и поднимает голову. Надев рубашку и брюки, он подобрал с пола свою сутану, однако её надевать не стал, а, сложив, повесил на спинку стула. Затем бросил взгляд на младшего брата, который тоже смотрел на него, но уже едва различал черты его лица. Приблизившись, Итачи поднял с пола рубашку и укрыл его, напоследок едва ощутимо коснулся торчащих на затылке волос. Хлопнула дверь, и Саске окончательно отпустил своё сознание, позволяя объятьям тьмы захватить его целиком.