Секретарь

Уже в метро Николай осознал, что другие пассажиры бросают на него недоуменные взгляды, и понял, что оставил куртку в офисе. Но сейчас ему было абсолютно всё равно — сердце сжимала обжигающая боль, в груди словно просверлили дыру. Из-за пелены слез он практически ничего не видел и передвигался почти вслепую, натыкаясь на людей и даже не находя в себе силы извиниться. Как он добрался домой, Николай не запомнил. Только с порога стащил с ног ботинки, наступая на задники, добрел до своей комнаты и рухнул на постель. Через минуту с его губ сорвался первый мучительный стон. Дальнейшее он не запомнил. Ощущал только раздирающую изнутри боль, словно в груди разгорелся пожар. От слез Николай дышал с трудом и урывками, задыхаясь от рыданий. Дома, на его счастье, еще никого не было. Гуро… Тот самый, кто завлек, заманил, заставил довериться… Использовал, а потом выбросил как ненужную вещь.  — До встречи в Петербурге! И он еще посмел что-то говорить о чувствах… Как он вообще решился коснуться его? Поцеловать? Неужели за столько лет в этой черной душе так ничего и не дрогнуло? И Гуро настолько погряз в собственной гордыне, что от него не осталось ничего человеческого? Человеческого? Стоп. А как он… Как он прожил все это время? Ведь человеческая жизнь не может длиться больше двухсот лет… Он сам дьявол! Вот он кто! И довериться Якову Петровичу вновь — это расстаться с собственной душой. То, что Гуро требовалась его душа, Николай не сомневался. Все попытки сблизиться, вся показная забота, проявление симпатии — это совращение, желание обладать, присвоить себе, захватить в полное свое владение и подчинить волю. — Не…нена…вижу… — хрипло вырвалось из впалой груди, и Николай зашелся в мучительном кашле. В голове словно лопнула натянутая струна, и перед глазами всё померкло.

***

Отголоски чужой боли Яков начал чувствовать спустя десять минут после ухода Николая. Видимо, шок от пережитого прошел, и теперь Гоголь почувствовал всю тяжесть прошлой жизни. С каждой минутой ему делалось все хуже и хуже, от этого у Гуро начала болеть голова. Мальчишке срочно требовалась помощь, но от него он её не примет. Николай даже думать больше о Якове Петровиче не хотел. А состояние его всё ухудшалось. Резкая темнота в глазах, и Яков удержался на ногах только благодаря тому, что успел схватиться за угол. Николай потерял сознание, возможно, ему нужно вызвать врача, выпить успокоительное. Яков добрался до стула и вытащил из кармана телефон. Что толку звонить, Николай никогда больше не примет звонок от него. Теперь, когда воспоминания вернулись к нему, Гоголь больше никогда не скажет ему ни полслова. Теперь его боль — твоя, Яков… И эту боль он чувствовал как никогда раньше. Казалось, сердце вот-вот разорвется, а воздуха не хватало. Скорее всего, Николай был вымотан до предела и рухнул в беспамятство, как в единственное спасение. Требовалось сосредоточиться. Необходимо убедиться в безопасности Гоголя. Яков закрыл глаза и попытался полностью расслабиться, что в данной ситуации становилось чуть ли не подвигом. Сконцентрироваться на Николае, нащупать связующую нить — его боль, потянуться и вынырнуть возле него. Николай действительно лежал на постели, синюшно-белого цвета. Под глазами залегли темные круги, губы потрескались и кровили. — Мой хороший… — прошептал Яков, опускаясь на колени перед ним, — золотой мой… Прости, что причиняю тебе столько страданий… Клянусь, я не хочу этого… Провести ладонью по растрепанным, запутанным волосам, украдкой пригладить сон. Потом коснуться груди, прямо напротив сердца — здесь боль ощущалась сильнее всего. Требовалось ослабить её, иначе Николаю грозил припадок. Яков глубоко вздохнул и с силой прижал раскрытую ладонь к сердцу, а затем с той же силой отдернул. Невидимый, хлынул из сердца поток жгучей боли, переходя в тело Гуро. Тело дрогнуло в первой судороге, и Яков рухнул на пол, продолжая тянуть страдания из сердца Николая в своё.