Мактуб - ибо предначертано

— Это ты славно удумал, господарик! А какая речь, какой язык… Приношу мою благодарность за эти доказательства милости и надеюсь, что они будут иметь важные последствия. Сухонький, как лущеная шишка, дворянин сидел за столом и мял листы дорогой бумаги. Приказной мелко трясся. Знал, что ежели обман найдется, и смола кипящая Раем увидится. Но имевшему и без того троих сыновей, перебивавшихся с хлеба на квас, в захудалых имениях, на него земли у отца не хватит. Тогда останется только подаваться в стрельцы либо, плюнув на гордость и честь, идти к кому-нибудь в рабы. Ну, можно еще в монастырь или на дорогу. Но в сегодняшнюю аудиенцию достиг всего, чего только желал, а потому с внутренним удовлетворением скрепил грамоту печатью, которую носил при себе. В руках его был важнейший вопрос державы! Таким образом, держал он теперь все нити, приказы, которые лежали в его кармане и которые он немедленно хотел привести в исполнение. Задумался на несколько минут, это был случай выказать и распространить свое могущество. Смелый, требовательный королевич обладал обезоруживающей улыбкой, приблизился к нему и сделался сущий мед и истинная патока. Но, сколько ни размышляй об этом, всё равно не уведаешь, что скрывается за приветливостью. — Зачем это? Ты настолько посвящен во все, чтобы знать, как опасно давать здесь подобные уверения, – отвечал Коркут в самое ухо. Несмотря на очарование, лицо его было бледно, глаза лихорадочно блестели, нервными порывистыми шагами он мерил избу чиновника. Решение, Аллах есть свидетель, не нравилось, но это был политический шаг, пойдёт на любые ухищрения, чтобы заставить врага отступить. Когда в нём будили темные начала, готов на всё, чтобы не признать себя побежденным. Через своих видоков, тайных друзей, осведомлён обо всём, говорившемся среди эффенди, родивитых вельмож Руси : султан вызывал его, Коркута, на отчий порог, не хочет, мол, чтобы дети Льва жили порозень. Всякая другая вина могла бы еще быть прощена, но для нет ничего ужаснее, чем быть одной крови с Падишахом. С благославления имама оставляли только красавиц-принцесс, сыновьям же быть убиваемыми еще в колыбели. По словам Великого турка, несколько лет назад оказали неоценимые услуги московскому Двору и благодарный цезарь обещал всяческую помощь и содействие, если тот когда-либо окажется в затруднительной ситуации. В таком случае, ожидала мучительная кончина в зинданах … или что-то хуже. Огонь свечи замирал, отбрасывая гигантские тени за стену, и красные камни крепости постепенно погружались во тьму. Казалось, пламя мигало в такт ритмам танца и голосам, звучавшим то громче, то тише, переходя от гортанного крика к глухому шепоту, к бессловесному хрипу, чтобы затем вновь зазвучать громко… и вновь затихнуть… Смерти он не страшился, но Мехмед прославился жестокостью, с какой расправлялся с неугодными. В детстве помнил компанию, наводившую страх на всю округу. Эта стая маленьких свирепых волков под начальствованием брата состояла из потомков ханзаде. Кто бы осмелился их одернуть? Самым невинным развлечением этих мальчишек было осыпать работающих невольников-христиан стрелами. Они могли содрать кожу, отрезать известно что, зарыть в песок и размозжить булыжниками. Запах цветов плавал в вечернем воздухе под безоблачным нефритовым небом. Однако дух невидимого изувера-охотника витал. Один был всевластен, другой — в цепях. В империи возникало не меньше проблем, чем за ее пределами: пожары, умышленно устраиваемые в городе янычарами, угрозы со стороны главы адмиралтейства, ваххабиты кладут деньги от хаджа в свои карманы, заговоры еще сильнее усилили параноидальное состояние. Крым надолго обеспечил себе место «третьей силы», с мнением которой не могли не считаться и в Москве, и в Блистательной Порте. Выступит ли с ятаганом на русских хан, получив священное оскорбление, презреет ли волю Господина правоверных « … более ста тысяч рати у меня есть и возму, шед, по твоей земли по одной голове, сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка будет, и сколько мне поминков посылаешь, смети того, убыток свои которой более будет, то ли что своею волею пошлеш казну и что сколько войною такою возмут, гораздо собе о том помысли. И только твою землю и твое государство возму…» ? Коркут ненавидел себя, присылал беду на славян, а ведь пожимали ему руки, говорили всякие любезности, нисколько не смущаясь тем, что не понимают друг друга… Да к чему тут и понимать слова, когда взгляды и жесты тех так выразительны! Во время его первых прогулок попадались только совсем неинтересные фигуры. Правда, иной раз мимо него прокатывались какие-то безобразные рыдваны, и в этих рыдванах помещалось что-то таинственное, но что именно, того никак нельзя было разобрать, так оно было закутано ревнивой фатой. Потом Московия представлялась страною упрямых, непонятливых бородачей в высочайших шапках и парчовых кафтанах, страною, где обитают в тесных помещениях, много едят, много пьют Но неприятные впечатления исчезли: все ему стало нравиться, яства, хоть нет ни овощей, ни фруктов, и не столь изысканно, но рыбы, самой дорогой и вкусной, ценил мужество и отвагу людей. Ему доставляло большое удовольствие мчаться по безбрежной белой, ослепительно сверкавшей на солнце равнине, закутавшись в богатую соболью шубу, обернув себе ноги выделанной, подбитой алым бархатом медвежьей шкурой. Крестьяне и горожане служили государю верой и правдой, так как он был справедлив к ним. Но встречались среди них и такие, кто беззаконие. Рука османа в походах со строгостью карала только тех, кто нарушал спокойствие в стране. Но сам-то он свой покой навсегда потерял. Ни одна прелестница чернобровая, смуглая или с роскошной светло-русой косой не могла отвратить беднягу от Ксении… Намерения, вырвавшиеся из уст, словно раскалённые угли, жгли душу, заставляя плакать и смеяться. Как гневно бичевал он свои пороки! И не могли успокоить такие речи: «Все то, что тебе сегодня пришлось испытать, взбираясь на эту гору, уже не раз случалось с тобой и происходит со многими в погоне за счастливой жизнью. Но это нелегко заметить, потому что ему дано увидеть движение только тела, а движения рассудка скрыты и неподвластны его зрению. Жизнь, которою мы называем счастливой, лежит на вершинах, и к ней идет извилистая и крутая дорога. Ее преграждает много возвышенностей, и чем дальше, тем круче становятся ступени. А на самой вершине все кончается. Именно она — цель этого путешествия. Туда хотят попасть все, но ни каждому это удается. Мало просто хотеть, нужно добиваться. Но у меня почему-то не слишком хорошо получается. Почему же? Наверное, потому, что ровной дорогой, такой удобной и простой с виду, до вершины не дойти. Нужно или стиснуть зубы и карабкаться наверх, или остаться внизу. Там тебя застанет ночь, тьма и и вечные муки». При этих словах искривились черты шехзаде, амбиции обрекли на страдания и в то же время возбуждали его ярость. Перед существами такого склада сам Азраил отступал и принимался за обычную работу: похищал робких и слабых, рвал как сорную траву. Игра в кошки-мышки продолжалась. «Кошка» становилась смелей, а действия «мышки» не были понятны ни «кошке», ни ей самой. Правда, перетрудился немного, ощущал себя слабым, измотанным, нестерпимо болело в груди. Плохо спал ночью, а утром шехзаде тяжело встал, что не мог долго надеть чистую рубаху и устало садился на кровать, не пил совсем воды из кувшина, чтобы промочить бледные, сухие губы. Но воля есть род магии, она насилует природу. И что она опасна, поскольку ее плоды могут стоить очень дорого. По низеньким душным покойчикам, по лесенкам, переходам и чуланчикам идет с утра до вечера всякая работа, звучат и громкие и тихие зовы теремных жильцов, вечные неизбежные пересуды. Ссоры и мир, дружба и ненависть чередуются друг с другом ежедневно. Бояр Борис уже не принимал. Сидя на узком стуле, он пил из ковша привозное вино, подаренное ему послом, раз уж гость отказывался. «Царь плох»? – спрашивал грохочущим голосом и пальцы цеплял в замок. ««Милостью Божьей здравствует…» – дергалась сестра из раза в раз, говоря лишь, что Федор жив. Он не был здоров и никогда уже здоровым не будет. Невидного, неслышного, о котором никто не думал, которого мало кто знал, итригами к венцу монаршему привел, бился с князьями, ждал все, когда Ирина родит и укрепит Годуновых этим младенцем, но замыслам его не суждено было сбыться; тогда пошел по иному пути, где золотом, где клинком умаслил недовольных, а теперь уж и перечить ему никто не станет. Своей могучей дланью, свою несокрушимую волю на все дела, крепко ухватил он престол своего зятя и в трудное время, среди едва утихнувшей бури, оставившей неисчислимые следы разрушения, держался, неустанно работал над закреплением того, что составляло истинные основы для долголетия его семейства. И все шло хорошо. Милость Божия была над кесерем и над Россией. Оправлялось мало-помалу государство от опричнины, от такого разгрома, перенести которые, казалось, было совсем невозможно. Бывало временами очень трудно, грозили всякие опасности, но тяжкое время проходило, являлись новые обстоятельства и несли с собою успокоение, надежду. А тут вот, в это последнее время, вдруг со всех сторон стали надвигаться черные тучи, вдруг разом исчезли прежние удачи. Каждое новое тревожное известие жестоко ударяет его в самое сердце, и трепещет сердце, болит, слабость оковывает все члены, дух замирает, дышать нечем. Ныне пристали басурмане клятые – отдавай мол заложника, воспитали во всяком довольстве, дали порядочное образование, подготовили к той роли, которую, может быть, придется ему играть, а теперь головы его алкают. Тревожит сие батюшку-царя, далек от мирских дел, а выходит будто так, что он сам зачинщик всякой неправды, что творит он только жестокости: тут вот невинного человека отдает, чтобы казнили его, здесь державу свою обрекает! Можно ли выстоять против султана ? Коркут один будет стоить целого войска, потому что ведает язык, обычаи, оружие и военные хитрости этих дьяволов. Но если нет — а доверять его племени трудно, — он погубит всех! Он молод и редкостно силен. Часто меняется в лице при смене обуревающих его страстей. Живой и решительный ум, тонок и хитер, всегда умеет достичь цели, являет чудесную стойкость и упорство в невзгодах…Думные бояре начали спорить и переговариваться. Одни твердили одно, другие — другое, и по всему было видно, что между ними нет единодушия. Всякая пересылка грамот, всякие переговоры были кончены, и с той и с другой стороны все уже оказывалось сказанным. — Ну почему всех так волнует гарем ? —откликнулся турок, подавшись вперёд, и подмигнул, но болезненно, устало, глаза потухли. — Это не место уточненного разврата, как пытаются внушить европейцы. Именно среди лучших из лучших мои отцы и деды находили себе верную подругу. Стены золотились в оправе лазурной глади и тверди небесной, на некоторых крышах угадывались бледные силуэты. Нежась на подушках или диванах либо неслышно прогуливаясь, они могли, наконец, открыть лицо и без помех впивать легкое соленое дыхание моря. Рокоту волн вторили щебет их голосов, приглушенный смех, звон серебряных стаканчиков. Разносился свежий запах мятного чая и пряностей. Город спускался до великолепного порта, защищенного цепочкой островов, ощетинившихся фортами. На золотистом зыбком покрывале водной глади покачивались галеры, похожие на больших ночных птиц со сложенными крыльями своих двадцати четырех весел. Мавританские и турецкие суда уходили на верфи, где их приковывали на ночь цепями, а ныряльщики, натерев тела маслом, опускались в воду, чтобы проверить надежность цепей, перегораживающих вход в порт. Неподвижный заледенелый мир, где вращались три солнца, испускавшие голубое и розовое сияние, а ночь все же не имела конца. Множество кораблей погибло в дьявольских бурях, когда все джинны-повелители ветров собирались вместе и щелкали корабли, как орехи. Массы стеклись глазеть на плениц, белых как снег, с волосами лунного цвета. Обнаженные женщины, сгрудившиеся на пристани, с их невообразимыми локонами, развевающимися на фоне голубого моря, казались сиренами в изгнании… И хотелось проникнуть в эту тайну, одно усилие парящего духа — и он поднимется выше, все расслышит, все поймет…Но вдруг внизу, глубоко внизу будто упало что-то, раздался будто звук порвавшейся струны — и Коркут осознал, что он стремительно летит вниз. Крикнул не своим голосом, пошатнулся на правую сторону и упал, ударясь о деревянную решетку. Его спину подняло дугой, судорога прошла по телу, пронзив его от макушки до пят. Годунов был так ошеломлён, что не сумел уловить момент, когда именно это началось. Только что несчастный бился в конвульсиях на полу — так, как бьются одержимые, когда из них изгоняют дьявола. Изо рта выплевывать жижу алую пытался, почернел его лик, а руки безвольно раскинулись. Хворого, находившегося без чувств, пронесли в палаты борисовы, прямо в опочивальню. Отравленный кафтан зелено-голубого атласа швырнули в огонь. Стали приставать к дохтурам, выпытывать: опасен или нет, встанет ли? — дохтуры качали : — Не выкарабкается, ничего хорошего не видно. Если бы можно судьбу изменить… В понимании лекарей положение безвыходное, даже трагическое. Но царский шурин привык выжидать… Сейчас он вновь вопрошал звезды, первыми открывшие ему, горькое разочарование. В этот вечер он хотел вырвать у неба его самые глубокие тайны. Духовная сила, которой была наделен юноша, изумляла его. Высоко ценил незаурядный характер, надо лишь его подтокнуть на истинный путь.