Кольцо времени

      Гатс спал очень мало — всего пару часов после рассвета, госпожа и вовсе не смыкала глаз: из-за этого я не мог достать дневник, да и в целом перестал записывать наблюдения. Видя в руках бумагу с пером, она теперь неизменно морщилась, наверняка вспоминая свой Орден или вовсе моё предательство. Разумеется, от этого становилось неуютно — я всё ещё чувствовал себя трусом и совершенно не хотел её злить, покорно заменяя шелест страниц на вереницу мыслей в голове, но давалось это всё же болезненно.       Утром держался я в отдалении, пока мальчишка хлопотал у очага; погруженный в себя, сначала даже не заметил, что не один. Сидел на бревне и мыском чертил символы, пришедшие на память, по большей части ничего не значащие, но близкие душе, разглядывая так опротивевший мне герб: перстень-печать госпожи всё ещё был у меня и постоянно напоминал об обещании перед отцом. Воспоминания роились в голове, отвратительно яркие, но несвежие: давая клятву отцу, я был совершенно глуп и незрел, но до обещаний его дочери дорос уже сам, и корить себя, злиться на мать, на жизнь, на судьбу, на безвыходное положение почему-то не хотел. Думал сначала, мне ещё повезло, выбрался из нищеты и делю кров с хозяевами лучших мидландских балов — о, нет! Так бы сказала мать, а не я. Материальные блага не были для меня хоть чем-то стоящим, хоть каплю желанным — в поисках ответов я обратился внутрь себя, искал причины, ошибки, анализировал события, и всё для того, чтоб понять, отчего же я несчастлив, имея всё то, чего так жаждала мать.       Эта пытка резала больнее ножа — вес лживой гордости, наконец, раздавил меня, подмял под себя всё; я потянулся к Фарнезе, служением ей с трудом усмирив внутри гнев и стыд, как Фарнеза обожгла меня, сначала кровной связью, а затем этим вот поступком. Все пятнадцать лет, проведенных вместе с ней, я ждал, когда в ней проснется что-то кроме болезненной страсти, но вот это случилось, и я оказался не готов; совершенно не готов отпустить её узнавать реальный мир, а не шитый золотом и блеском, не с картин в галереях, а другой, безразличный к её происхождению, безукоризненным манерам и дворянской гордости. Мне чудилось, что свой конец она обязательно встретит так же, как мать: сойдёт с ума и сгорит на костре из надежд и разочарований, дотла, до золы и праха, а я снова окажусь рядом и смету пепел прочь с постылых глаз. Снова потеряю что-то важное или даже бесценно дорогое.       При мыслях о Фарнезе я схватился за голову и вдруг заметил в траве нечто блестящее и знакомое, поднял и снял перчатку, пропустив сквозь пальцы полурасплетённые пряди — две косы госпожи, светлые, почти платиновые. В утреннем смоге они казались тусклее, чем были всегда; подошёл к дереву и обернул ими сухую кору. — Эй, что ты делаешь? — тут рядом раздался насмешливый голосок, и я поднял вверх глаза — на ветке почти под кроной сидел эльф, обгрызая припухшую почку. Грусть снова нахлынула на меня — на самом деле я даже не понимал, зачем привязываю к ветке косы. Схваченные лентами, обернувшие ствол в несколько колец, они снова напомнили о поместье, и ответ пришёл сам собой: — Не хочу, чтобы гордость госпожи пылилась в траве и грязи. — Ты и впрямь любишь её, эту девушку. — Пак посерьезнел и спустился вниз.       Я медленно кивнул, слабо улыбнувшись. Малыш не выглядел болтуном, да и тайной это никакой не было, но Фарнеза упорно не замечала или не хотела замечать: я был для неё всего лишь слугой, а вот Гатс… С мечником мне ещё предстоял разговор. — Пообещай, что не расскажешь ей.       Пак хихикнул, но согласился; тут примчался мальчишка, улыбка сбежала с лица, и я бросился за ним. Фарнеза пропала.       Гатс гневно смерил меня взглядом, а малец обозлил ещё больше: — Хороша нянька, Каска вон на месте сидит, а этой дуры след простыл. На лицо снова наползло холодно-вежливое выражение. — Не отзывайся так о госпоже.       По команде Гатса разделились и два часа потратили на прочесывание леса, пока, наконец, не нашли. Признаюсь, мои нервы чуть не сдали, лес был совсем негустой и мелкий, но время шло, а госпожа не находилась; но вот, впереди кривым коленом высунулась коряга, свернулась дуплом в сухом стволе, а Фарнеза уселась в нем, грязная, заплаканная, но живая. На строгий взгляд Гатса она ответила виной: — Я потеряла Каску… Я подал ей руку и помог подняться; Фарнеза показалась совершенно разбитой и ни с кем не заговорила первой. — Да здесь она, пришла сама к костру, — рыжий толкнул госпожу вперёд, — А вот ты, дуреха, как ты заблудилась в перелеске?       Фарнеза шагнула к Каске; собрав вещи, мы углубились в лес, и из хрупкого прозрачного подлеска он превратился в непроходимую чащу, но выбирал дорогу Гатс, и двигались мы быстро и уверенно, хоть и весенние тропинки совсем не жалели сапоги.       Временами я замечал, как спутница мечника исподлобья поглядывает на него презрительно, с ненавистью — это совершенно не вязалось с образом ведьмы и её защитника. Помнится, когда он вырвал её из лап Мозгуса, всё воспринималось иначе. Теперь же атмосфера повисла гнетущая и неприветливая; Гатс шёл впереди с эльфом на плече, Исидоро швырялся камнями в белок и птиц, Фарнеза уговаривала Каску не останавливаться, а я замыкал шествие с грузом наших вещей. — Похоже, вы ей нравитесь, госпожа, — мне очень хотелось придать ей сил, — Кроме вас она никого не слушает. — Ещё бы не терялась для начала, — малец фыркнул и окончательно уничтожил все мои попытки утешить сестру. Она совершенно сникла и теперь смотрела под ноги, иногда спотыкаясь о коряги.

***

      Мальчуган, как оказалось, прибился к Гатсу точно так же, как мы — спонтанно, не имея за душой ничего особенного: он вёл себя нагло, но охотно помогал Каске, отпускал в сторону Фарнезы грубоватые шутки, но мечника безмерно уважал. Он толком не умел драться, но полагался на ловкость и какую-то особенную детскую прыть, и я понял, что вовсе не злюсь на его задиристость, а иногда даже рад его компании. Чего точно не мог сказать о Гатсе.       Едва находилась свободная минута, как Исидоро приставал мечнику с тренировками, на что тот неизменно отвечал: «Я не беру учеников,» — но все же ломал ветку, заменяя ей меч, и давал мальцу уроки фехтования.       Исидоро был полезен и в другом смысле — невесть откуда он приносил к костру еду: то яблоки, то вырезку, то сушеные грибы. Никогда не думал, что буду есть ворованное, но почему-то молчал; охотился на дичь в основном Гатс, Фарнеза изо всех сил старалась удержать вырывающуюся Каску, а я собирал хворост и готовил пищу. — Она правда ведьма? — госпожа робко разглядывала ее из-под ресниц.       В ней на самом деле не было ничего особенного: смуглая, с тёмными спутанными волосами, с крепко сбитой фигурой и, к моему удивлению, мозолистыми пальцами; такие бывают у воинов или чернорабочих. В лице время от времени пробегали то скучающее выражение, то искреняя детская заинтересованность — нет, при всей дикости произошедшего ведьмой она точно не выглядела, во всяком случае, я представлял колдунов иначе. — А сама-то как думаешь? — Гатс разминал пальцы, одной рукой борясь с Исидоро. — Не знаю… — Фарнеза улыбнулась, когда Каска, наконец, разрешила помочь себя накормить, — Святой Престол многое о вас говорил. — Что, например? — Ну… — она подбирала слова, а я увлеченно слушал, размешивая воду в котелке, — Что Чёрный Мечник — истинное зло, и с его приходом мир обрушится в пучину тьмы, но… Это же не так, верно? — И после всего, что видела, ты все ещё хочешь идти со мной? — он ничего не ответил на вопрос и посмотрел вдаль, а потом, с заметной болью, на Каску, — Зачем? — Просто… Хочу и всё. Да, я боюсь… Но мир изменился и… И поглотил всё, что я считала верным. — Тут Гатс поднял бровь и усмехнулся краем рта. — Но я хочу научиться в нем жить. И бороться. — Думаешь, справишься? Фарнеза сжала ладони Каски и промолчала, смотря, как пламя лижет днище котелка. — Тогда просто приглядывай за ней. Этого хватит.       Госпожа говорила искренне, и меня снова обожгло острое чувство собственничества — со мной она никогда не заводила подобных разговоров. Возможно, она никогда даже не считала, что о мире я могу знать больше, чем она, и не собиралась спрашивать. Когда госпожа усадила Каску к костру, я приладил к бедру рапиру, подхватил сухую ветку и неспешно направился в лес. — Господин мечник? Не поможете мне собрать хворост?       Услышал, как лязгнула перчатка о меч — намёк он понял правильно и тяжело зашагал за спиной, втаптывая траву. Я наклонился, сгреб древесину, краем глаза заметил, как он швырнул в меня веткой, но ждал этого и увернулся, подобрал её и положил сверху. — Хорош возиться. Не ветки собирать пришли. — А? Не понимаю вас. — Я попытался сделать лицо безмятежнее. — Ты отвел меня подальше, чтобы подраться? Я медленно поднялся и поправил груз хвороста. Невозмутимость и догадливость Гатса вдруг взбесили меня, но я слишком хорошо держал себя в руках. — Если честно, я всё ещё хочу убить тебя. — Ха, — он усмехнулся, широко и сразу на поллица, — Вот таким ты нравишься мне больше. — От тебя разит опасностью, — я ответил ему холодно и прямолинейно, не увиливая, — Будь на то моя воля, я бы мигом прекратил эту авантюру. Фарнеза… Ей не место рядом с тобой.       Гатс слушал, и слушал внимательно — я правильно разгадал его отношение к Каске и не зря надеялся на понимание. Стоило очертить границы, пока не случилось что-то ещё более безумное. — Она… Она растеряна, беспомощна — никогда не видел её такой прежде. И всему виной ты, Гатс, ты изменил её. Пока она хочет идти следом, я не буду мешать, но если госпожа погибнет… Я убью тебя или же постараюсь это сделать, даю слово. И следи за спиной.       Мечник сплюнул и размял кулаки, пока я нарочито вежливо надевал перчатки. Напряжение в воздухе повисло тяжёлое и осязаемое: всё, что я только что сказал, было чистейшей правдой. Помимо этого, он ужасно меня раздражал, и скрывать это от него становилось всё сложнее, но раз он был достаточно проницателен, я мог больше не притворяться излишне доброжелательным.       Тут со стороны костра послышались вскрики и возня, но, добежав до него, мы увидели лишь напуганную Каску, белую, как полотно, Фарнезу и Исидоро, совсем уже похожего на мартышку. Госпожа прошептала: «Ведьма», — и осела на землю. — Вы слишком впечатлительны, — Я поднял её на ноги и проверил пульс. — Эй, она не врёт! — мальчуган спрыгнул с дерева и почесал зад, — Тут была ведьма, девчонка-ведьма! И тролль, здоровый такой, больше, чем Гатс! — Тролль, значит? — я недоверчиво прищурился, собирая брошенные ветки, — Похоже на сказки. Тут Фарнеза заступилась за него: — Не смейся над ним, если б не он… — Ты молодец, — Гатс потрепал малого по голове, — Раз не дал их в обиду. — Да брось ты, я ничего и не сделал, это всё девчонка. Он начал бормотать что-то совершенно бессвязное. — Расскажи ещё раз, — тут я уже рассмеялся и совершенно забыл, что только что был готов сцепиться с Гатсом, — Ничего не понимаю. Девчонка обвязала вас веревочкой, подула на палец, и тролль убежал? — Всё так и было, можешь не верить, кислая рожа, — он скорчил гримасу и показал Фарнезе язык. Я дал ему затрещину, но Исидоро увернулся и подставил мне подножку. Госпожа улыбнулась.       Она рассказала то же самое — от тролля их спасла девочка в тёмной одежде и остроконечной шляпе, и Гатсу не понравилось услышанное.       Позавтракав, мы двинулись дальше; лес сгустился и надвинулся глухими высокими стенами, но мне было безразлично. Я совершенно не понимал, куда идёт мечник, и куда это приведёт госпожу, но не жаловался — на душе было легко, и я засвистел старинную плясовую песенку. Из-за пазухи мальца вылез эльф и закружился в воздухе, Фарнеза смотрела на это с интересом и испугом, а улыбка сама набежала на лицо — всё это было многим лучше, чем подавать ей факел, снаряжать к параду и строчить унизительные кляузы. Гатс продолжал меня раздражать, но госпожа выглядела довольной, хоть и растерянной, и я смягчился с суждениями. Пусть бродяжничать для наследницы Вандимион казалось мне незавидной судьбой, раз она того хотела, я должен был уважить её решение. — Эй! Там что-то есть, вон, в траве, — Исидоро показал пальцем, и я поморщился — за это короткое время я уже отвык видеть мёртвыми живых людей, а не безликих скелетов, но мужчина, к счастью, покойником ещё не был.       Мы все столпились вокруг, Фарнеза глянула на Гатса, тот разрешающе махнул ладонью — в ночи мы заключили негласный договор не приближаться к людям после заката, а сейчас солнце только докатилось до небес, и я опустился рядом. Оторвав от тряпицы полоску ткани, наспех перевязал раны; вблизи мужчина оказался совсем стар — я даже прикинул, во сколько раз старше меня, и насчитал четыре — и совершенно потрепан. — Спасибо… Это всё тролли. Пятерых сожрали, а я, шестой, счастливчик. — Вы местный? С такими ранами вряд ли сможете идти, — я передал вещи мальчишке и подсадил старика на спину. Вес его, впрочем, для спонтанных геройств был великоват, но я бы не смог бросить его, не усыпив сначала совесть. — Деревня на северной опушке, но… — он нахмурился, словно решая, стоит ли посвящать нас в свою тайну, — Вообще-то я шёл к ведьме.       Мы двинулись, слушая и мотая на ус: — Вы, благородные господа, похожи на путешественников и наверняка не знаете о тёмной деревне Енох, обычной деревне лесорубов и рыбаков, если б не тролли. Раньше все их считали злобной сказкой для непослушной детворы, но в роковую ночь… — Ночь? — Да, они пришли из леса, и стало средь бела дня как ночью, — он, я уверен, описал тот самый день, когда обрушилась Цитадель, — Твари из сказок взялись сами собой, из ниоткуда. Никого не пожалели, что уж, ни баб, ни детей; кровь живые потом еле отмыли. Вот мы и пошли за ведьмой попросить помощи, да только не свезло. — А это не её рук дело? — услышанным Гатс, казалось, совершенно не впечатлился, а наоборот помрачнел. — Нет, что вы! В Енохе все её знают как Хранительницу Леса. И я бывал мальчишкой у неё в гостях, дорогу помню, как вчера, — старик растянул в улыбке морщинистый рот и надрывно зашёлся кашлем, — Только вот к ней без её разрешения не попасть. Ходи, ищи-свищи, не найдёшь вход. А лес-то с бабкин лоскуток, три версты вширь.       Я слушал, не особо вникая в суть, но сестра вся обратилась во слух, и брови её хмурились, стремительно меняя выражения на миловидном лице. Когда я остановился передохнуть, старик довольно бодро вдруг зашагал к деревьям. — Вот же это, оно самое! Пойдемте скорее! Мы почти пришли.       Чаща расступилась, желтая трава сменилась сочной и густой, деревья облачились в свежую весеннюю зелень… И на поляне, обширной и невесть как уместившейся в этом лесу, внушительной громадой возвысился исполинский дуб, сростаясь со стенами и скатами крыш уютной усадьбы.       Домов на деревьях я раньше не видал и искренне изумился вместе со всеми. Мальчишка тут же убежал вперёд, Гатс взялся за оружие, а Фарнеза отшатнулась от его крика: — Подождите, тут что-то не так! Исидоро, назад!