Кольцо времени

      Апатия сломила меня настолько, что чувство времени не просто притупилось — я и вовсе перестал его ощущать, и оттого мимолётно удивлялся, почему в разгар дня не вижу света звёзд. Сойти с ума казалось безобразно ироничным: стоило ли напоминать, что я с малых лет всегда был немного «не в себе»? На самом деле, это был подходящий «выход», невозможно лёгкий и простой путь освобождения, совсем не такой, каким я себе представлял раньше — искры, дрова и выжигающий душу жар, — а другой, ничего не просящий — всего лишь отпустить рассудок, дать ему свободу уйти туда, куда зовут гнетущие мысли. Без боли и страха. Я ведь всегда нестерпимо боялся боли.       Поймав себя на этом, посквернел ещё больше: должно быть, духовных сил совсем не осталось, раз думаю о таком. Между тем, кажется, задышалось свободнее, даже получилось встать и пойти. Ноги, вроде, были в порядке, но от затеи снять бинты пришлось отказаться — спину ломило адски, как будто я не на соломе спал, а на речных камнях, да и прилипли и заскорузли эти бинты так сильно, что я побоялся за них тянуть. Хотелось вымыться, хотя бы в реке, да хоть в луже, плеснуть холодной воды на лицо и стряхнуть липкую трусость — с трудом отбросил желание совсем зачахнуть в своей норе и попробовал набраться решимости. Поднявшись, обернулся плащом, не выпуская из ладони его кисточки, вышел за стену и изумился: целых строений практически не осталось, повсюду топкая грязь и колдобины, залитые водой по пояс, а то и выше. Мусор деревенские растащили, что горело — жгли прямо на дорогах, что шло в дело — уже пристроили. Людей было много, но ощущалось всё как-то пустынно, прямо как в Альбионе.       Проглотил ком — вспомнил, что все те люди уже давно мертвы. Стало зябко — нет, не от смерти, а скорее от осознания той странной череды совпадений, которыми я всё ещё был жив.       Захотелось поговорить, отчаянно, хоть с кем-нибудь, но смотрели на меня хмуро, всем видом показывая, что не рады. Честно говоря, я прекрасно их понимал: разбушевавшийся поток уничтожил всё на своём пути, и теперь только одна церковь обломанным шпилем подпирала серое небо. В ней же и ютились деревенские, в ней же готовили, в ней же тесали бревна для новых жилищ. Дорогу к паперти совсем разворотило, и древесные стружки тонули под ногами в буром месиве. Пейзаж был безрадостный. — Я могу вам чем-нибудь помочь? — Я заглянул мужикам в лица, когда они отложили пилу. — Выглядишь хилым, паренёк, — крякнув, взвалили чурбаны на спину. — Лучше бабам помоги.       Женщины тоже не встретили меня ласково: — Опять есть пришёл? Задарма больше кормить не будем.       Я и не просил. Я всего лишь надеялся хоть от кого-то услышать о своих спутниках, но промолчал, отступив к просвету в дверях. — Это же ты с ведьмой пришёл? Обернулся, взволнованный, но сник — это была та же девка, что принесла мне миску. — Помоги воды набрать, а?       Колодец занесло тиной и землёй, и покачав головой, девка пошла от него прочь. Так мы вышли к реке, гремя ведрами. — Вы что-нибудь знаете про ведьму? — нескладно попытался начать, когда молчание затянулось. — Ну, раньше часто приходила, просили погоду сладить, скотину посмотреть… — Нет, я не об этом… Как долго их нет? — У тебя совсем память отшибло? — Она засмеялась и покачала головой, — Четыре ночи прошло, как ушли. — Ничего себе, — пробормотал под нос, — Я-то думал две. — Ну так когда хвораешь, кажется, что время еле ползёт. — Она засучила рукава и подвернула юбку, выжимая с подола воду. — Дай-ка ведро.       Набрав воду, понял, что спину ломит совсем нещадно — пока нёс, чуть не согнулся пополам. — Давай живее сюда. Не думала, что благородные господа такие дохляки.       Сконфуженный, отвернулся, освобождая руки — оба своих ведра она несла вполне сносно и бодро и в помощи явно не нуждалась, но… Тут я с иронией заметил тот самый жест, каким пользовались абсолютно все женщины на моей памяти — тот стеснительный и нелепый взгляд из-под ресниц, когда стремились кого-то очаровать. И если благородные дамы хотя бы прикрывались веером, придавая себе какой-никакой ореол таинственности, то деревенская девка выжала из меня сдержанный смешок. Это вдруг придало мне отчаянной радости. Нет, не радости… Но мимолётное светлое и тёплое чувство, похожее на желание вцепиться в жизнь, поверить в то, что дальше будет лучше, я всё же смог уловить.       Она пошла впереди, и я мог рассмотреть её напрямую. Нескладная, коротконогая, с полными рыхлыми руками и пыльными серыми косами — внешне она ничем не напоминала сестру, не говоря уже о манерах, но тут я понял, что она совсем ещё девчонка. Ей едва ли было пятнадцать. Вспомнил себя в пятнадцать, вспомнил, как мучился над изучением языков и послушно переводил тексты псалмов, как понял и то, что мы совершенно разные, и что её мира я на самом деле не знаю совсем.       Я не рос в деревне, не таскал ведер, не доил скот, не молол зерна — я просиживал тахту с книгой, пока сестра крутилась у зеркала; я ничегошеньки не знаю о мире за пределами поместья, но понимаю вдруг, что очень хочу знать. И это было не всё. Что-то случилось вокруг: вода с улиц схлынула, и всё оживилось; люди, мимо которых я шёл, сбросили с лиц мрачный морок, мелко застучали плотницкие инструменты. Отчаянно завыла скотина, у горбатой женщины вырвался тощий петух и бойко побежал по лужам, посыпав дорогу светлым пером. Дети побросали работу и рванули за ним — вся деревня неожиданно перестала походить на место, где прошлось бедствие, выглянуло солнце, выхватило в круг света чудом устоявший мост. Я разжал руку, бросил ведро и пошёл, как во сне, напрямик. Щурясь, я словно видел мираж.       В сапоги налилась вода, девушка сзади воскликнула, люди заволновались, засуетились, и до того, как грянул чей-то голос, я сам уставился на тропу и первым среди всех увидел то, о чём так мучительно думал. — Смотрите, они идут!       Вдали, на тускло подсвеченном небе дрожал высокий силуэт Чёрного мечника, а за ним, переговариваясь, толкаясь и смеясь, в окружении целого полчища женщин, шли остальные мои спутники. Подойдя ближе, Гатс заметил, как неистово я шарю глазами, и отступил с дороги в сторону. Я узнал сначала походку — за его спиной шла Фарнеза, уставшая, осунувшаяся, но счастливая, и Каска бежала за ней, в ладонях сжимая сноп зелёных озимых колосьев.       Фарнеза улыбнулась смущённо — в покрасневших глазах запрыгали тёплые золотые огоньки и тут же спрятались под веками. Она поднялась на мост, и зеваки расступились, пропуская вперёд; я схватил её за локти, повинуясь порыву и отбросив все тревоги, а сердце, однажды упав, воспрянуло само собой, когда она, робко сжавшись, приняла эти полуобъятия. Целая и невредимая! Кажется, я был прощён за все грехи. Я едва смог отпустить её, когда Гатс прошёл мимо, и толпа потекла за ним, шумя и волнуясь. — Пойдём? — тихо попросила.       Торжественно кивнув, я бережно, как только мог в такой момент, взял её ладони и повёл следом.       От отдыха все отказались, хоть и порядком были измучены: отчасти мне было неловко выглядеть самым свежим среди остальных, но Ширке настояла побыстрее вернуться обратно в лес. Солнце скрылось, и вместо бликов в высыхающих лужах в глаза снова бросился урожай, чахнущий в воде и гниющий на корню, и беспризорный скот, без хозяев разбрёдшийся на долгие мили. Улыбки с чужих лиц исчезли, деревенские снова глянули на нас как-то исподлобья; затихли и прежде нескончаемые благодарности Ширке, прошения, мольбы и просьбы. Она испуганно обернулась на священника, вышедшего посмотреть нам вслед, и поспешила пойти первой, крепко держа за поля шляпу. За спиной застучали молотки, и это захолустная деревенька снова утонула в грязи и забвении. Покидали мы её в спешке и мрачности. — Жуткие люди, — проговорила Фарнеза. — Их можно понять, — раздался печальный голос ведьмы, — Им страшно. — После таких чудес в них могла появиться надежда, а они… Они такие же, как были.       Мне не показалось — она сокрушалась, особенно как-то, по-своему: хмурилась, хотела было что-то сказать ещё, но не решалась. — Ах да, — спохватился я, надеясь на другой разговор, — Вы ещё не рассказали, как спаслись. — Если честно, было очень жутко, — Сестра нервно рассмеялась, но её тут же перебил Исидоро. — Это ты трусишка сопливая, нормально всё было. Как всегда. Гатс вломился и такой на-на-на, бац-бац! И всех раскидал! — В Гатсе я не сомневаюсь, — пожал плечом, стараясь не потерять настроение беседы, — Но что случилось до него? — Упав в воду, мы ухватились за бревно, и течением нас начало смывать прочь, прямо вместе с троллями. — Они не схватили вас? — Попытались, и даже смогли навалиться на бревно, но, к счастью, оно сильно ударилось обо что-то и расщепилось надвое, и нас закружило водой ещё быстрее. Каска чуть не погибла, начав захлёбываться, а я же не умею плавать, что мне было делать?       Её плечи опустились, но тут же расправились снова: — Ну я и отпустила это чертово бревно и вцепилась в неё. Она заметалась как истеричная, полезла на шею, чуть нас не потопив, но опять непостижимым образом мы догнали бревно. Последнее, что помню, как поток швырнул меня в него.       В этот момент я вдруг проникся к ней особенной сочувствующей нежностью, ведь я сам недавно испытал то же самое, и, словно ощутив эмпатию, она продолжила уже громче и храбрее: — Дальше было только хуже. Очнулась мокрая, руки ледяные и голова раскалывается от удара, а ещё ужасно тяжело — кольчуга придавливает мокрую одежду к телу, двигаться невозможно. Каска рядом сидит, как святая — щёки у неё ободраны, руки проколоты сучьями, но в остальном ни царапинки. Смотрит на меня, за грудь держится и плачет. Тут я понимаю, что вокруг какая-то пещера, и место, где сидим, единственное светлое пятно, и рядом дикий какой-то гигантский силуэт. Я чуть не обмерла. Присмотрелась — наше бревно, и сразу отлегло как-то. Каска вскакивает, хватается за клеймо, воет, мычит в ужасе — к нам что-то движется, низкое, но массивное, шипит и вздрагивает, а потом отталкивает бревно! Тролли, целое полчище троллей! — И что же ты сделала? — тихо спросил мальчишка. С удивлением и удовольствием я заметил, что сочувствие тронуло и его. Переставая хорохориться, он казался совсем каким-то другим — задумчивым, серьёзным. — Я… — она замолчала и вытерла ладонью набежавшую на глаза влагу, — Я рухнула на колени и начала молиться, но тут Каска дёргает за пояс, а там — серебряный кинжал! Я выхватила его, вытянула руку, и тролли шугнулись, как крысы, хоть и тут же набежали обратно. — Дело в кольчугах? — предположил я, и Фарнеза кивнула. — Да-да, так и есть — кольчуги не подпускали их слишком близко, но особо наглые подлезали на расстояние руки, и я… Я размахивала кинжалом… Как же страшно было, не могу!       Она расплакалась, по привычке, в ладони, и ускорила шаг, чтобы уйти немного вперёд. — Ну хватит хныкать. Гатс же успел вовремя? — Исидоро вопросительно посмотрел на меня, ожидая, что я её утешу, но я заметил это чисто случайно, боковым зрением — я был поглощён тем, как стремительно менялись выражения на её лице, и как тревожно она рассказывала, глотая слова, как в моменты спасения её лицо светлело, и рассказывать она начинала, посмеиваясь над собственной трусостью и светясь от счастья. Клянусь, я никогда не видел сестру такой. Все прошлые досаждавшие тревоги тут же забылись, покинули меня, когда её глаза снова засветились теми же тёплыми огоньками, что и на мосту. Её не нужно было утешать. Она горела тем же святым огнём, как когда-то давно, когда смогла применить свои навыки, когда оказалась полезной и важной — когда вышла сухой из воды, вышла героиней, победительницей, и плакала сейчас лишь потому что не осознавала свою самодостаточность. — Ты можешь собой гордиться, — улыбнулась струящимся слезам Ширке, — Ты спасла и себя, и Каску.       Гатс шёл позади, и я не стал оборачиваться, но уверен, что он тоже по достоинству оценил её маленький подвиг. Говоря маленький, я лукавлю перед собой — кто знает, как я сам справился бы с этим. Сложно объяснить, что я чувствовал, но я видел её духовный рост и видел, как не сознавая его, она страдает от перемен, но самостоятельно ищет к ним путь, не опираясь на чужую руку. Она плакала от собственных сил и бессилия, а я понял, что восхищён, что тронут до глубины души, и в какой-то степени переживал перенесенное вместе с ней. — Дальше появился Гатс, чуть сердце от радости не лопнуло! Пробив нам дорогу к Исидоро, отступил вглубь, задерживая троллей — там уже встретились с остальными. — Она не всё рассказала, — хмыкнул рыжий, поигрывая огненным кинжалом, — Когда тебя вырубило, и мы с Гатсом собрались за девчонками, опять пристал тот дед из леса — мол, раз идёте в пещеру, то приведите оттуда наших баб. — Баб? — Бровь сама поползла вверх. — Ну да, баб. Не видел что ли с нами целую толпу? — Несколько месяцев тролли уводили с собой в плен деревенских девушек, — мрачно отозвалась Ширке, — К счастью, большую их часть мы нашли в пещере, но просто так оттуда выйти не получилось. Пещера оказалась местом силы, о которых я вам говорила раньше — когда легенд слишком много, они оживают и смешиваются с реальностью. Попросту говоря, это называют клипотом. Чтобы закрыть его, пришлось вспомнить все свои знания и истратить все силы. — Гатс так и остался сзади, — подхватил Пак, — И когда надежды уже не было, прорвался к нам перед самым колдовством Ширке. Выглядел он ужасно помятым, и доспехи потерял. — Ну и дела, — я присвистнул, вложив в рот травинку, — Неужто что-то способно потрепать Гатса?       Мой вопрос не услышали. Сестра склонилась над смущенной Ширке и трясла её с горящим взглядом. — Не могу поверить, что мы уцелели! Твоя магия — это невероятно!       Иварелла присела на шляпу и постучала Фарнезу по носу: — Ты из неё так весь дух вытрясешь. Хотя нет, продолжай — у нашей колдуньи, кажется, порозовели уши.       Она хихикнула и взлетела, когда Ширке замахала руками, пытаясь её прогнать. — Я так восхищена тобой!       Походило это уже на какое-то помешательство — я, право, рывком сократил расстояние, намереваясь оторвать Фарнезу от ведьмы, но в том, как она её хвалила, я усмотрел ту же грустную тоску, как в деревне, когда мы вдвоём ждали утра на паперти, и прикасаться не стал. Фарнеза тем временем почти рыдала над ней. — Не стоит так сыпать благодарностями. — Слова давались Ширке с оттенком печали. — Чары, закрывшие клипот, принадлежали не мне. Я всего лишь направила их. Не совладав со стихией, я только множила ущерб.       Тронутый этим, тут я уже сам присоединился к Фарнезе: — Пожалуйста, примите нашу благодарность. Вы так юны, но совершаете поразительные вещи. Не принижайте своих достоинств.       Ширке вздохнула. Губы дрогнули — собиралась сказать что-то ещё, но за спиной раздался глухой шум. — Гатс?! — первой вскрикнула Фарнеза, — Гатс! Мечник лежал на земле ничком. Ни стрелы в спине, ни ловушек рядом, ничего. Я бегло осмотрел кусты на предмет врагов и приблизился к остальным. — Что с ним? — мальчишка вместе с эльфами сдирали бинт с груди. — Из деревни мы уходили в полном порядке.       С усилием смог перевернуть его на спину и принялся считать пульс, то и дело сбиваясь. Гатс был здоров, даже едва ощутимо дышал, но что-то явно было не так. Остатки бинта распороли ножом, и Ширке вдруг переменилась в лице с обеспокоенного на изумлённое: — Что? Не может быть…       Его грудь была крепка и чиста, как может быть крепка и чиста грудь, тысячу раз прочерченная шрамами и вновь набравшая силу. Следов ран не было. — Он смертельно ранен, — тревожный голос ведьмы почти заглушил шорох листьев, — Вы этого не видите, но… Пусть внешне Гатс здоров, раны, нанесённые его астральному телу, похожи на дыру. — Что же делать? Мы можем его спасти? — Как и всегда, Фарнеза в ужасе зажала рот рукой. — Скорее, возвращаемся в лес. Если ему не помочь, эта дыра разъест его изнутри. У госпожи Флоры есть всё, что…       Гатс распахнул глаз и к всеобщему изумлению рывком поднялся на ноги и побрел по дороге, опираясь на меч. — Гатс? — Ерунда, — произнёс он, — Голова закружилась.       Ширке дёрнулась, но под его пронзительным взглядом поникла и больше ничего не объясняла. До лесной глуши добирались в жуткой, противоестественной тишине: не переговаривались, не переглядывались, даже ветки под ногами не хрустели. Лишь у самого центра леса на знакомой тропе маленькая ведьма в ужасе метнулась вперёд. Сразу как будто потемнело — дневной свет стремительно терял силу. Тянуло гарью. — Барьер исчез! Мы переглянулись. Мечник с диким взглядом отёр шею — метка на ней зловеще сочилась кровью. — Быть не может… Неужели они? — Хрипло изрёк он и обратился к нам, — Не смейте приближаться к дому ведьмы. Сейчас там твари пострашнее троллей. — Гатс? — Сестра побледнела, смотря, как он стремительно отдаляется. — Не отпускай Каску, — упали его последние слова.       Ширке вскрикнула и кинулась в чащу, обогнав его. Над лесом вовсю клубился чёрный дым.