Субъекты чувств

Я очень плохо переношу конец августа, просто невыносимо. Мне становится душно и тяжело дышать, я по ночам маюсь, комкая простыни и открывая все окна, котрые только можно. Лучше, ожидаемо, не становится. Я получаю себе туеву хучу головных болей уже на второй день, просто потому что не могу уснуть. Раздражает всё. Я на ощупь — огонь, по собственному скромному, а градусник считает, что всего 37. Сую голову в окно, надеясь, что после дневного дождя пахнет озоном и я хотя бы немного подышу, но воняет сухой пылью и в лёгкие будто песка насовали. Я уже почти вою от этого, ещё и насморк этот. Я снова сижу на кровати и страдаю, как выгляжу — и представить страшно. Отпуск становится похож на пытку. На улице мягко-сиреневые сумерки и продолжает темнеть. Я раздражённо фыркаю носом, уже, если честно, не надеясь задышать, а потом дверь входная щёлкает. В коридоре свет загорается. Я аж замираю и судорожно всё прикидываю — ну, воры бы не стали свет включать, правда же? Он должен был вернуться завтра вечером, а не сегодня. Я выбираюсь из комнаты и щурусь на свет — в коридоре, разумеется, стоит он, стягивает кросовки, носками цепляя пятки. Я расплываюсь в улыбке, прижимаясь пока к стене. Он переводит на меня взгляд, смотрит прямо через линзы очков. Интересно, с каких пор он в них по улице ходит. — Ты че не спишь, людей пугаешь? — Спрашивает он и руки протягивает. Я к нему довольная прижимаюсь, прошлёпав два шага босыми ногами. Горячими голыми ногами о прохладную джинсу, думаю, что сейчас должно было зашипеть. — Это ты меня пугаешь. Я тут сижу, опухаю, а тут ты. Он тихо смеётся, сумку с плеча снимая. Трогает мой лоб. — Горячая, — говорит. — Я такая, да, — иронизирую. — И сухая. — Касаясь щеки. — Да ты как зашёл, так сразу уже нет. — Продолжаю я своё. — Да подожди ты, ты ж реально засохла и воздух у тебя сухой. Я развожу руками, недовольно их от него отрывая, мол, а что делать? Он проходит в зал и из-за шторы достаёт пульвилезатор, уходит в ванную, шумит водой, а потом с серьёзным видом идёт в мою спальню и разбрызгивает воду. Я подпираю стену, наблюдая с интересом. — Экстренное увлажнение воздуха. — Поясняет он. Я хмыкаю. Потом он со стола берёт мой съеденный стандарт успокоительных, прищурившись читает название и выглядит немного недовольно: — Со сном проблемы? — Больше констатирует, чем спрашивает. Я пожимаю плечами. Если откровенно, то я им любуюсь и говорить ну совсем не хочется. Голова тяжёлая-тяжёлая и то, что поза кажется удобной просто подарок судьбы. Он задёргивает тюльки, которые я открыла, когда ходила на балкон открывать окна. А потом решительно стягивает простынь с кровати — я поднимаю брови. Опять же, если честно, я и сама прекрасно знаю, что на свежем белье спится лучше, да только сама бы я умерла, его меняя. А вот он справляется отлично, как будто бы и не трясся в поезде восемь часов кряду. Почему у него, кстати, поезд на день раньше оказался — только предстоит выяснить. — Иди водой что ли облейся, — предлагает он, взбивая подушку. Я целую его в затылок, а потом действительно иду. Температура тела понижается, кажется, и напряжение тоже, немного. Я закрываю глаза под холодной водой и веки немного жжёт. Он для приличия стучит, перед тем, как приоткрыть дверь и бросить полотенце на тумбочку. Я думаю, что не понятно, где заслужила вот это чудо. Когда в комнате я обнаруживаю на столе сосудосуживающее, я чуть не умираю от уровня заботы. На самом деле у нас с ним просто таблетки общие, да и закупаюсь ими обычно я, но лезть на верхнюю полку аптечки мне было тоже от всей души лень. Он возвращается из зала уже в домашних вещах. Вообще, его вещи в моём доме отдельный вид чего-то личного, потому что потому. Он снимает с моих плеч полотенце и на кровать толкает, посмеиваясь. Я с нескрытым удовольствием падаю носом в аромантую наволочку. Он одеяло мне подпихивает и сам с другого угла сворачивается. В комнате совсем темно уже, небо за окном насыщенно синее. Я ногой его ногу задеваю и, кажется, мной найдена самая удобная поза для сна.