Субъекты чувств

Я щёлкаю пультом и делаю звук тише — в телевизоре вещает что-то некрасивая ведущая новостей. Он сидит на кровати, сложив подбородок на колено. Тяжёлые, но дешёвые гостиничные шторы и в тон им покрывало, которое он комкает кончиками пальцев, отражают противно-синий свет экрана и он становится чуть-чуть теплее. Возможно, для этого они и золотые. За окном непривычно узкая улица и витрины курортного города. Какие-то мягко светящиеся украшения. Ночь тёмная и чуть поодаль на горах — лес. Я на пальце проворачиваю ключи от машины. Наблюдаю, как на его светлом лице отражаются перемены цветов в телике. Он выглядит невыносимо одиноким на заправленной, гостиничной постели. Я звякаю графином о стакан в темноте и жадно пью воду. В детстве я пару раз болел ангинами, когда мы были с бабушкой на курорте — сейчас ощущения такие же. Чувство в животе трепещущее, но какое-то не доброе. Я хочу предложить ему пройтись по ночной пешеходке, как в детстве, всему удивляясь и гадая искренне, что ждёт за поворотом. Только получится неправда какая-то — спортивная сумка лежит у меня на заднем сидении, и в номере, пахнущем чем-то кедрово-сладким, нет ни одной моей вещи. Ещё хочу предложить ему сходить в ресторан, — опять же, из детства, — тянуть густой горячий шоколад и смотреть в окно как кто-то кутается в ветровку. Чтобы было сверхъестественно тепло. Тоже неправильно — тепло должно быть, когда будет завтра. А завтра никакого не будет. Он как брошеная любовница из хреновых сериалов: смотрит на некрасивую ведущую как загипнотизированный и меня, — как будто бы, — не замечает совсем. Я стою на ковровом покрытии пола в уличных, тяжёлых ботинках и неловко мнусь. Мне как будто бы десять и я должен предложить той самой смешной девочке с лохматыми косичками поцеловаться, пока меня не забрала вечно бегущая мама в родной город. Я помню, что ту девочку целовать не хотел, но моему другу Петьке она нравилась чрезвычайно и, ему назло, я тогда взял её за ладошку, отвёл в дальний угол и прижался губами к розовой щеке. Она пахла арбузными леденцами. Ничего общего с ним, — разумеется, сколько лет назад это было! — кроме того, что его я тоже не хочу целовать. Друга Петьки или хотя бы кого-то похожего тут нет. — Я поеду, наверное. — Говорю на выдохе. Смотрю в окно. Как будто бы там хоть что-нибудь интересное есть: склон с лесом, вывески, узкая дорога и декоративные жёлтые фонарики. Он кивает. — Я тебе позвоню, когда доберусь. Он долго моргает, соглашаясь. — Да выключи ты свой телевизор! — Взвиваюсь вдруг я, голос неожиданно высоко соскальзывает. Я как жена Шурика из советского "Иван Василича". "Я тебя тут бросаю вообще-то, эй, — сквозит из меня, — будь добр, прояви к этому хоть какое-нибудь внимание!" Он нажимает на кнопку и взгляд переводит на меня. "Лучше бы уж не включал", — думаю. Он смотрит на меня так же, как на ту, из новостей. Вообще не меняется в лице. У меня, — я чувствую, — краснеют щёки. Почему — пока не знаю. Я к нему подхожу и целую длинно мраморно-белую скулу. Никакого друга Петьки нет; но я прекрасно справляюсь сам. Себе, отчаянно влюблённому, назло — смотри, как я жестоко с ним могу. Смотри, как мне всё равно. Смотри, ну, мне на него плевать! Влюблённый я в смятении; ликование меня равнодушного всё ещё какое-то не настоящее, что ли? Я собираюсь уйти и торжествовать своей холодности; он меня останавливает за запястье, скрипнув пальцем по коже куртки. Вытягивается в полный рост и целует в веки — как покойника. Меня передёргивает. — Пока. — Говорю. И убегаю, а он обратно на дешёвое покрывало садится. Я открываю дверь в слишком после номера освещённый коридор под звуки новостей. На крыльце у меня всё таки срывается дыхание. Воздух в горах насыщенный кислородом, — самому себе объясняю, — а я городской, непривыкший. На самом деле просто несёт детством и какой-то любовью. Опираюсь руками на блестящие железные перила. Очень ясно вспоминаю, как мы с ним бежали за руки вдоль узкой дороги вниз, на торговую улицу, потому что ему захотелось мёда и посмотреть на деревянного бобра. "Там, за углом, — блестит он глазами, — обязательно должно быть чудо, понимаешь?" Всего пару дней назад было, надо же... Что ж я так сильно понимаю-то, а? Глаза мокнут. От ветра, наверно. Я жмурюсь плотно и нажимаю кнопки на брелке, машина писком сигналки отзывается. А потом мне глаза руками прохладными закрывают. Он дышит у меня над ухом прирывисто-поверхностно. Его колотит мелко. Знаю почему-то — не от холода. Я оборачиваюсь, и глаза у него блестят так же, шало, чуда ждут. Какой-то он слишком живой по сравнению с тем, каким только что смотрел в экран телевизора. Каким мои веки целовал. "Пожалуйста", — губами (не)произносит. Я выдыхаю, а он перестаёт дышать совсем. — Пакуй вещи. — Говорю и он грудью к моей прижимается, за шею руками обнимая доверчиво-доверчиво. Я его торчащие лопатки ладонями тёплыми накрываю. Вдыхаем вместе. Когда он возвращается с такой же, как моя сумкой через плечо, я его целую. Сминая холодные губы, языком их очерчивая и зная, что делаю. Никаких назло и из вредности. Я равнодушный оказываюсь влюблённым в сотню раз больше.