Субъекты чувств

Я самоуверенно думаю, что меня ничем не может удивить мой выпускной, точно нет. Поступление — возможно, то, что меня взяли на бюджет — определённо, но не этот странный, слишком поздний праздник. Мои и все параллельные классы в маленьком, громыхающем клубе — что в этом, Господи, может быть удивительного? Но все так радуются своему совершеннолетию, отрыву, загулу до ночи и так далее — даже моя лучшая подружка, кстати, и даже мой мрачный кореш, — что я решаю не портить никому настроение и получить от этого максимум удовольствия. Я выхожу на улицу типа покурить. Уже почти совсем темно, городское синее небо протыкают придорожные тускловатые фонари. На самом деле, я не курю одна, и вообще мне это не нравится, и что мне до сих пор семнадцать мне не нравится тоже. Я просто сажусь на высокий бордюр, не жалея платье. Чёрное, короткое, официальное — я шутила, что в нём на суды ходить, а сейчас поступила и, кто знает, может, ещё и буду. Смешно будет. Я тру пальцем непривычно подведённый глаз. На щеке у меня блёстки — две девочки из паралллели расчертили, они обе очень улыбались и у них была какая-то локальная вечеринка среди общей большой. Меня туда так и не взяли: возможно, я улыбалась слишком молчаливо. Если честно, мне не очень-то и хотелось. Чувство того, что я для кого-то незнакомая было приятным. А потом на меня налетает подруга, как ветром сметает: "мы-все-едем-в-пиздец-загородный-коттедж-ну-этой-помнишь-из-параллели-свити-гёрл-помнишь??" Эту свити-гёрл из параллельного класса я, как ни странно, правда помню: она типичная американская Хезер в российской школе, с богатыми родителями, дорогими шмотками и даже парнем-баскетболистом. С тёмными волосами в аккуратном высоком хвосте и розовым блеском на губах. Слишком кукольная. И, что тоже странно, мы как-то однажды гуляли с ней по городу после смежного урока, в начале весны: она болтала про фальшивых друзей и почему-то про звёзды и космос, а я немного выпендривалась, потому что не прогуливала в своё время астрономию. И ещё один раз, кстати, раньше, мы с ней говорили на экскурсии в театр: вместе отстаивали какую-то интерпритацию в споре с одним из её одноклассников. И ещё как-то мы встретились в кафе, где я ждала друга, который так и не пришёл: тогда мы с ней тоже долго говорили обо всяком и я, кажется, даже много смеялась, а её потом забрал водитель. Это я всё вспоминаю, пока еду в такси, зажатая между подружкой и её какой-то новой знакомой, видимо, и правда на вечеринку к школьной звёздочке: в конце я такси педантично оплачиваю сама и даже почти присвистываю, оглядывая двухэтажный дом. Ох уж эти вечеринки со школьниками, да? Оказывается скучнее, чем я думала. Толпа пьяных, крутящийся дискошар под потолком и почему-то рассыпанные везде блёстки. А ещё кто-то постоянно сосётся то справа, то слева: меня не парит, я бы сама, может быть, не против, но не сегодня. Поэтому я наугад поднимаюсь по лестнице и оказываюсь в итоге в пустой комнате хозяйки: в розово-фиолетовых тонах, я не удивлена. На стене висят пару плакатов со знаменитостями, лица которых я не могу опознать, а стол завален косметикой. Над ним налеплены несколько стикеров, видимо, с заметками, которые я тактично не читаю. Я сажусь в кресло на колёсиках, отворачиваюсь от стола и утыкаюсь в телефон. Наушники даже думаю достать, но они остались в сумке внизу. А потом, минут через двадцать, открывается дверь и на пороге появляется хозяйка. Я неловко встаю ей навстречу. У неё странный вид: растрёпанная причёска, стёртая помада и опущенные тяжело плечи. — Мне уйти? — спрашиваю я. — Я только что порвала со своим бывшим, — самой себе не веря как будто бы, шепчет она с истерическим смехом. У неё дрожат губы и глаза на мокром месте. А я думаю: "Красивая", — и мне самой за себя стыдно. Я, подходя ближе, двумя пальцами снимаю с её голого плеча блестящую фольгу серпантина. Ещё куча таких же остаётся у неё в пушистом нежно-фиолетовом боа по краю выреза и я достаю ещё одну, особенно режущую глаз, случайно задевая пальцем горячую кожу в ложбинке между её грудей. Киваю медленно, потому что мне нечего сказать. Жду, что она продолжит. Свет от настольной лампы у меня за спиной слишком тусклый, но тоже розовый, из-за цвета стен, наверное. "Говори, — думаю, — пожалуйста, говори, пока это не стало слишком неловко". — Сейчас там, — указывает она ладонью на дверь, — вот это всё начнётся, я даже думать не хочу что! Я поднимаю брови вопросительно. — Мне предложили себя взамен уже двое, — поясняет она и я чувствую смешанное что-то из отвращения и какого-то сочувствия, — за пять минут, пока я сюда не ушла. У неё совсем затравленный взгляд (на меня зачем-то снизу-вверх) и я никак не могу, наконец, произнести хоть что-нибудь достаточно поддерживающее. Она одной ладошкой цепляется за моё плечо, у неё по-детски вздрагивает подбородок и кривятся чуть-чуть губы: — А мне это всё не нужно. — Верю, — киваю я, обнимая её твёрдой рукой за плечи и легко подталкиваю в сторону заправленной кровати, — садись, давай подышим немного? Хочешь, я принесу воды? От неё пахнет алкоголем, приторно сладкими духами и слабо косметикой, и это почему-то кажется мне на удивление приятным сочетанием. Она обхватывает двумя руками мою руку, мне кажется, у неё истерика, но я разрешаю. — Нет, — отвечает она тоном, который я бы обозвала капризным в любой другой ситуации, — побудь со мной, — срывается она на шёпот. — Хорошо, — киваю я, — хочешь поговорить об этом? Что-то случилось прямо сегодня? — Нет, — снова отвечает она тем же тоном, и ребром ладони протирает глаза, размазывая всё таки тушь, — он всегда был мудаком, давно было пора, — заявляет она авторитетно и совершенно не авторитетно всхлипывает в конце. Я нахожу ладонью её вторую кисть и сжимаю. — Значит, всё хорошо и ты поступила правильно. Потом станет легче с этим и ты ещё раз убедишься, что это было необходимо и ты сильная, что разошлась с ним. — Нет, — произносит она в третий раз с новой интонацией, — ты не поняла, мне на него абсолютно, совершенно наплевать, ты не поняла. Я думаю, что действительно не поняла  и ещё — что не понимаю, что делать с этим дальше и что говорить, и почему тогда она переживает. Поэтому просто жду. А потом она внезапно поворачивается ко мне, резко вырывая свою руку из моей, а потом сама же хватая за обе мои ладони и смотрит на меня так же, как с самого начала, когда только зашла — загнанно, печально, мокрыми глазами, сводя брови: — Просто разреши мне попробовать любить тебя, — меня как будто кипятком обдают и я хочу даже встряхнуться сначала, как собака, но просто не двигаюсь, напрягаясь всем телом невольно, — понимаешь, я бы наверное так никогда бы тебе и не сказала ничего такого, никогда, просто я пришла, а ты была здесь, судьба, наверное? — на этих словах она склоняет голову чуть вправо, продолжая заглядывать мне в глаза. — Ты... я... — мямлю я, всё ещё неуверенная, что правильно понимаю, что происходит. Краем глаза даже ищу камеры по комнате: это же шутка, розыгрыш? Когда вломится кто-нибудь шумящий и смеющийся? Но никто не вламывается, а она падает мне лицом на грудь, неловко обнимая руками за талию: — Меня никто и никогда не понимал так, как ты, знаешь? — спрашивает она, вернувшимся капризным тоном, а я не знаю, куда деть свои руки, — с полуслова, никто не понимал. А ты понимала, понимаешь. И интересы у нас похожие, я знаю так мало людей, которые могут так, как ты говорить про звёзды, так, чтобы мне было понятно и ни на секунду не скучно. "Бедная девочка", — думаю я, — "как же так совпало, что никто не стал тебя слушать и тебе попалась именно я, с моим отцом, который тащится по космосу и физике, сколько я себя помню? Как же так вышло, как же так. Какие, Господи, интересы? Мы ведь говорили три раза всего". А потом я вспоминаю ещё и четвёртый: когда мы прогуливали физру тоже смежную (то есть, это я прогуливала с подругой, а у неё, разумеется, была справка), мы проходили втроём от скуки какие-то опроснички из интернета и я очень ярко вспоминаю, как тогда мы с ней одновременно ответили что семья это круто и карьере не противопоставляется. Слово в слово, я посмеялась, а она улыбнулась, я думала, натянуто, а оно вон как может быть. Лучше ситуация не становится от этого, конечно. Я не знаю, как объяснить ей, что заканчивать за людьми и подбирать слова — моё компульсивное действие от каких-то сдвгшных задатков, а понимание и внимание — прочитанные методички по активному слушанью и психологической поддержке. А она сжимает в ладонях ткань моего платья и жмётся ближе. А потом захлёбывается слезами достаточно звучно и совсем уже сбивается в словах: — Просто... просто разреши мне, просто дай попробовать, просто... я же знаю, что ты и по девочкам, я же знаю, я про-проверяла. Просто разреши мне? Я настолько не знаю, как реагировать на это, что внезапно ловлю себя на страной мысли: интересно, а её серпантинки на меня выпадут? А она поднимает голову и жмётся влажными, приоткрытыми губами к моей щеке и мне даже как-то... противно? "А ведь она красивая, почти мой типаж", — опять думаю и мне опять стыдно. Она целует снова, ближе к губам. — Послушай, — говорю я, с усилием отстраняя её за плечи, — послушай меня. Ты сейчас пьяная и у тебя зашкаливает адреналин, тебе нужно подышать, а потом поспать, хорошо? — Вот об этом я и говорю, — улыбается она мне какой-то болезненной улыбкой, — видишь, ты всё понимаешь. Скажи мне, кто бы ещё сказал бы что-нибудь такое мне в такой ситуации? Из всех присутствующих, — указывает она пальцем символически вниз, — кто? Она глубоко, прерывисто вздыхает, прикрывая глаза и откидываясь на стену, а я отстранённо думаю, какое у неё всё таки самомнение. (Справедливости ради, я правда не уверена, что среди парней внизу нашлись бы хотя бы пара, которые отказали бы ей сейчас). — Если захочешь, мы поговорим завтра, — выдыхаю я, — а сейчас давай ты ляжешь спать, хорошо? Она просто кивает и у неё кривятся чуть-чуть губы, как будто она сейчас снова расплачется, но она, так и не открывая глаз, просто ложится на подушку, заворачиваясь в покрывало. — Только ты останься, — просит. — Я посижу, пока ты засыпаешь, — размыто обещаю я. Она засыпает быстро и я ещё какое-то время смотрю на её спокойное теперь лицо, всё так же с потёкшей тушью и голые, беззащитные плечи. "Рассказать кому — ведь не поверят", — думаю я. Но я, к счастью, и не собираюсь это никому рассказывать. Я давлю в себе жалость — жалость никчёмное чувство, оскорбительное даже в каком-то смысле. Поэтому в итоге я просто чувствую блаженное ничего. Я не спускаюсь вниз, я так и сижу остаток ночи на лестнице, может быть, сторожу таким образом её сон. Возможно, даже дремлю в какой-то момент, мне сложно сказать. С утра меня находит подружка, сообщает, что пора бы и собираться, а вернее — прямо таки уже и уезжать. Я уже стою и обуваюсь, когда спускается она. Уже с макияжем, уже опять блистательная и фальшиво-кукольная. На меня даже не смотрит. На самом деле, я так и думала. — Спасибо всем, всем пока! — прощаюсь я в пространство, с людьми, которых вряд ли ещё когда-нибудь увижу. — Пока, ребята, имена которых я не запомнила! — машет она рукой мне, подружке и двум каким-то высоким парням. Её подружки прыскают на её слова, а я точно знаю, что вот про ту блондинистую она говорила, что она стерва. Я думаю, что обиженные богатые девочки очень странно защищаются. Я думаю, что ей не повезло с людьми вокруг и что ей очень нужна нормальная поддержка. Ещё я думаю, что я могла бы принести ей цветы, ну скажем, завтра; могла бы красивыми обходными словами витеевато флиртовать; что мне, может быть, понравилось бы целовать её напомаженные губы — они наверняка были бы чуть липкие и странно сладкие. Но у меня слишком много ожиданий от учёбы, слишком много вещей, в которых мне бы в своей собственной голове разобраться и слишком мало желание кого-то спасать. Слишком мало желания спасать её. Мы с подружкой уезжаем, она что-то мне рассказывает про вчерашнее веселье, а я вру, что так и заснула на лестнице от головной боли. Кому рассказать — ведь не поверят же.