Меня тебе подарили

      Иетсуна с трудом заставил себя открыть глаза. Голова раскалывалась, по телу расползлась противная слабость, и в целом состояние было словно после грандиозной попойки. Последствия для памяти, кстати, тоже были похожими: сначала воспоминания возвращались урывками, а потом за них стало мучительно стыдно.       Боги, что он творил в последние несколько дней?!..       Зачем полез воспитывать Хибари?! Да еще так… унизительно для его гордости! Зачем дразнил Мукуро? Почему не хватило мозгов держать язык за зубами при Аркобалено?! Обязательно было читать ему нотации и привлекать к себе пристальное внимание в это и так непростое время? Да он даже с Кавахирой успел накосячить!       Что это вообще за самоубийственные порывы?!       Интуиция звонко зазвенела.       Стоп.       Будь он собой, в своем родном мире, все эти действия вполне могли привести к его скоропостижной кончине. Нет, серьезно, они просто ассоциировались у него со словом «самоубийство»! И со сменой тела ничего не изменилось — он неосознанно переносил свои представления о людях «тех» на людей «этих», хоть и понимал разумом, что они разные.       Смена тела… плохое самочувствие… и Иетсуна, неожиданно покончивший с собой…       Не чувствуй он, что это тут ни при чем, грешил бы на технику внушения Тумана. Ему приходилось испытывать на себе ментальный приказ, и ощущения, когда чужое Пламя теряет силу и рассеивается, были очень похожи на то, что он испытывал сейчас. Видимо, по той причине, что тело Иетсуны выжило, установленный приказ оказался не выполнен и продолжал давить на мозг теперь уже новому владельцу тушки. Вот только представление Тсунаеши о том, что такое «самоубийство», слегка отличались от стандартных «перерезать себе вены» или «спрыгнуть со скалы», а потому он начал вытворять всякую жуть, от которой у него в обычном состоянии волосы бы дыбом встали.       Интуиция довольно журчала, а значит, выводы были сделаны верные. Только проблемы это не отменяло: ни один Туман не мог не фонить Туманом. Даже Кавахира.       Гипноз? Какой-то механизм? Препарат? Нереально. Первые два не смогли бы затронуть сознание самого Тсунаеши, а любую вредоносную гадость из крови выжгло бы — недаром все пламенники так устойчивы к ядам (обычным, без содержания чужого Пламени).       Тогда что за неведомая хрень здесь творится...?

***

      В школу Иетсуна не шел, а вышагивал: медленно, плавно и величественно. Не то чтобы ему вдруг захотелось потренироваться в модельной походке, просто в школе его ждал разъяренный Хибари, перед которым предстояло извиниться. Однажды, когда ему случилось это делать, Десятому Вонголе пришлось залечивать шесть переломов. И тогда он всего лишь нечаянно вынес окно в чужом кабинете. Что полагалось за насильственное привязывание ГДК к лестнице, он боялся представить. А потому никуда не спешил и старался отодвинуть момент неизбежной встречи. Понятное дело, ничего страшного у подростка сделать не получится, но развивать конфликт дальше… Оно того не стоило. Ему нужна была лояльность этого человека.       Но, как ни странно, его не встречали прямо в воротах с тонфа наперевес. И даже не послали никого из ДК встретить провинившегося ученика и сопроводить в приемную для разбирательства. Вместо этого, Иетсуне самому пришлось отправиться на поиски, которые закономерно привели на любимую крышу.       Только завидев его в дверном проеме, Хибари, до этого спокойно сидящий у все той же многострадальной лестницы, вскочил на ноги. Уже было приготовившийся в очередной раз заняться укрощением доморощенных хищников Иетсуна неожиданно словил насмешливый перелив интуиции, что заставило его повнимательнее присмотреться к подростку. Поза почти расслабленная, наполненная только ожиданием, а не агрессией. На щеках еле заметный румянец, который можно было бы легко списать на ветреную погоду. В глазах — предвкушение, азарт и робкая надежда. На что?.. Что он умудрился не заметить — великовозрастный идиот с суперинтуицией, — в этом парне, подзуживаемый временным сумасшествием и чужими обидами?       — Кея? — Иетсуна мысленно скомкал и выкинул заготовленную заранее извинительную поэму и решительно доверился своему шестому чувству, за что и был награжден огоньком радости, вспыхнувшим в серых глазах. — Ты сегодня раньше обычного забрался на крышу. Чего-то ждешь? — ему что, и правда нужно говорить с этим человеком, будто со старым хорошим знакомым?..       Румянец стал заметно ярче.       — Я думал, мы сегодня снова будем играть.       Играть?..       Это он про связывания?..       — Нет, думаю, сегодня мы обойдемся без игр, — поторопился заверить Иетсуна, и от всей фигуры Хибари тут же повеяло тоской. — Может, просто посидим вместе? Помолчим… или поговорим, — да неужто?!       Хибари тут же опустился обратно на свое место. Иетсуна, внутренне все больше недоумевая от странных советов интуиции, уселся подле него, не совсем понимая, что делать дальше. Благо, собеседник — в кои-то веки его можно так назвать, — начал сам.       — Ты, наконец-то, решил принять меня?       — Куда? — вопрос вырвался прежде, чем Иетсуна успел схватить себя за язык. Неправильно выдавать свою неосведомленность в такой шаткой ситуации, не-пра-виль-но!       — В свою стаю, — Хибари чуть нахмурил брови.       — Кея, — после минутной паузы начал Иетсуна, стараясь не переборщить с мягкостью в голосе, чтобы парень ненароком не подумал, будто его считают больным, — боюсь, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Возможно, ты объяснишь мне подробнее?       Его смерили взглядом, полным сомнений.       — Я правда очень хочу тебя понять, — искренне заверил Иетсуна.       И тогда Хибари заговорил. Шатен и подумать не мог, что этот человек видит мир в таком необычном ракурсе. Его извечное «травоядные» казалось простым выражением презрения, не несущим иного смысла. А за ним оказался целый внутренний мир необычного ребенка, который, к сожалению, не спешил взрослеть. Ребенка, мечтающего всего-то о семье и родителе, которые смогут принять его со всеми странностями и особенностями.       Десятый не знал, смеяться или плакать, когда Кея (какой он теперь, к черту, Хибари, когда душа нараспашку и сердце на блюдечке?!) начал рассказывать о Вожаке. Интересно, Иетсуна был бы счастлив узнать, что один Хранитель все же выбрал его сторону? И что делать ему в этой ситуации? Доверчивость, которую Кея сейчас к нему проявлял, требовала ответить доверием, но… Не разобьет ли он сердце этому хищнику, сообщив о смерти его Вожака?       Иетсуна опустил глаза вниз. Кея, каким-то совершенно незаметным для них обоих образом, умостил голову у него на коленях, уютно уткнувшись носом ему в живот и чуть ли не урча, когда действующая будто по собственной воле рука шатена мягко проводила ему по волосам. И, глядя на эту умиротворенную картину, на ребенка, так трогательно выражающего свою привязанность, Иетсуна понял — не скажет. Ни в коем случае. Он подходит на замену — Кея сам это подтвердил, сказав, что «он остался собой, хоть и стал вдруг взрослым», — и этого достаточно.       Как оказалось, не всем:       — Оя-оя, Ие-чи, как это мило, — сладко протянул легко узнаваемый голос прямо у сидящих над головами.       — Куро-чан, рад тебя видеть, — легко улыбнулся Иетсуна. Естественно, иллюзиониста он заметил с самого начала, но интуиция — его верная спутница, — не советовала его прогонять. — Как давно ты здесь?       — Думаю, ты и сам можешь ответить на свой вопрос, ку-фу-фу, — тихо рассмеялся Мукуро, а потом резко материализовавшийся трезубец уткнулся шатену в кадык. — Скажи мне честно, Ие-чи — кто ты?