Пожары и дожди

Шастун неплохо научился отключаться от мира. Ему не нужны вспомогательные средства — ни наушники, в которых гремит неприлично громкая музыка, ни широкие толстовки с капюшоном, в котором можно спрятаться целиком и не видеть ничего, что происходит вокруг. Психологическая защита работает куда лучше — и вот уже Антон двигается, что-то говорит, суетится, носится, помогая ребятам собрать вещи… И не чувствует ничего. Накануне вечером он подумал, что, возможно, все может быть хорошо. Что он не успел испортить чужое о себе мнение, а его странности еще не выбрались наружу, распугивая окружающих. Антон естественным образом вливается в компанию, хоть и не может за несколько дней почувствовать себя своим. Вoт только магия рассеивается с наступлением нового дня, и теперь, растворяясь в пасмурном сером утре, он не понимает, как мог быть таким. Закрылся обратно — и стоит поодаль, наблюдая за муравьиной возней, охватившей лагерь. Сигаретный дым смешивается с густым туманом, который стелется по земле и медленно захватывает все вокруг. Люди вокруг — сонные и усталые. Большинство, как и собирались, уехали еще накануне, часть — совсем уж ранним утром, и на обочине разбитой дороги остается лишь несколько автомобилей. Антон лениво следит взглядом за ребятами, которые завершают сборы, и потягивается, точно разморенный ленивый кот. Они загружаются в машину, и на этот раз место рядом с Антоном свободно. Арсений с Сережей сидят впереди, негромко сплетничая о том, как вчера разругались Витя и его девушка, оказавшаяся, по словам Матвиенко, той еще капризной сукой. Антону это неинтересно. Он только радуется, что может сидеть, не прижимаясь бедром к чужой заднице. Даже Позов, словно чувствуя его настроение, садится на другой край сиденья, оставляя личное пространство Шастуна нетронутым. Антон не знает, что произошло с другом. На самой вечеринке они общались неоправданно мало, и теперь Шаст не хочет спрашивать, почему Позов так и светится, словно новенькая светодиодная лампа. Боится узнать, что Арсений с Сережей уже в курсе, и почувствовать себя дураком. Поэтому он отключается от чужих разговоров и гипнотизирует экран мобильника в ожидании сигнала. Когда в углу появляется первая робкая палочка, тут же подключается к интернету — и пропадает. — Вы не против, если я маме сообщение запишу? Антон спрашивает не столько из вежливости, сколько из желания оправдаться. Он совсем не умеет врать, и теперь у него на лбу словно загорается надпись: «Не подумайте, я не блогер, я не блогер…». Ребята кивают, и он тут же включает фронтальную камеру и непринужденно болтает: — Привет! Со мной вчера произошло удивительное приключение, — он улыбается, как и всегда во время общения с подписчиками. — Подробности будут чуть позже, а пока что искренне желаю хорошего дня! Шаст отключает звук и еще раз пересматривает видео, желая удостовериться, что в кадр не попало ничего лишнего. Но на экране мелькают только запястья, которые он давно уже перестал украшать приметными браслетами, кусок заднего сиденья и совершенно обычная черная толстовка с банальной надписью. Ничего, что позволяло бы отличить его от тысяч таких же парней. А значит, видео можно сливать в сеть. — А ты, кажется, очень любишь маму, — внезапно произносит Арсений. Антон встречается с ним взглядом в зеркале заднего вида и заставляет себя улыбнуться. — А кто не любит? — отвечает он так, словно это само собой разумеющееся действие. Как будто в мире нет никого, кто не любил бы своих родителей. Гребаная утопия глазами Антона Шастуна. Антон ловит на себе недоуменный взгляд Позова, но тут же отворачивается, не желая начинать молчаливую битву. Они знакомы настолько давно, что изучили друг друга до основания, и бессловесные диалоги кажутся им вполне нормальным способом общения. Но только не сейчас. Шастун и так знает, что проебался. Еще не глобально, нет. Одинокая, невзначай брошенная фраза про маму, не может привести его к краху. Но он как никто другой знает — одна ложь влечет за собой другую, и так легко запутаться в фактах, потеряв не только друзей, но и себя самого. Сколько ниточке не виться — а конец найдется всегда, эту истину Антон выучил на собственном опыте. Но пока что он держит клубок в руках, и все идет своим чередом. «Чтобы кто-то запомнил, что именно ты говоришь, нужно хотя бы, чтобы этому человеку было интересно», — мысленно успокаивает себя парень, но и эта мысль оставляет в подсознании горькое послевкусие. И он делает то же, что и всегда. Мозгу проще совершать привычные действия, не утруждая себя созданием новых нейронных связей — биология, не больше. Именно поэтому Антон открывает Инстаграм — и начинает отвечать на скопившиеся за прошлый день сообщения. Он знает, что многие блогеры не копаются в директе, оставляя это менеджерам или помощникам, но Шаст слишком любит этих людей, чтобы бросить — даже если с ростом блога ответы занимают все больше времени. Заткнуть дыру в сердце после ухода близкого человека — не редкость, но у него в любимых теперь числятся десятки тысяч, и Антон почти не чувствует, что что-то потерял. К тому же, от такой любви не сносит крышу, он не привязывается к кому-то конкретному, а значит — не будет потом скулить от боли, когда этот «кто-то» исчезнет. Очень удобный вид сублимации. Антону нравится заниматься блогом. Он уже знает, о чем хочет написать, и теперь открывает планировщик ленты, перетаскивая фотографии туда-обратно в поисках лучшей картинки. Ему хочется опубликовать что-то из вчерашних фото, пусть даже тех, которые его не выдадут — но они не вписываются в визуал. Парень вздыхает, ставит на таймер безликое фото московского неба — и убирает в карусель кадр с его ногами в грязной луже. Обрывок искренности за стерильно-чистым фасадом. Шастун так и не влился в блогерскую тусовку — отчасти поэтому. Нет, он читает других, находится в курсе скандальных событий, но найти близких друзей так и не удается. Слишком они неживые — лощеные, вычищенные до блеска, все поголовно в кроссовках Баленсиага и с последними Айфонами наперевес. Антон так не хочет — и остается одиночкой даже здесь, обращаясь к коллегам исключительно по деловым вопросам. Как ни крути, а даже самый лучший аккаунт не выживет без постоянной раскрутки. Когда Матвиенко подъезжает к общежитию, ближние места для парковки уже заняты. Антон замечает, что блестящие бока многих машин сплошь в комьях земли и грязи — это выглядит, как какая-то секта, знак, по которому можно узнать тех, кто разделил с ними тот замечательный вечер. Но Сережа высаживает их у дверей общаги, выгружает их вещи из багажника — и отправляется искать свободное место. И магия как будто рассеивается. — И вот мы снова одни, — криво улыбается Шастун. — Да уж… Печально. Антон, пожалуй, с Димой не согласен. Он не чувствует грусти — скорее, облегчение от скорой возможности отдохнуть. Он не то чтобы жалеет о поездке, но теперь его силы подходят к концу, батарейка садится, а для подзарядки нужна безусловная тишина. Шаст косится на друга, понимая, что тот сейчас думает о чем-то совсем уж постороннем — рассеянно оглядывается по сторонам, спотыкается об собственные ноги. Антон прячет свое любопытство подальше, обещая себе вернуться к этому, и, подхватив рюкзак, плетется следом за Димой, едва не умирая от гребанного дежавю. С момента, когда они приехали заселяться, прошло всего-то несколько дней — а он уже чувствует, что чуть-чуть изменился. Не настолько, чтобы можно было беспокоиться, но все-таки. Он добегает до комнаты раньше, чем Дима. Упирается лбом в наклейку со знакомым номером «312» — и вздыхает от облегчения, едва перешагивает через порог. Вернуться в агрегатное состояние получается у Антона если не сразу, то, во всяком случае, несложно и безболезненно. Он замедляется до привычного ритма, раздражая соседа своей медлительностью, и продолжает фотографировать каждый шаг. В своей страсти он похож на голодного пса, который накидывается на еду с небывалой мощью — только в роли желанной награды выступает его блог. Мир сквозь объектив — другой. Это Шастун знает наверняка, и такой мир он любит куда сильнее. И поэтому выкладывает новые сторис примерно раз в десять минут: вот ноги в теплых носках, вот упаковка с гелем для душа на фоне обшарпанной плитки в общем на весь этаж душе, а вот они с Позовым наконец-то выбрались за продуктами и бредут по солнечному тротуару мимо оживленной станции метро. — Ребята, вы в курсе, что у нас нет холодильника? И мы это заметили… Когда, Дима? — он дожидается кивка Позова, который, конечно, остается за кадром. — На третий, блять, день. Ура, взрослая жизнь! Шастун вопит на всю улицу, ничуть не стесняясь чужих внимательных взглядов, и в этот момент совершенно не боится, что его могут узнать. Глупо и нелогично, учитывая, как он дрожал от страха на заселении — а ведь народу там было куда меньше! — но это так. Внезапно накатившая радость делает его буквально неуязвимым, и Антон готов радоваться до тех пор, пока первая серьезная неудача не спустит его с небес на землю. — Ой, смотри, нам говорят, что мы милые, — усмехается он, обращаясь к другу. — Ой, смотри, ты обратил на меня внимание, — беззлобно отвечает тот, явно пытаясь спародировать блаженный голос Антона. — Ты давно стал такой кисейной барышней? Тебя там Арсений покусал, пока я не видел? Шаст проглатывает все, что мог бы сказать: и нелепые шутки, и рвущуюся наружу язвительность, и недоумение от того, что Позов вообще вспомнил про Арса. Хотя как не вспомнить того, кто из любой толпы выделяется и притягивает внимание? — Расскажи лучше, кто тебя покусал, — улыбается Шаст, и по реакции друга понимает, что попал в самую точку. — Или у вас до этого не дошло? — Нет уж, если мы и начнем делиться секретами, как школьницы на девичнике, то более женоподобные начинают первыми. Антон ржет в голос, наблюдая, как после этих слов Дима потирает ладонью редкую щетину на подбородке, но продолжать диалог не хочет. Поэтому он неуклюже переводит тему, спрашивая, чем они собираются ужинать — и сегодня это работает.

✗✗✗

Шастун не отказался бы прямо сейчас уснуть и не просыпаться в ближайшие два дня. Чтобы только не было бессмысленной паники и тремора, начавшегося вдруг с новой силой. Страх перерастает в тоску, тоска — в скуку, и Антон буксует в этом болоте, не находя путей к отступлению. Его мысли свободны — впервые за долгое время. Антон помнит, каким нервным и сложным был выпускной год, как он вышагивал из угла в угол, готовился — не столько к экзаменам, сколько наконец-то бросить вызов обидчикам. Помнит крики, ссоры, разбитую посуду. Смех. Черно-белое море подростков, шагающих на экзамен. Помнит, как вчитывался в правила поступления на университетских сайтах, срывался, звонил Позову — и вновь начинал читать. Колесо Сансары крутилось, всякий раз позволяя ему возродиться, и Антон молился о том, чтобы все это поскорее закончилось. А теперь — он понимает это неожиданно ясно, — вынужденное безделье рушит его подсознание сильнее любых школьных проблем. Антон носится по общежитию, придумывая себе все новые развлечения. Тащит из магазина мешок картошки, чтобы чистить ее, сидя на крохотной общажной кухне, и жарит куриное филе, педантично повторяя рецепт из интернета. Моет полы, удивляя Позова неожиданной чистоплотностью, и отдает сто рублей за возможность выстирать ворох белья в чужой стиральной машине. Парень чувствует себя какой-то гребаной Золушкой — но время проходит, и к тому моменту, когда он выносит таз с мокрой одеждой на балкон, на город уже опускаются сумерки. Ему в этой комнате — все не то и не так. Если Антон и скучает по чему-то из прошлой жизни, так это по своей мебели, по широкому письменному столу и ноутбуку, который можно было таскать у сестры. По распорядку дня, который хоть и был жестоким, но все-таки дарил ощущение упорядоченности. А где порядок — там, по обыкновению, не находится места панике. Шаст ворочается на кровати минут десять, принимая самые немыслимые позы и отбивая ноги об обшарпанные стены. Не выдерживает — и выбирается в коридор. В углу, там, где пару дней назад он наткнулся на шумную компанию — тишина и покой, и Антон ложится поперек старенького дивана, пристраивая телефон в левой руке. Написать пост все-таки нужно. После переезда он забывает про блог все чаще, и — Антон знает, — читатели чувствуют это. Число в графе «подписчики» с каждым днем становится все меньше, еще чуть-чуть — и Шастун начнет видеть кошмары о том, как читатели уходят все, до единого. И он снова становится никому не нужным, неизвестным, забитым парнем из небольшого серого городка. Открыв заметки, он набирает текст. Осторожно складывает буквы в слова, а слова — в предложения, старательно игнорируя тот факт, что все это кажется ему почему-то полной херней. «Что заставляет вас почувствовать себя лучше и счастливее, чем вы есть на самом деле?» — вопрос нелепый, даже банальный, но ничего лучше он придумать не может. Остается верить, что в блогерском мире бал до сих пор правит искренность, пусть даже оформленная несколько коряво. Первый комментарий прилетает уже через три минуты после публикации: «спасибо, что поделился. да, важно иметь рядом людей, с которыми можно быть настоящим. надеюсь, у тебя такие :)». Антон отвечает чопорным «Да, спасибо» — и добавляет в конце улыбающийся смайлик. «Просто потому, что еще не было повода соврать», — тут же отзывается проснувшаяся совесть. От телефонного звонка Антон вздрагивает. Рефлекторно отбрасывает телефон в угол дивана, как будто это по меньшей мере ядовитая змея, вонзившая острые зубы в самое сердце. Вот и ответ на вопрос Арса. Любит ли он свою мать? Любит настолько, что предпочел бы в жизни с ней не общаться. Он и не стал бы брать трубку, вот только Антон до сих пор чувствует себя ребенком, во всем обязанным родителям. Привычка отчитываться, лебезить, извиняться чуть ли не за само свое существование, вновь поднимает голову — и Шаст инстинктивно тянется к кнопке «Принять вызов». — Да? Голова начинает болеть еще до того, как он слышит в трубке материнский голос. Парень хмурится и откидывается на спинку дивана. — Антоша? Ты там как? Премерзкое прозвище так и режет слух, рождая один за одним ужасающие флэшбеки. Антон не может сказать, что ему совсем уж плохо жилось. Нет. Его родители не были монстрами — вот только, как оказалось, особо любящими они не были тоже. — А тебе зачем? — вопросом на вопрос отвечает Шаст. Он жалеет уже, что принял вызов. С другой стороны, когда-то же нужно решать эти вопросы. — Можешь не верить, но я беспокоюсь за своего сына. Видела у тебя в блоге, что ты куда-то ездил с ребятами, не расскажешь? Антон закатывает глаза. В вопросах матери вся эта история звучит так, будто он — семиклассник, сходивший в кино с друзьями. Он вдруг чувствует себя беспомощным, крошечным настолько, что мог бы свернуться калачиком и улечься в спичечный коробок. — Если ты уже видела, то что еще тебе рассказывать? — устало спрашивает он. — Ты знаешь, тот мальчик, твой бывший друг. Эдуард, кажется? Сегодня видела его маму в администрации, оказывается, он тоже переехал в Москву. Представляешь? Антону, вообще-то, страшно говорить то, что хочется. Он до сих пор не верит в происходящее до конца — что смог поступить в Москву, что зарабатывает деньги, пусть даже совсем немного, и не зависит от родителей. Кажется, вот-вот — и сказка рухнет, а жесткий поводок родительского контроля притянет его обратно к отчему дому. Но, едва услышав имя Эда, он чувствует, что звереет — и едва сдерживается, чтобы не зарычать. — Ты позвонила, чтобы это сказать? — спрашивает Антон, чувствуя, как заранее леденеет все внутри. — Ну, может вы… — излишне весело щебечет женщина. Шаст тяжело вздыхает, прежде чем четко выговорить: — Да иди ты нахрен, мама. Антон садится, притягивает колени к груди и утыкается носом вниз, лишь бы не видеть окружающего мира. Дышит глубоко, улыбается своим мыслям — ну точно гребаный Стокгольмский синдром. Флэшбеки бьют наотмашь, заставляя его вновь почувствовать себя бесполезным куском дерьма. — Все нормально? Чужой голос не вырывает Антона из воображаемого кошмара, но как будто становится его продолжением. Обнажать свою слабость перед другими — не лучший способ завести друзей. Он поднимает взгляд на Сережу, который стоит чуть поодаль. Антон не может сдержать смех: в длинном махровом халате парень похож на китайского мудреца, вот только сковородка в руках несколько портит картину. — Много слышал? — спрашивает Антон потому, что в глазах Матвиенко плещется слишком уж очевидная жалость. Сережа кивает и садится на край дивана, уставившись на Шастуна в упор. — Не знаю, что у тебя там происходит, но ты это… В общем, заходи, если что. Матвиенко неуклюже хлопает его по плечу, и Антон должен бы, наверное, почувствовать благодарность, но вместо этого тонет в жгучем стыде. Он не хотел тащить за собой семейные проблемы, не хотел показаться сопляком перед новыми друзьями, не хотел изливать кому-то душу. Этого ему хватило по уши. Но и отвергнуть Матвиенко он не может — только не теперь. Путь в Воронеж для него закрыт навсегда, а значит, нужно цепляться за столицу, и новые друзья не будут лишними. «Какая ж ты меркантильная мразь», мысленно упрекает себя Антон, улыбаясь Сереже так, что болят щеки. — Ты знаешь, что пиздец как смешно выглядишь в этом халатике? — Шаст неуклюже тянет парня за рукав. За последнее время он стал мастером перевода тем и научился отвечать на вопросы так, чтобы не давать собеседнику лишней информации о себе. Антон Шастун из прошлого — милый, веселый, солнечный мальчишка, — кажется ему теперь миражом. Должно быть, так и выглядит пресловутое взросление — тебя ломают по частям, а потом собирают вновь, но уже непохожим на то, что было. — Слушай… — начинает Антон, когда Матвиенко уже поднимается, чтобы вернуться к процессу готовки. — Только не говори Арсу, ладно? — и продолжает, наткнувшись на недоуменный взгляд: — Ну, я ж сказал ему, что очень люблю маму… — Да я бы и не стал, — пожимает плечами Сережа, прежде чем скрыться в темном коридоре. Антон с шумом выдыхает, осознавая, что, кажется, сказал что-то не то. С чего вдруг он вообще вспомнил про Арса, почему случайное вранье так врезалось ему в память? А главное — почему он решил, что сам Арсений обратил на это внимание и мог бы уличить его во лжи? Трет глаза ладонью — и обещает себе впредь не допускать подобных глупостей. Антон вновь и вновь прокручивает в голове список тех, кто, будь его воля, никогда бы не добрался до этого блога. Как бы ему ни хотелось, но закрыть блог от всех и каждого он не может. Взять хотя бы маму — откуда Шастуну знать, под чьим именем она входит в сеть? И как отбраковать незнакомцев, когда в подписках половина аккаунтов похожи на фейковые? А если каждый раз вспоминать, кто из множества шапочных знакомых мог увидеть ту или иную публикацию, то можно прямо сейчас удаляться к чертовой матери. Он листает ленту Инстаграма еще минут десять, не особенно углубляясь в чужие тексты. Чувствует себя обязанным быть в курсе последних тенденций, отношений между блогерами-миллионниками, скандалов, интриг, расследований. Потому что продвигать блог — все-таки работа, и на одной искренности здесь не выехать. Никто не заметит. А теперь, когда жизнь Антона зависит от стоимости рекламы в сторис — нельзя позволять себе скатываться вниз. Когда Шастун наконец отключает интернет, ноги сами несут его к Матвиенко. Ответ на банальное «почему» — так проще. Сережа не станет лезть в душу, не разглядит за шастуновским оскалом ничего лишнего, не разгадает причину его настроения за три секунды. Антон хочет не так уж много — притвориться нормальным на какое-то время. Веселиться, шутить, быть собой-до-всего-этого-пиздеца. И почему-то Антону кажется, что Матвиенко не даст ему расклеиться. — Кормить не буду, сразу говорю, — первое, что говорит Сережа, когда Шаст, неловко постучавшись, заходит в комнату. — Что-то случилось? Они, пожалуй, еще не настолько близко знакомы, чтобы ходить в гости просто так, безо всяких видимых причин. Но… Почему бы и нет? — Ты же сказал заходить, если что, — улыбается Шастун. — Ну вот, мне не с кем провести вечер. — Бля, Антон, как будто к девке пришел клеиться. Сережа хмурит брови, но даже Антону видно, что все это напускное. Так и есть. Через минуту парень уже дружелюбно усмехается и приглашающе хлопает по краю кровати. — Но я, если что, натурал, — откровенно ржет Матвиенко, и Шаст автоматически выдает «Я тоже». Для таких-то откровений время еще точно не пришло. Сковородка стоит на дешевой пластиковой подставке с подпаленными углами. Сережа ест прямо из нее, запуская вилку в непонятное месиво — и эта картина воплощает для Антона ту самую общажную жизнь, прославленную в несмешных анекдотах. Сплошной стереотип. Но слишком уж ярко эта небрежность контрастирует с аккуратной, ухоженной комнатой. — Мстителей любишь? — спрашивает Матвиенко, и тут же включает на ноутбуке вторую часть. Антон садится рядом, быстро втягивается в сюжет фильма — и удивляется сам себе. Он настолько привык считать себя интровертом с большой буквы «и», а теперь выбирает общество полузнакомого человека и почти не чувствует скованности. Наоборот, он оттаивает, как чертов Капитан Америка. Вслух комментирует происходящее на экране, смеется даже там, где сюжет не располагает. Ему вспоминается дурацкая игра «симс», где над головами виртуальных человечков при общении вспыхивают зеленые плюсики — знак улучшения отношений. Антону кажется, что у них с Матвиенко происходит примерно то же самое. Оба не затрагивают личных тем, да и общаются обрывками фраз, но как будто становятся ближе. Смотреть фильм вместе — нормальное, социально приемлемое занятие. Антон почти чувствует себя нормальным тоже. Экранные Мстители встречаются с Ником Фьюри, а Шаст чувствует, как начинают предательски тяжелеть веки. Он моргает чаще, тщетно пытаясь согнать сон, когда резкий телефонный звонок вырывает его из полудремы. Парень тянется к карману — и недоуменно смотрит на черный экран мобильника, не понимая, что именно произошло. Под бедро к Антону лезет чужая рука, и через мгновение возвращается с чужим телефоном. — Это у меня, — говорит Матвиенко, как будто Шаст и так этого не понял. А впрочем, почему «как будто»? Он действительно отключается настолько, что мозг отказывается сопоставить друг с другом два простейших факта. — Окей, — лениво тянет он, но Сережа уже не слушает. Антон наблюдает, как меняется друг — из расслабленного и домашнего Матвиенко становится… Шаст определяет эмоцию, мелькнувшую на его лице, как злость вперемешку с раздражением. — Да ладно?! — Матвиенко буквально подскакивает на кровати. — Опять? Ты серьезно? — Тяжелый вздох. — Супер. — Голос парня так и сочится плохо сдерживаемым ядом. — Сейчас буду. Он откладывает телефон в сторону и поворачивается к Антону. — В общем, слушай… Мнется так, как будто успел что-то задолжать. — Да нормально все, — пожимает плечами Антон. — Ты не супермодель перед сексом выгоняешь. Он осторожно прощупывает собственные мысли, пытаясь понять, злится ли на самом деле. Само по себе это занятие — не только сложное, но и необычное донельзя. Антон привык быть простым и понятным, всегда и для всех — как на ладони. Уж во всяком случае, он привык верить себе самому. И вот за несколько дней самостоятельной жизни испытал такой спектр эмоций, что едва разбирается в этой лавине чувств. — Да я не выгоняю… — Матвиенко потирает затылок и на мгновение умолкает. — Можешь оставаться, если что. Фильм-то нужно досмотреть. Я не гоню. — Но… — Антон запинается. — Это же не моя комната. Он чертовски устал — видимо, дает о себе знать предыдущий день, — и действительно не хочет уходить. Смутно вспоминает, что у Позова были какие-то планы, отличные от «нянчиться с совершеннолетним соседом». К тому же, мышцы в районе лопаток неприятно ноют, и каждое движение вызывает боль. — Да ладно, это ж общага, — на ходу говорит Сережа, раздеваясь до трусов и меняя домашние штаны на широкие черные джинсы. — Мир победившего коммунизма, все общее, все дела. Забей, честно. Шаст молча кивает. Он давно уже нашел для себя десяток оправданий, и теперь, получив Сережино благословение, даже не испытывает угрызений совести. — Ну, давай, я погнал. Чувствуй себя, как дома. Матвиенко тянет к нему руку, и Антон из последних сил отвечает на рукопожатие, прежде чем нагло завалиться на чужую кровать. Дождавшись, пока парень уйдет, он стягивает с себя толстовку и укутывает ноги одеялом. Когда температурное равновесие достигнуто, снимает фильм с паузы — и старательно, точно студент-заучка, наблюдает за происходящим на экране. Но собственные мысли так и лезут в голову, мешая полностью погрузиться в сюжет боевика. Антон рассматривает комнату — разноцветные стены, плакаты, нелепые тапочки у входа. Теперь, когда он знает, что в них ходит Арсений, это почему-то выглядит еще забавнее. Шаст представляет, как Арс сидит на кровати напротив, нацепив такой же дурацкий халат и эти чертовы тапки в форме зайцев, и улыбается в пустоту. Ему отчаянно хочется почувствовать себя настолько же дома. И чтобы его комната была такой же колоритной — украшенной по его вкусу, уютной, обжитой. Сейчас он, кажется, почти готов смириться с мыслью, что останется здесь надолго — как будто чужой удачный опыт каким-то образом въедается в подсознание, уверяя, что все возможно. Последнее, что помнит Антон — сообщение от Димы о том, что тот не вернется ночевать в общагу. С трудом набирает ответное «А где ты?» — но уже не может дождаться ответа. Как будто тот факт, что Дима не будет караулить его у порога, снимает внутренний барьер — и измученный организм Шастуна отключается сам собой. Он слышит сквозь сон рассуждения Альтрона о судьбе человечества, а потом — и вовсе ничего не слышит. В следующий раз Шастун просыпается от шума за стеной. Открывает глаза в темноту, не сразу соображая, а где, собственно, оказался, и поднимается на кровати, когда дверь со скрипом открывается, и оттуда появляется чертово привидение. Щелчок — и помещение заливает тусклый желтоватый свет. Антон щурится, оценивает обстановку. Привидение оказывается низкорослой девицей в белой толстовке, и, судя по размеру, одежда на ней явно с чужого плеча. — Арс… А это кто? — спрашивает она. Тихо, беззлобно — скорее, с недоумением. Антон вполне может ее понять. — О. А ты что тут делаешь, чудо заморское? Шаст спросонья почти готов наорать на тех, кто посмел потревожить его сон, но вовремя вспоминает, что перед ним стоит законный хозяин этой комнаты. Арс не злится — на его лице, как и всегда, сияет улыбка. Антону кажется, что свет, исходящий от Арсения, перекрывает даже эту гребаную лампу. — Я… — Антон потягивается, не зная, как объяснить свое присутствие, и радуется только, что не успел стянуть еще и джинсы. — Уже ухожу, в общем. — Это же не ответ? — Арс поднимает левую бровь, и Шаст борется с искушением, чтобы не спросить, как у него это получается. — Да сидели с Серегой, меня и сморило, в чем проблема? Антон и сам не замечает, как переходит в наступление. Его, по сути, никто и не обвинял — но привычка защищаться давно уже въелась в подкорку, и ее не вытравишь просто так. — Не знала, что Матвиенко теперь парней в постель укладывает, — хихикает девчонка. Шаст не может на нее злиться. Гостья выглядит, как ходячий сгусток тепла и света — вполне под стать самому Арсению. Антон только усмехается мысленно, подумав, что гейской темы вокруг него стало как-то неожиданно много. Неужто даже эти шутки притягиваются к нему, как к огромному двухметровому магниту? Он протискивается к выходу, отмечая для себя, что Арс держит девчонку за руку. Оба чуть ли не скалятся ему вслед, обнажая одинаковые сияющие улыбки.